Ознакомительная версия.
Настоящие! Не тот суррогат, который подсунула ему жизнь.
Так он считал. И было немножко стыдно за эти нечастые мысли… Было.
В ту ночь в его голове все перевернулось. Все! Он понял, какая бывает любовь. Тихая, жертвенная. Незаметная. Ненавязчивая. И очень нежная, очень. Неторопливая, без суеты.
Совсем без тех атрибутов, которых, как ему казалось, ему не хватало.
Под утро он зашел в комнату к дочке. Та спала, как всегда, скинув одеяло на пол – до половины. Он поднял его, поправил, внимательно посмотрел на спящую дочь, провел ладонью по ее щеке и тихо вышел.
В спальне он сел на кровать и долго смотрел на спящую жену. Они были очень похожи – жена и дочь. Две его женщины. Та же линия лба, те же высокие скулы. Темные брови, волосы. Две его женщины. Самые дорогие на свете. Нет, конечно же, еще мама. Разумеется, мама.
Но сейчас речь не о ней. Две его женщины, с которыми прошла его жизнь. Ну, лучшая ее часть. И нет их родней и любимей. Они – его, и только его. Он за них отвечает – всей своей шкурой и всей своей жизнью. Потому, что прожита жизнь. Потому, что рожден общий ребенок. Потому, что все, что они пережили, они пережили вдвоем. И на двоих. И это самое главное. Важнее страстей, пылких поцелуев, громких обвинений, сладкого раскаяния и всей этой мути, называемой страстью.
Потому что жизнь, между прочим, состоит из более важных вещей.
И это то, что он понял сегодня ночью благодаря смешному и нелепому гениальному фотографу из Одессы.
Гениальному – точно! Как говорят? Волшебная сила искусства? А ведь да, между прочим. Так оно и есть. И не смешно. Совсем не смешно…
Немного грустно и еще – светло. Очень светло. Отчего-то.
– Такое могло произойти только со мной, – приговаривала Марина, горько плача в испачканную зеленкой подушку.
Нет, это не просто обидно. Не просто жалко, глупо и смешно, хотя Андрей и пытался все обратить в шутку – впрочем, как всегда.
Это вовсе не шутки – это так нелепо, как… Как непонятно что. Даже слов не подобрать.
Надо же! Мечтать об этом весь год – долгий, холодный, тревожный. Мечтать, надеяться, нервничать, психовать, почти не верить: а вдруг не сложится, не получится, сорвется в самый последний момент?
Причин миллион – и все против нее. А если ему не дадут отпуск? Не будет билетов? А вдруг кто-нибудь разболеется – например, его дочь или ее мама? Или он сам сломает ногу? Или она – вот это скорее всего. Потому что она не из везучих. С ней все время случалась какая-нибудь дурацкая гадость. В самый неподходящий момент. Ну, не всегда, конечно… Но сколько раз!
Но чтобы так! Вот такую насмешку судьбы она даже не могла и представить. Действительно смешно. Только не ей, увы!
А ведь поначалу все сложилось. И отпуск дали, и билеты достали без проблем. И семейство его укатило в Прибалтику, а это означало, что от отцовских обязанностей он совершенно свободен. И август был вполне себе дачный – теплый и сухой, словно не предвещающий скорой осени. То есть мама на даче в полном покое и счастье. И отпустила она ее почти спокойно… Разговоры велись только два вечера – Людмила Петровна пыталась увещевать, разумеется. Шаблонно – не губи свою жизнь, не теряй драгоценные годы, думай о будущем и вообще, пошли подальше «эту сволочь».
– Мам, бесполезно! – оборвала Марина. – Не распаляйся, не стоит. Все равно уеду и все равно от него не уйду. Не надейся. И потом, – она усмехнулась, – вот кто бы говорил! Смешно прям.
Жестоко. Но мать моментально затихла и, скорбно поджав губы, ушла к себе.
Попрощались сухо. И к окну мать, как обычно проводить и помахать рукой, не подошла. Да и бог с ней! Марине уже было не до матери. И вообще ни до чего.
Андрей ждал ее на вокзале, под часами, курил и близоруко щурил глаза. Марина чуть притормозила и залюбовалась им. Сердце билось, как после спринтерского забега.
Он увидел ее, улыбнулся и махнул рукой. Вагон был купейный – вот уж совсем роскошь для отпускного сезона. Белая скатерка, печенье на блюдце, пластмассовая ромашка в узкой вазочке.
На нижней полке сидела пожилая женщина и тревожно смотрела в окно.
– Муж, – объяснила она, – ушел за сигаретами.
Она явно нервничала и теребила в руках носовой платок.
– Ненадежный? – улыбнулся Андрей.
Женщина махнула рукой.
– Куда там! Уж если пропадет… полгода можно ждать.
Андрей усмехнулся и присвистнул:
– Ничего себе! Отчаянный, значит.
– Дурак, – женщина мотнула головой. – И я дура, что не послала его куда подальше тогда, в молодости.
