– К сожалению, тут ничего не разберешь, кроме роста и сложения, – торопливо пояснил Натан, – так что я вынужден предъявить тебе вот еще… такую его фотографию.
Разумеется, он мог не тащить с собой все эти картонки – для чего существуют сегодня наши электронные радости! – но, человек старой закалки, он верил вещественности жизни, любил осязаемые предметы, особенно когда дело касалось работы.
– Что это? – Она подняла голову и недоуменно взглянула на Натана. – Это что, на карнавале?
– Извини, – усмехнулся он. – Это на сцене. Он певец, Зара, каких мало. Певец, парижанин, эстет, ловелас… Артист! На первый взгляд, далеко ушел от самого себя в солдатской форме. Но это не так. Вот он и добыл «Казаха», по пути прихватив кое-кого еще…
– Прекрати морочить мне голову, Натан, – прервала его Зара. – Оставь свою конспирацию в конторе и выкладывай все как есть про своего артиста.
…Минут через пятнадцать она уже опять внимательно разглядывала лицо Леона на двух фотографиях – и в маскировочной зелени, и в театральном гриме, с накладными ресницами, с длинными клипсами, рассыпающими брызги звезд. Деловито осведомилась: эта мушка на щеке – грим, конечно?
– Знаешь… – задумчиво проговорила она, продолжая разглядывать лицо Леона в высоком кудрявом парике восемнадцатого века. – Ты удивишься, но если закрыть эту дешевую паклю, вот так… – ее пальцы в перчатках телесного цвета с обеих сторон прикрыли кудри парика на фото, – то он напоминает сына одного человека из Кфар-Ма́нды… Человека этого звать Валид Азари, давнее знакомство; сам он тоже небольшого роста, зато три сына – просто гиганты, в жену: там женушка настоящий гренадер! Твой Кенарь лицом поразительно напоминает его среднего сына Мусу. Тот, кстати, тоже из бешеных: яркий, уклончивый, авантюрный. И тоже побывал в переделках – в основном криминального свойства.
Она замолчала, поглаживая фотографию чуть вздрагивающими пальцами.
Натан тоже примолк, стараясь не вспугнуть ее мысли; слишком хорошо знал легендарную Зарину способность связывать разных людей в самых диковинных комбинациях. Он верил, что ее великолепный интеллект, в свое время оперировавший невероятным количеством информации, с годами не утерял своей гибкости.
Эту черкешенку называли «жемчужиной израильской разведки». Образование (медицинское) она получила в Цюрихе, блестяще знала восемь языков и целых двенадцать лет руководила в Бейруте клиникой, созданной на деньги конторы.
В личных друзьях она в те годы числила едва ли не всю верхушку ООП – Жоржа Хабаша, Вади Хаддада, да и самого Арафата, – годами поставляя бесценные сведения не только о том, что происходило в высших эшелонах руководства ООП и входивших в нее террористических организаций, но и об акциях советской и восточногерманской разведок на Ближнем Востоке.
Погорела из-за связника: тот по небрежности засветил один из «почтовых ящиков», что позволило палестинской контрразведке, «Отряду 17», выйти на резидента…
– Между прочим, – наконец заговорила Зара оживленно, будто нащупала некую тропку, на которую можно ступить, как говорится, полной стопой: – Тот самый Валид Азари, вся его семья… они из ахмадитов… А это, как ты понимаешь, кое-что значит. Эти люди на собственной шкуре знают, что такое преследования, и тем более ценят свое благополучие здесь, в этой стране. Но бог с ним, с Валидом. Сам он – так, по торговой части, мотоциклы-мопеды-насосы. Не о нем речь. Вот старший его брат – тот со-овсем другое дело. Совсем!
Она вновь умолкла, напряженно перебирая какие-то свои мысли, в такт им слегка перебирая пальцами в перчатках, будто пробегала пассаж на невидимой клавиатуре (а в молодости она неплохо играла на фортепиано). Натан терпеливо ждал, опасаясь лишь какого-нибудь служебного звонка, который мог ее отвлечь. Свой-то телефон он отключил после парада дедовской гордости.
– Брат его, Набиль Азари, – выразительно продолжала Зара, – влиятельный адвокат, искушенный и деятельный человек. Что немаловажно – с улыбкой на лице; понимаешь, что я имею в виду? Живет везде – в Париже, в Бейруте, на Корфу… Он из тех, кто со всеми знаком и имеет связи в самых разных кругах: и правительственных, и мафиозных. – Она предупреждающе подняла руку: – Хотя сам человек порядочный, даже церемонно порядочный… Но уж мы с тобой знаем, что образ жизни подчас диктуется важными тайными целями, а он этими целями буквально опутан.
