Ознакомительная версия.
Первое, что я выяснил, открыв папку в гостинице, – после отбытия срока высылки в Караганде Кастальского оставили на поселении в Казахстане с запретом покидать республику еще десять лет; местом жительства ему назначили Балхаш, поселок на берегу одноименного озера.
Это решение было вынесено в 1946 году. А вот дальше, в сорок восьмом, возникло новое дело; я думал, что он пошел «повторником», получил новый срок за какое-нибудь неловкое слово, за «клевету на советский строй»; но там были другие статьи, не из политической части Уголовного кодекса: 59, часть 3, – бандитизм, 59, часть 3а, – похищение огнестрельного оружия, 73, часть 1, – угроза убийством по отношению к должностным лицам…
Ничего себе – бывший служащий польской администрации! Дело было закрыто в связи со смертью обвиняемого – в папке лежали бумаги из райотдела милиции, заключение врача о смерти, «наступившей вследствие проникающего огнестрельного ранения в шею». Из канцелярских подробностей было понятно, что Кастальский «в составе бандгруппы» участвовал в нападении на оружейный склад, в ограблении четырех сберкасс и железнодорожного эшелона, в убийстве районного коменданта, ответственного за контроль над спецпоселенцами… Фамилии подельников – Кислицын, Тепленко, Гороев, Нагишев, Гмыря, Охлопченко, Юров, Спириакис, Сметана, Швидлер; странный состав, по фамилиям не понять, что их всех объединяет. Позже банду – или часть ее – настигла милиция с приданным отрядом солдат, был бой. Трое – Нагишев, Охлопченко, Спириакис – выжили, но суд приговорил их к расстрелу. Остальные погибли.
Что ж, мой клиент вполне мог обмануть меня – или на самом деле не знать о настоящем прошлом своего отца, такой набор статей УК как-то не вязался с личностью управленца-финансиста. Но, может быть, первоначально банда организовывалась с другими целями, и Кастальский был нужен именно как финансист, знаток банковских дел, но потом что-то пошло не так, мошенничество сорвалось, пришлось стрелять, пролилась кровь, банду стали преследовать…
У меня была мысль вернуться в архив, попросить услужливого отставника принести дела всех членов банды; но это вряд ли бы помогло мне отыскать в Балхаше могилу Кастальского. Я решил, что поеду обратно через Караганду и тогда-то наведаюсь в архив.
Пока автобус вез меня в Балхаш, я пытался построить картину произошедшего без малого сорок пять лет назад; отдельно я отметил для себя это число, сорок пять; тем, кому тогда было тридцать, сейчас семьдесят пять; кому двадцать – тем шестьдесят пять; наверняка сохранились свидетели, жив еще кто-нибудь из милиционеров, или следователь, или работник морга, журналисты районной газеты; да просто кто-нибудь, кто запомнил слухи и пересуды тогдашнего времени.
Итак, Кастальского вроде бы выпустили на свободу, но запретили выезд домой; сколько ему было в это время? Сорок четыре года. Семь лет уже в ссылке. Еще на десять он заперт в Казахстане, и не факт, что за это время ему не дадут новый срок. Бежать? Но куда?
Автобус между тем прошел треть пути до Балхаша. Всякие приметы городской жизни уже исчезли, остались только невысокие горы, почти холмы. Казалось, ландшафт хотел как-то выразить себя, но не сумел, только потрепыхался, как умирающая рыба, и замер. Серо-желтый, с оттенком пепла, цвет песка и высохшей травы. Все природные формы созданы ветром. Безлюдье – нехорошее, давящее, словно пространство будет сопротивляться, пружинить, если ты сойдешь с автобуса и попробуешь отойти от дороги.
Телеграфные столбы вдоль шоссе, которых обычно не замечаешь, тут казались гигантскими сооружениями, а провод – драгоценнейшей нитью, соединяющей дальние человеческие миры. Глинобитные хижины редких поселков, глинобитные мавзолеи на кладбищах, огромных, больше поселка, кладбищах, где каждому мертвецу строили свой дом, и потому издалека казалось, что это две деревни, два аула рядом – деревня живых и деревня мертвых…
Стоп-стоп, деревня мертвых… Я вспомнил книги казахских историков, которые читал в гостинице, пока пытался найти доступ в архивы; самые важные данные я выписал в блокнот.