– Ну, так пошлите сейчас, – рассмеялся Андрей.
– Поздно, – горько вздохнула соседка. – Пропадет. Влезет в какую-нибудь историю. Всю жизнь я с ним как на пороховой бочке. Ни дня покоя. То деньги прогуляет, то проиграет, то одолжит непонятно кому. Или бабу найдет бестолковую. И тоже пропадет.
– А вам не все равно? – удивился Андрей.
Соседка посмотрела на него с удивлением.
– Да как же? Муж ведь! Отец детей! Да и потом… как брат он мне. Непутевый. Жалею, конечно, – словно оправдываясь, вздохнула она.
«Непутевый» появился за три минуты до отхода поезда – с тремя бутылками «Жигулевского» и блоком болгарской «Стюардессы». Хилый такой мужичонка, дохлый. А глаз горит! Хитрый и бесноватый глаз.
Жена отвернулась и промолчала – было понятно, что стыдно перед попутчиками. Мужичонка вскоре исчез в соседнем купе, прихватив «Жигулевское» и домашние пирожки. Супруга его улеглась спать и тут же захрапела.
Марина и Андрей забрались на верхнюю полку и, обнявшись, стали смотреть в окно. Потом Марина не заметила, как задремала, и, слыша мерный перестук колес, думала о том, какая же она счастливая…
– Ведь так не бывает, да? – шепнула она Андрею.
Он чмокнул ее в ухо и шепнул:
– Бывает. Все бывает на свете, дурачок.
* * *
Приехав, пошли по известному адресу – там в прошлом году полдома снимал Андреев приятель.
Хозяев расхвалил, избушку тоже. До моря минут десять пехом и до центра с кинотеатрами, кафешками, танцплощадками и всей бурной южной жизнью тоже рукой подать. Минут пятнадцать.
Хозяйка комнату им приготовила – ждала. Списались с ней за полгода. Комната была небольшая, но уютная – кровать, тумбочка, платяной шкаф и даже маленький, старый, но все еще пыхтящий «Рекорд». Белоснежное и накрахмаленное белье выдавало в ней чистюлю и аккуратистку. Показала стол на кухне, холодильник и плиту:
– Хотите – готовьте, хотите – ешьте в столовой. За углом. Но там всегда очередя и качество – ну, сами понимаете. В ресторанах, конечно, лучше, но – цены!
– Разберемся, – кивнул Андрей и открыл чемодан.
Хозяйка поняла и быстро удалилась.
– Не болтливая – уже хорошо, – улыбнулся Андрей, вытаскивая из чемодана плавки и резиновые шлепки. – Ну что, копуша? На пляж?
И опять все было прекрасно. Просто сказочно было это «все». И море, и даже пляж с грязноватым песком, усеянный народом. Они вбегали в легкую волну, спотыкались, со смехом падали в воду, ребром ладони устраивали водопадные брызги и… целовались – без стеснения. Потому что до них решительно никому не было никакого дела. Народ играл в карты, пил пиво, лениво переругивались супруги и орали на внуков беспокойные и суетливые бабки.
А влюбленные – были, разумеется, и такие, их братья и сестры по молодому и уверенному счастью, – так же беззастенчиво прижимались друг к другу влажными телами, нежными руками и трепетными губами.
Вечером они ели шашлык, запивая молодым и кислым вином, от которого сводило зубы, потом заказывали черный кофе – крепкий, настоящий, сваренный на песке ленивым восточным человеком с очень неторопливыми движениями и спокойной мудростью в темных глазах.
А дальше была ночь. Все. Больше говорить на эту тему ничего не надо. Просто – была ночь. Без комментариев. А потом – не менее прекрасное утро, дающее надежду и силу на весь последующий день.
Все это продолжалось ровно четыре дня. Точнее, три с половиной. Потому что к вечеру четвертого у Марины уже заболело горло, стало ломить тело, и появились красные пятна на коже.
– Перекупалась? – предположил Андрей.
Она пожала плечами. Он сходил в магазин и принес банку жирной густой простокваши. Густо намазывал ее всю, морщил нос и острил.
– Ох! Сейчас вот горбушечку черненького об тебя! И с лучком!
Холодная простокваша обжигала, и она морщилась от озноба и кислого запаха.
А наутро все стало ясно – никакой это не перегрев, а что-то значительно хуже. Вызвали врача. Немолодая врачиха, осмотрев больную, спросила:
– Ветрянкой в детстве болела?
Марина растерянно пожала плечами:
– Вроде нет. Не помню. Надо позвонить маме.
– Не звони, – вздохнула врачиха и похлопала ее по руке. – И так все ясно. Ветрянка, девочка. Не повезло тебе.
Она все разъяснила и строго-настрого приказала лежать – все думают, болезнь это легкая, игривая. Ан нет – серьезная, хотя и быстро проходит. Но все бывает. Особенно в зрелом возрасте.
Ознакомительная версия.
