– А у вас какой портфель? – спросил его государь.
– Военный и временно морской министр, – отчеканил Гучков.
– А-а… Я думал, он у вас временно кожаный, – попытался сострить государь. – Выходит, я вам подчиняюсь как офицер…
– Перестаньте нести чушь, ваше величество! – снова заголосил Милюков. – Вы не в желтом доме, и прикидываться здесь не нужно!..
Так!.. А вот идиота ему я никогда не прощу.
– Я только что написал ноту правительствам Франции и Англии… Мы признаем ваши переговоры с кайзером за спиной Временного правительства незаконными и денонсируем любое соглашение, вами подписанное!
– А чего вы вообще желаете, господа, для России? – спросил Николай Александрович, потушив искуренную наполовину папиросу о портсигар. – Каковы ваши цели?
– Вы разве не читаете наш вестник? Там все написано, – сказал князь Львов, передавая ему журнал.
– Да. Благодарен. Я посмотрю, – пообещал Николай, пролистывая серые страницы.
Постановления, меморандумы, ноты… Ничего серьезного. Демагогия и скука.
– Наши главные ценности – труд и свобода, – жестко сказал Керенский.
– А выборы в Учредительное собрание?
– Назначены на конец года.
– Недурно. Что с войной?
– Мы воюем до полной победы.
– А откуда она возьмется? – смиренно спросил у Александра Федоровича гражданин Романов.
– Она возьмется из горячего патриотизма простого русского мужика, – выспренно заявил Гучков.
– Горячий патриотизм… Хм. Да. В самом деле… Знаете, когда навоз выносят на снег, то из него всегда идет пар. А потом… Минут через десять этот же самый горячий навоз превращается в груду льда.
Они смотрели на него как деревянные куклы. Метафора не дошла.
– Я думаю, что наши доблестные союзники сами должны начать переговоры о мире, – уже серьезно сказал царь. – И Россия здесь станет посредником.
– Мира не может быть из-за обид, нанесенных немцами, – сказал Гучков.
– Нет такой обиды, которую нельзя простить… Всего вам доброго, господа. Рад был увидеть вас в новом качестве.
Кабинет министров молчал. Царь вышел из залы и осторожно прикрыл за собою тяжелую дверь. Экзекуция на сегодня окончилась, но обещала продолжиться в ближайшем будущем.
А ведь они, пожалуй, сорвут все мои усилия… – подумал Николай. – Доведут целую страну до всеобщей стачки. Необходимо их распустить. Но кого набирать вместо?.. Кто мой союзник?.. Есть ли вообще такая политическая сила, кто проклинает эту войну?
Ответа не было.
…По его уходе Милюков пробормотал, тяжело дыша:
– Необходимо арестовать Николая… И с ним – всю семью. Распорядитесь.
Он обращался к Львову, который по совместительству был еще и министром внутренних дел.
Тот, кажется, слегка смутился. Посмотрел с сомнением на Керенского.
– Не возражаю, – сказал министр юстиции. – Очень своевременная мера.
Львов задумался. В аресте ему почудился якобинский переворот. Георгий Евгеньевич всегда был за то, чтобы Николай добровольно отказался от престола в пользу любого из престолонаследников. Но насильственная его изоляция стремилась подорвать остатки любой легитимности. Что нам скажут монархи Европы? – спросил он сам себя. – Они ведь ему родственники…
– Нужно подумать и провести специальные консультации, – ответил он. – Любая спешка в этом вопросе может ударить по престижу России в глазах остального мира…
– …Можем ли мы арестовать Временное правительство? – спросил Николай Александрович у Фредерикса по приезде в Царское Село.
– Когда? – спросил граф, нисколько не удивившись.
– Прямо сейчас.
– А кто станет вместо них?
– Вот-вот… И я об этом.
Сколько у нас теперь центров власти? – подумал Николай Александрович. – Совдепы – раз, Временное правительство – два и министры моего двора – три. У кого реальная власть? Мои министры не в счет. Временное правительство?.. Вряд ли. Совдепы?.. Но я о них ничего не знаю.
– Может быть, мне пока самому возглавить кабинет министров? – робко спросил у Фредерикса гражданин Романов.
– А есть ли у вас силы, ваше величество?
– Нету.
– Вот-вот. И я об этом.
Какой он председатель правительства?.. Он же не может дочитать ни одну бумагу до конца и просит короткого устного рассказа. Со своей семьей не управится, а тут – разваленная экономика погибающей страны…
– А есть ли среди политиков те, кто последовательно выступает против нынешней войны? – решил зайти царь с другого бока.
– Есть, – сказал граф. – Но лучше, чтобы вы о них ничего не знали.
– Кто же?
– Забудьте об этом, ваше величество. В союзники они не годятся.
– И все-таки… кто?
– Большевики, – жестко ответил министр двора. – И лидер их господин Ульянов.
– А-а… – разочарованно ответил государь император. – Я помню… Мне говорили… Уголовные?
– Отчасти.
– Разбой, бандитизм?..
