– Банку принеси, – велел Юргис матросу. – Пусть в банку ссыт, а там посмотрим.
…Через час его допрашивал капитан – тот, кто настоятельно требовал выкинуть его за борт. На войне как на войне. Сейчас Леону требовалось хоть приблизительно узнать, куда его везут и в чьи руки он будет передан. В разных группировках по-разному извлекали из пленных сведения, по-разному пытали. Сирийские исламисты из «Джабхат-ан-Нусра» или ребята из лагеря «Нахр аль-Барид» любили горячие методы допроса, что попроще: паяльник, кожу на лоскуты, и совсем уже просто: голодные крысы или подземный зиндан по пояс в нечистотах. В арсенале интеллектуалов «Хизбаллы» водились такие наркотики, от которых язык развязывался даже у трехдневного покойника. Но и те, и другие, и двадцать пятые обходились без полиграфа – к чему он? Старая добрая пытка всегда надежнее, чем эта правозащитная дребедень.
В перерывах между провалами тьмы он обдумал и наметил версию, наиболее приближенную к правде.
– Так кто же ты, любезный? Кто тебя послал?
Склонился и в ухо кричит – на всякий случай. Это правильно: надо усилить впечатление, что мозги у клиента выбиты вместе с барабанными перепонками.
Леон разлепил глаза с залитыми кровью белками: красиво поплыли вкось розовые удавы свернутых ковров, розовая койка, розовый иллюминатор…
Над ним сидел на корточках классический капитан яхты из английских детективов средней руки. На своих концертах и спектаклях Леон видывал множество подобных лиц: благородные залысины, пегая бородка тихо струит перхоть, брезгливые складки язвенника навеки застряли в углах вялого рта, выговор «интеллигентного человека»… Какой-нибудь отставник с морским образованием. Этого первым делом следует перевести на «вы», поменять тональность общения.
– Я артист парижской «Опера Бастий», – вежливо, даже покорно прошамкал он. – Моя фамилия Этингер.
Отлично: седоватые брови полезли под фуражку.
– Это в консерватории учат приемчикам, которые мы имели честь наблюдать?
– Увлечение юности, – скромно пояснил Леон. – Восточные единоборства.
– Так-так. А пребывание в воде без акваланга чуть не десять минут, в течение которых вы прикончили человека, это…
– …дыхалка оперного певца… – Говорить приходилось медленно, язык болезненно цеплялся за осколок выбитого зуба, слова взрывались на кончике пораненного языка. – И многолетний фридайвинг… увлечение юности…
– Я смотрю, у вас была бурная юность! В каком из тренировочных лагерей она протекала?
– В Одессе… Летний лагерь «Юный подводник», с пятого по десятый класс. Там же и яхт-клуб… – Он попытался повернуть голову, чтобы взглянуть капитану в глаза, и хрипло застонал. – Погуглите «Леон Этингер», «Ютьюб» откройте… Сбережете время.
Тот поднялся и молча ушел.
Вернулся через полчаса крайне, крайне озадаченный. Можно сказать, ошеломленный.
Спросил:
– Сидеть можете?
– Попробую.
– Костик, освободи ему ноги и… надо бы его одеть: майка там, какие-то штаны… Надеюсь, вы не сиганете за борт со связанными руками? Боюсь, даже вашей оперной дыхалки до берега не хватит.
Леон усмехнулся: сейчас его заветная мечта ограничивалась самостоятельным ползком до гальюна. Значит, матроса звать Костик, значит, команда преимущественно русская, исключая того моряка-араба, с которым он перекинулся двумя словами, ну и, может, кого-то еще. Самого – в смысле, Крушевича – на яхте нет, иначе он бы уже появился.
Костик сбегал за ножницами, перерезал плотные слои липкой ленты, стал помогать Леону подняться – безуспешно: стены, потолок, пол, спираль трапа завертелись в вихре и обрушились на голову… Он застонал, повис на Костике – сильная боль в правом боку мешала вдохнуть. Значит, ребро сломано, а может, и два.
– Я… полежу, можно? У меня, видимо, сотрясение и… перелом ребер.
– Ну, лежите, лежите… Это Юргис над вами потрудился.
Капитан снял фуражку, вытер платком испарину на залысинах, вновь фуражку водрузил.
– Мда, – сухо обронил он, – полистал я вашу артистическую жизнь. Голос изумительный. Даже в «Википедии» пишут: редчайший. «Мистер Сопрано» из рук принца Эдинбургского, лауреат, и солист, и черт-те что… Бред какой-то! Я, признаться, в полном обалдении, маэстро: вы что натворили, а? Вы хоть понимаете, кого отправили на тот свет?
