– Думаю, час назад, не более, – ответил тот.
– Вот что, Артем, ты иди на работу, а я постараюсь что-нибудь сделать. Кстати, сын твой дома?
– Дома. С Коськой Аксютиным занимается. Потом пойдет на огород картошку окучивать. Сами знаете…
– Знаю, знаю. Ну, ты иди, иди. И пока об этом никому ни слова. И успокойся, а то на тебе лица нет. – С этими словами Улыбышев выпроводил за калитку бывшего своего подчиненного, отметив про себя, что в Чечне он не видел старшего сержанта Сорокина таким растерянным даже в самых трудных ситуациях. Впрочем, Сорокин был один из многих, и не им командовал подполковник Улыбышев, а командирами рот. Но он еще в Афганистане старался доходить до каждого рядового, чтобы знать, кто и что из себя представляет. Сорокин среди прочих ничем не отличался. Разве что своей исполнительностью.
А Пашку, между тем, сунули в машину, предварительно несколько раз ударив его кулаком в разные места, при этом била женщина, и очень даже красивая, в том числе и по голове, так что Пашка уже и не чувствовал боли, в голове его гудело, в глазах мелькали красные круги. А дядька, – почему-то с окровавленным лицом, к которому он прижимал платок, – затолкал его на пол между задними сидениями и спинками передних, сел сам да еще поставил на Пашку ноги. Машина взревела и поехала. И пока ехали, дядька спрашивал его, кто он и где живет. Пашка, понимая, что правду говорить нельзя, сперва молчал, пытаясь собраться с мыслями, но дядька то и дело больно бил его острым каблуком по ребрам и снова задавал один и тот же вопрос. И Пашка, звериным инстинктом чувствуя, как надо себя вести в подобном случае, стал скулить, но в конце концов начал говорить:
– Григорьев.
– Звать как?
– Денис.
– Адрес?
– Ручеек, дом пять, квартира девяносто один.
– Врешь, сучонок! Нет там никаких Григорьевых!
– Е-есть! – завыл Пашка, и тут же получил новый пинок ногой.
– А твой товарищ?
– Это мой брат. Генкой зовут.
– Ну, смотри, сучонок, если соврал, на куски порежем и тебя и твоего брата, – пригрозил дядька. А потом спросил у тетки, которая вела машину: – Ну, что с ним будем делать?
– Придушить его, гаденыша, и бросить в лесу, – посоветовала тетка.
Пашка опять завыл:
– Дяденька, тетенька, миленькие, я больше не бу-ду-ууу!
– Цыц, сучонок! – рявкнул на него дядька, пнув ногой.
Пашка вскрикнул от боли.
– Надо посоветоваться со Студентом, – после некоторого молчания предложила тетка.
– Звони! – велел дядька. И пояснил: – У меня руки заняты: кровь так и хлещет. Черт знает что!
– Тебе надо в травмпункт, – сказала тетка.
– Где его тут черт найдет, – проворчал дядька.
– Это мы, – сказала тетка непонятно почему, как будто она и была травмпунктом. И дальше уж совсем какая-то ерунда: – Слушай, Студент, у нас чепэ: мы взяли у гаражей одного писаку. (Далее тетка рассказала о том, что ответил им Пашка на их вопросы) Но другой сучонок кинул камень и разбил Буряку лицо. Где тут у вас травмпункт или что еще?
«Ага, – решил Пашка, приходя в себя, вслушиваясь в каждое слово и пытаясь понять, что с ним будет и как себя вести. – Значит, это Костян разбил лицо этого дядьки… Вот молодец! Так ему и надо, чертову бандюгану! А тетка звонит какому-то студенту. А везут меня… Куда же они меня везут?» – и страх снова стал леденить его душу.
Тетка долго молчала, потом сказала:
– Ладно, сделаем. Бывай.
После звонка машина развернулась. У Пашки от страха потекло в штаны.
– Фу ты, гаденыш! Он еще и обос…лся! – зарычал дядька.
– Оставь его в покое, – посоветовала тетка. – А то он еще и обсе…тся.
Осевкин в это утро проснулся часов в восемь. Несмотря на бурную ночь, он чувствовал себя прекрасно и, покинув спальню, почистив зубы и поплескав из пригоршни на лицо холодной водой, спустился в спортзал, немного помахал руками, подрыгал ногами, но ни за штангу, ни за что другое не брался: после подпития такие физические нагрузки, если верить медикам, особенно вредны. Приняв душ, он поднялся в башенку с телескопом.
Осевкин любил это место: здесь чувствуешь себя удивительно свободным, точно птица, и даже как бы ни от кого и ни от чего не зависимым. Сейчас, когда туман еще окутывал землю, ему казалось, что он беззвучно летит над землей, которая давала о себе знать то острой макушкой особенно высокой ели, то далекой мачтой линии высоковольтной передачи, то темно-серым холмом, тоже куда-то плывущим над пеленой тумана. Но он-то, Осевкин, выше всех и всего, он сам добился этой высоты, рискуя своим будущим и даже жизнью, и уж теперь-то никому не отдаст ни единого сантиметра завоеванной с таким трудом позиции. И поднимется еще выше – туда, где летают одни лишь ястребы, коршуны и орлы.