Зара усмехнулась:
– Помню, Жорж Хабаш, убийца по шею в крови, говорил мне: «В твоем обществе я чувствую себя человеком»… Знаешь, у всех людоедов непременно должны быть личные друзья, не замешанные в поедании человечины. Врачи, например… или вот адвокат. Для многих Набиль Азари – та скрытая пружина в обществе, та потайная кнопка, на которую нажимают в критических случаях: когда требуется посредник – человек с улыбкой на лице. И, если я не ошибаюсь…
«…А ты никогда не ошибаешься», – мысленно подхватил Натан, уже волнуясь, уже понимая, что не зря, не зря он ехал сюда, к этой поразительной женщине…
– …Если не ошибаюсь, он успешно посредничает при всяких секретных обменах – ты ведь знаешь, как за последние годы наживаются джихадисты на…
– Конечно, конечно! – горячо и торопливо перебил ее Натан. – Именно это я имел в виду, когда…
Движением брови Зара остановила его на полуслове, продолжая задумчиво поглаживать фотографию на столе.
– И мальчик хороший, – негромко произнесла она, – и так похож на Мусу, а Набиль любит Мусу больше остальных племянников. В конце жизни выясняется, что это, оказывается, важно: типологически родственные черты. Подсознание, что ли? Пещерный зов племени?.. Мы ведь странные животные…
Казалось, она бормочет все это просто по какой-то инерции, любой другой свидетель мог принять это бормотание за старческое недержание мыслей. Но Натан все так же внимательно слушал этот едва ли не шепот: Зара никогда не произносила ни одного лишнего слова.
Наконец, она подытожила, чуть ли не весело:
– Что ж, попробовать можно. Обстоятельства нам сейчас на руку, у «Хизбаллы» много дел: бойня в Сирии, бои на границе с Ливаном,… Это хорошо, что «Хизбалле» сейчас не до мелочей вроде пленного артиста.
Подняла глаза, и уже другим, деловитым голосом коротко сказала:
– Дай мне два дня, Натан. Дело непростое.
Оба одновременно поднялись, и опять Натан умолял ее не беспокоиться и не провожать, и опять она решительно отмахнулась, и он не посмел перечить.
Они вышли на крыльцо и постояли там, любуясь летним цветением духовитых кустов, над которыми целыми семьями трудились пчелы.
Зара хвасталась новостями в хозяйстве: недавно построенным рестораном и двумя новыми корпусами, как обычно, «припрятанными в холмах», дабы не нарушали образ «дедовской фермы». А на следующий год будем перестраивать бассейн и библиотеку.
– В очередной раз повысив цены, – поддел ее Натан, – и без того заоблачные.
Он сел в машину, сделал круг по стоянке и, проезжая мимо дверей шале, помахал Заре огромной своей изуродованной пятерней. В ответ она махнула ему рукой в перчатке.
Две-три секунды, пока не свернул, он смотрел на нее в зеркальце заднего вида.
Ее, конечно, звали не Зара…
Для Натана она была больше чем подругой, больше чем любимой, больше чем сестрой. Она была сестрой по пыткам. Много лет назад в Ливане их держали неподалеку друг от друга и однажды свезли в некий подвал в деревне, в долине Бекаа, на очную ставку – на которой оба нашли в себе силы друг друга не узнать.
5Мертвая бабочка торжественно въезжала на спинах муравьиного эскорта в щель между бетонными блоками стены. Всюду жизнь, всюду смерть… Откуда здесь, в кромешной тьме, муравьи и тем более бабочки, пусть и мертвые?
Невозмутимую эту похоронную процессию он заметил в те несколько мгновений, когда его заволокли и бросили после допроса, не сразу заперев металлическую дверь. Они теперь не затрудняли себя подобными предосторожностями, справедливо полагая, что на таких ногах он вряд ли попытается куда-то уползти. Внесли, швырнули на пол, и, ударившись щекой, он увидел на уровне глаз в тусклом фонтанчике бетонной пыли: двойная колонна муравьев сосредоточенно и кропотливо везла на спинах роскошную мертвую капустницу: «Аида», въезд армии Радамеса в Фивы.
Его – он полагал – последний театр…
Кто это рассказывал, или приснилось (любимый педагог Кондрат Федорович, консерватория, Москва, было и такое в его жизни, – это он рассказывал?) – когда в застенках НКВД терзали Мейерхольда, тот мысленно твердил прописную истину: «Доминантсептаккорд разрешается в тонику… доминантсептаккорд разрешается в тонику…» – и ему становилось легче. Разве? Нет, никого не спасают мантры, когда тихо тлеют собственные пятки.