– Отлично понимаю, – проговорил Леон настолько твердо, насколько это позволяли разбитые губы, распухший язык и эхо в затылке от каждого вслух произнесенного слова. – Я избавил мир от последнего подонка. От растлителя и насильника невинных душ.
Наступила пауза, в которой только ровный рокот дизеля заполнял молчание.
– Что-что? – вежливо произнес капитан и даже головой помотал, будто воду из ушей вытряхивал. – Что за чепуха! Это что – «Риголетто»?
– Вы спросили, я ответил, – так же сухо отозвался Леон. – Да, я его преследовал. Я намеревался убить мерзавца Гюнтера Бонке и цели своей достиг. Больше ничего не скажу. Это – личное.
– Личное?! Вы понимаете, что с вами сделают буквально через несколько дней? Разминка Юргиса покажется детским утренником. Вас передадут в лапы настоящим профи, которые играют на всех инструментах: паяльник, иголки, вырезание ножичком по спине… вдувание в анус спецраствора, весьма неприятного… Вы, простите, идиот или кто?!
Леон отвернулся.
Эта пауза требовала большей длительности, но и переиграть было опасно.
Супец, прости за некоторые поправки к твоей биографии.
Наконец он перевел набухший кровью взгляд прямо в глаза капитана.
– У вас есть дочь? – спросил он.
– А при чем тут?.. У меня сын… и внучка четырнадцати лет.
– Прекрасно. Надеюсь, воображением вас бог не обидел? Тогда представьте, как вашей внучке зажимают лапой рот, затаскивают в комнату, дверь запирают, чтоб не вырвалась, и… ну, представили? – Он задыхался от боли в боку, обрывал себя, чтобы сглотнуть сгустки кровавой слюны. – Только представить надо лицо именно внучки: зареванное, драгоценное – для вас. Вы внучку… любите? Как ее зовут – Настя, Маша… Леночка?..
Этот монолог не стоил Леону ни малейших артистических или психологических усилий: он столько раз мысленно представлял себе и проживал куда более страшную картину нападения на Айю в Рио, что никакой сука-полиграф его бы не смутил.
– Что, как? Дорогой подросток: прыщик на лбу, грудки нулевого размера…
– Ну, хватит! – передернув плечами, оборвал капитан. Видимо, с воображением у него все было в порядке. – Вы хотите сказать, что Гюнтер Бонке… Послушайте, я его знаю года три и… плохо себе представляю… э-э… картину. Он был человек серьезный и… занятой. И о ком идет речь, черт побери? Не хотите же вы сказать, что у вас есть дочь четырнадцати лет!
– Речь о моей невесте, – тихо, с трудом выговорил Леон. – Она же – племянница этого мерзавца.
– Ах вон оно как… – протянул капитан. – Ну да, понимаю, понимаю… Ваши мужские чувства понимаю, но… Слушайте, вы не спутали оперу с жизнью? Вы же убили человека. Убили! Человека.
– Не человека, а преступника.
– Расскажете это суду: что он преступник, а вы – мститель на белом коне. Вернее… – Капитан опять достал платок и вытер лоб. – Вернее, к сожалению, не суду, а тем, кто не станет слушать ваше оперное либретто о погубленной девочке.
Он поднялся.
– Очень сожалею, Этингер. Вы, конечно, замечательный певец, но клинический идиот-ревнивец. Вот убитый вами Гюнтер Бонке был человеком недюжинного ума, пусть даже и побаловался в свое время вашей невестой. Не убил же он ее, черт вас возьми! Короче, боюсь, в скором времени ваши уникальные голосовые связки пригодятся для звуков, слух не ласкающих. Искренне желаю вам выползти живым из этого кошмара. А пока вон Костик – он у нас заведующий аптечкой – перевяжет вашу дурную голову и… ну, если там гальюн по нужде – дотащит. Костик, понял?
По крайней мере, Юргис больше не упражнялся на его ребрах – наверное, капитан призвал старпома к сдержанности. Звали капитана Алексей Романович, был он, безусловно, приличным человеком – если за скобками оставить участие в плутониевых бегах. Поплавал в своей жизни немало, и не на таких элегантных шлюпочках, а на больших сухогрузах. Вышел в отставку, получил выгодное предложение, которым дорожил, и любые эксцессы на судне искоренял при первом дуновении опасности. На хорошо сыгранную простодушную просьбу Леона «сообщить моему оперному агенту о моем положении» (в случае безумного согласия дал бы городской телефон Джерри) капитан отпрянул и перекрестился:
– Нет, ну вы, извините, совсем не от мира сего, оперный мститель! Наваляли делов, а теперь еще приглашаете Интерпол заглянуть на наше мирное частное судно?