Миллион сосланных в республику при шести миллионах населения. 1935-й – высланные из приграничной полосы финны. Поляки и немцы из украинской приграничной полосы – 1936 год. Корейцы – высылка из Приморья осенью 1937-го, «в целях пресечения японского шпионажа»; корейцев почему-то подселяли к полякам и немцам. Курды и иранцы из Закавказья – 1938-й. Следующая волна в 1940 году, после раздела Польши: поляки. 1941 год – сначала молдаване и румыны из Бессарабии, потом – немцы Поволжья, целая депортированная республика. Греки с Черноморского побережья СССР, трижды – 1942, 1944, 1949 годы. Депортации военного времени – карачаевцы, калмыки, чеченцы, ингуши, крымские татары, балкарцы. А еще – басмачи из Таджикистана, точнее, те, кого трибуналы признавали басмачами. Власовцы и оуновцы после войны. Лютеране, баптисты, меннониты, исламские религиозные братства – тарикаты…
В те годы Казахстан был буквально тем светом, где были собраны выброшенные из памяти. Пазуха, пустота, внутренний карман Союза, куда прятали все, что нужно было скрыть, – от зэков и ссыльных в тридцатые, сороковые и пятидесятые до сверхсекретных заводов и ракетных полигонов впоследствии.
Так вот что наблюдал Кастальский: все семь лет, что он был в лагере, в Казахстан прибывали все новые и новые заключенные, все новые и новые национальности подвергались высылке; и эта дорога действовала только в одну сторону.
Наверное, думал я, после войны здесь оказался кто-то из арестованных фронтовиков, он-то и собрал банду. А Кастальский то ли сорвался, то ли сломался, ему невтерпеж стало ждать; ведь наверняка надеялись на большую амнистию после победы, ждали каких-то перемен – но ничего не произошло…
До Балхаша осталось меньше трети пути; слева в степи встали рукотворные горы, огромные отвалы медного рудника Коунрад – его начинали разрабатывать заключенные, может быть, и Кастальский был как-то с ним связан, иначе зачем его отправили на поселение в Балхаш?
Тот свет СССР; и пейзаж вокруг идеально подходил для такой роли. Уже не сухая степь, как в самом начале пути, а каменистая полупустыня, усеянная гранитными всхолмьями. Камень и песок, песок и камень, немного сухой колючей травы; кварц, полевой шпат и слюда – никакой воды, никакой зелени; может быть, они и появлялись по весне в оазисах, но сейчас – песок, камень и соль на древесных колючках; змеи в темноте скальных щелей, серебристые раскрывшиеся бутоны паутины каракурта, солнце, светящее с такой яркостью, что даже синее небо становится белесым, выцветают все цвета.
В Балхаше мне почудилось, я попал куда-то во времена Гражданской войны, в тот городок, где бабушка встретила в 1921 году беспризорников с коробком вшей. По окраинам попадались брошенные дома, откуда вытащили двери, батареи, вынули или побили окна; казалось, мародеры приходят со стороны пустыни, это варвары-кочевники, осаждающие дальний форпост; но, конечно же, это были сами горожане. Ближе к вечеру – а ночи в тех краях холодные даже летом – по улицам потянуло дымом из выведенных в форточки квартир печек-буржуек; фонари не зажглись, зато загорелись во дворах костры, где готовили ужин, кипятили воду для мытья и стирки. Блики костров отражались на золотых зубах. Мужчины, женщины – у четверти горожан, наверное, были фальшивые – слишком дорого встал бы настоящий металл – золотые зубы, у кого один-два, у кого вся челюсть; словно неведомое племя так отличало себя от других племен.
В гостинице не было воды, дверь номера советовали на ночь подпереть изнутри чем-нибудь тяжелым; здесь не было Казахстана, не было СНГ, была какая-то вольная республика Балхаш, придаток работающего с перебоями медного комбината.
Два дня в городе, два дня расспросов о сороковых – впустую; ни следователей, ни милиционеров, ни газетчиков не осталось с тех времен. Почти никто здесь не был местным уроженцем, ведь город возник в начале тридцатых, и специалистов всех профессий завозили сюда, как завозили все от гвоздей до зеркал; и с той же легкостью, что прибыли, люди потом уезжали, меняли одну стройку на другую.
В конце концов я взял в библиотеке книжку, изданную к городскому юбилею, и выписал оттуда имена тех, кто управлял горкомом партии в нужные мне годы. Все руководители высшего звена либо уехали, либо лежали на городском кладбище; но мне подсказали, что есть один человек, который был в сороковые инструктором, начинающим пропагандистом, потом дошел до второго секретаря, а сейчас на пенсии.
Я думал встретить всеми позабытого старика-коммуниста, унылый призрак былых времен. Но бывший второй секретарь оказался совсем из другой породы; десятки лет он жил в ритме рудника, в ритме добываемых тонн медной руды; и что-то в нем самом теперь было от меди, от плавкого и ковкого металла, почти не подверженного коррозии; железные люди прежних времен проржавели, рассыпались в прах, а он, медный человек, уцелел умственно и душевно.
Ознакомительная версия.