– Всё вместе. А главное – призывали армию не воевать против немцев. Сотня тысяч листовок. Слава Богу, что наши солдаты по большей части неграмотные.
– Разумно, – ответил Николай Александрович.
Было непонятно, по поводу чего он так сказал: то ли по поводу антивоенной агитации, то ли по поводу пушечного мяса… Разумно. Во всех смыслах.
– А господин Ульянов… Он кто?
– Страшный человек. Учился в одной гимназии с господином Керенским.
Ба!.. Вот она и рифма. Не судьба ли? Какие странности повсюду!.. Знаки и предупреждения.
– Имеют ли они сношения между собой?
– Вряд ли.
И хорошо, – подумал Николай Александрович.
– Я не сказал вам главного. Ульянов и его партия подозреваются в связях с кайзером.
– Так и я ведь здесь замешан.
– Вы – другое дело.
– Подготовьте мне записку о большевиках. Численность, взгляды, их отношение к войне…
– На страницу?
– Можно и короче.
– Хорошо, ваше величество.
Как это я странно придумал. Опора на уголовников. Возможно ли? Нет. Ни с моральной, ни с практической точки зрения. А вдруг не так страшен черт, как его малюют? Если их оговаривают? Это у нас просто. На собственной шкуре испытал.
– …Ульянов… Что он умеет делать?
– Ничего. Он – адвокат, – скорбно ответил граф.
– А вот это совсем плохо, – искренно огорчился царь и заметил про себя: Тут нужно подумать. Адвокат предвещает беду.
Улучшившееся было настроение начало опять проваливаться в бездну.
В начале мая в Петроград возвратился Троцкий. Он приехал позже других, и на Финляндском вокзале его никто не встречал. Однако все помнили, как он руководил первым Советом в 1905 году. Формально его возглавлял Хрусталев-Носарь, но после его ареста вся практическая работа легла на молодого Лейбу, который уже тогда скрипел своей кожаной курткой, заражая всех мрачной верой в скорый конец всему. Если Ильич излучал жутковатый свет, который заставлял работать в коллективе, то Троцкий заражал всех индивидуализмом и верой в то, что единичный гений (он, например) может решить конечные вопросы бытия.
Теперь Лев Давидович приехал к шапочному разбору. Петросовет дал ему совещательный голос в своем исполкоме, и это был скромный успех. Что происходит в городе и как перетянуть одеяло на себя? Идти во дворец Кшесинской не хотелось: там заседали большевики, а он большевиком не был. Пусть Старик сам к себе позовет, – решил Лев Давидович за Ленина. – Навязываться не буду. Остановившись на квартире жены Каменева, он начал искать для себя общественную площадку, где был бы услышан.
Выбор его пал на цирк «Модерн». В начале года, когда власть еще не раздробилась, пожарники закрыли это мрачное место по соображениям безопасности. И всякий, кто теперь заходил сюда, убеждался в правоте начальства: с потолка свисало пять лампочек на перекрученных проводах, которые время от времени искрили. Свет от них был интимно-тусклый, как в общественном туалете. Бедный городской люд теснился в обшарпанном амфитеатре. Пахло по2том, махоркой и человеческими испражнениями. На бывшей арене выступали внепартийные ораторы, в основном солдаты, бежавшие с фронта. Троцкий был здесь уже в третий раз, но так и не выступил. Он всё смотрел по сторонам, обдумывал, взвешивал и сопоставлял. Человеческой энергии, замешанной на унижении, было здесь достаточно, и его тело питалось этой энергией. Но что им сказать? Какими словами? Народ подобрался сирый, малограмотный и резко отличался от аудитории партийных съездов. Нужно говорить искренно, только и всего, – подумал про себя Лев Давидович. – Книжности и прямой лжи они не потерпят.
Он протолкался с трудом к первому ряду и сел на бортик цирковой арены. Нет!.. Здесь все-таки было что-то от праздника. Вот-вот выйдет очередной клоун, упадет в опилки и, задрав короткие ноги, будет лить слезы о своей горькой участи. А с балкона ему ответит тщедушной скрипкой маленький цирковой оркестр. Нетрезвый дирижер взмахнет палочкой, в зале закричат «Фора!..», «Даешь!..», и к людям выйдут некормленые тигры, которых будет бить кнутом сытый укротитель. А я этот укротитель и есть. Загнать ли тигров в клетку или отпустить на дикую волю?.. Этого не знает никто. Подождем. Подскажет сама жизнь. Но можно представить дело так, что клетка и есть свобода. То есть осознанная необходимость. Так работает Ильич. Диалектически, надо сказать, работает. Мне до этого еще далеко. И я по своей мелкобуржуазности все еще думаю, что Ильич – всего лишь умный и ловкий циник. Ленинизм и цинизм рифмуются. Зарифмуется ли с ними троцкизм? И почему недовольные властью выбрали именно цирк для своих дефиниций? «Потому что Бог шельму метит», – вспомнил Лев Давидович известную русскую поговорку. И внутренне усмехнулся. Всё правильно. Так и есть.