Он и дальше бы предавался своим мечтам и ощущениям, таким приятным и расслабляющим, но лежащий на столике мобильник исторг из себя требовательную мелодию, и Осевкин, будто очнувшись ото сна, поспешно схватил черную плоскую коробочку, откинул крышку: звонила Лиса, подруга одного из его людей, с которыми он когда-то занимался рэкетом и бандитизмом. Выяснилось, что его люди уже находятся в Угорске, что они задержали пацана, который подновлял на гаражах забеленные вчера надписи. Пацан сперва упирался и не называл фамилии, но получив пару тумаков, назвался Денисом Григорьевым, живущим в «Ручейке», дом пять, квартира девяносто один. Проверять его на месте они не решились, поэтому просят совета, что делать с этим пацаном. А еще о том, где тут травмпункт, потому что другой пацан разбил камнем лицо Буряку. Осевкин велел отвезти мальчишку на проходную комбината и сдать начальнику охраны Щуплякову, а самим ехать по адресу, где проживает знакомый ему врач. После чего позвонил Щуплякову и сообщил о своем решении.
Людей, которые работали на Осевкина, приезжая из Москвы по его вызову, редко случалось более двух человек. И не всегда одни и те же. Зато это были люди, на которых Осевкин мог положиться целиком и полностью. И не только потому, что их связывало недавнее прошлое, но еще и потому, что он им хорошо платил за те мелкие услуги, которые они ему оказывали. Надо будет встретиться с этими людьми и поставить перед ними задачу. А заодно выбить из мальчишки все, что он знает, если этого не сделает Щупляков. Только так можно выйти на тех, кто все это затеял. Потому что, если он, Осевкин, не доведет это дело до конца, завтра могут остановить конвейера, что-нибудь сломать, испортить, поджечь. И вообще, дай этому быдлу палец – откусят руку, а потом и голову. Может повернуться и так, что найдется кто-нибудь наверху, если иметь в виду истерическую выходку сына этого придурка Соломцева, которая тоже ведь возникла не на пустом месте, кто ткнет в сторону Осевкина пальцем и крикнет: «Вот он! От него все беды! Ату его!» – и затюкают, заклюют, и не из любви к какой-то там справедливости, а из желания отнять у Осевкина его дело. Так случалось кое с кем на зоне, кто почему либо не устраивал братву, превращался в изгоя и погибал, часто на глазах у всех, и начальство смотрело на такие самосуды сквозь пальцы. А Россия – это та же зона, только очень большая зона, где все еще царят ее неписаные законы, которые то работают на него, Осевкина, то против. В этой зоне надо всегда придерживаться золотого правила: не противоречить в открытую сильным и держать в кулаке слабых.
Нахлынувшие воспоминания о вчерашнем вечере распалили воображение Осевкина, заставляя нервно подрагивать его пальцы. Нет, он лично разберется во всей этой истории с оскорбительными надписями. Так будет надежнее. И уж он никого не пропустит, каждому воздаст по заслугам.
Велев подать кофе и разбудить Нескина, Осевкин навел телескоп на противоположный берег. Над озером на глазах редела пелена тумана, сквозь которую едва виднелся противоположный берег. Там все было тихо, никто и ничто не шевелилось. Тот берег спал, однако в его недрах наверняка что-то вызревало против Осевкина, не могло не вызревать, и все это надо задавить в зародыше в ближайшие же часы.
Пыхтя, в «обсерватории» появился Нескин. Лицо его отекло, приняв землистый оттенок, под глазами повисли мешки: видать, вчерашнее возлияние не пошло ему на пользу.
– Привет! – произнес он, тяжело плюхаясь во вращающееся кресло.
– Привет, Арончик! Привет! – весело ответил Осевкин. Его всегда охватывало веселое возбуждение, когда предстояло какое-нибудь щекотливое дело. – Пей, Арончик, кофе, и поехали разбираться. Время – деньги. А у нас с тобой времени в обрез.
Нескин хорошо помнил эту нервную возбужденность Осевкина. И она, на его взгляд, не сулила ничего хорошего не только самому Осевкину, но и Нескину, его компаньону. Ну, приедут они на комбинат, схватят одного-другого-третьего. Каким зверем может быть Осевкин, Нескин знал слишком хорошо. Впутываться в его дела с его методами – себе же во вред. Но и не впутываться – то же самое. Времена изменились, а Осевкина иногда, судя по имеющимся у Нескина сведениям, заносит именно в прошлое. Взять хотя бы дикую расправу с начальником горотдела милиции. Если бы дело открылось – все полетело бы к черту. Но бывший начальник не устраивал не только Осевкина, но и нынешнего мэра, только поэтому дело замяли за недостаточностью улик. А еще темное дело с бывшим редактором местной газетенки…
