Лежавший раскинул полненькие руки и, закатив бездвижные глаза, бессмысленно улыбался. На пухлом его лице торчала желтая бородавка.
Махмуд Тагирович первым делом отнес дописанную поэму своему знакомому редактору. Правда, главной целью его была не поэма даже, а толстенький манускрипт, отпечатанный на струйном принтере и уложенный в старую папку с белыми завязками. Это был давно начатый роман Махмуда Тагировича о жизни горцев до Октябрьской революции.
Освободившись от романа, автор резво шагал по вывороченным и пустынным улицам и думал о том, как редактор, а затем и все дагестанцы отреагируют на его подарок. Повествование было задумано еще в те годы, когда Махмуд Тагирович исписывал студенческими похождениями фабричные тетради с госценами на картонных обложках. Тогда его потуги прервала тонкая и злоречивая мачеха.
– Ха-ха, Махмуд, да не хочешь ли ты стать поэтом, как твой отец? Сейчас не те времена! Пиши не пиши, а машину не получишь. И без тебя много желающих, – пропела она Махмуду, наткнувшись на сумбурные писания.
– Это же не стихи, это же о нашем родном крае, – промямлил Махмуд, соображая, при чем здесь машина.
Но вредное семя было брошено. Махмуд Тагирович отбросил свои труды и, не зная, чем себя занять, снова переключился на водку. А мачеха то и дело шептала зарывшемуся в газеты мужу:
– Твой Махмуд совсем пропадет, он же не знает жизни! Живет на всем готовом, со скуки возомнил себя писателем…
Но Махмуд Тагирович уже забыл о своей задумке прославить родимую землю и все сильней и сильней заражался перестроечной бациллой. Он постепенно утрачивал веру в светлое завтра и аккуратно вырывал из дневников страницы, содержащие прославление партии и наивные лозунги.
Вместо пылкого желания служить человечеству у Махмуда Тагировича возникла новая цель: перестроить страну. Он дотошно конспектировал все главные публицистические статьи из всесоюзных и республиканских газет и журналов. А потом, проведя бессонную ночь над очередными разлинованными страницами, отправлял в редакции письма, полные восклицательных и вопросительных знаков. Он все ждал, когда же зловонный капиталистический душок искоренится из советского быта и гуще зацветут цветы справедливости.
Ранняя женитьба на дочери директора консервного завода и рождение сына вновь возбудили его сочинительский пыл. Он почувствовал себя главой семьи, великим кормчим, и снова взялся за роман. На этот раз это была не простая реконструкция старого досоветского быта, а семейная сага со многими десятками действующих лиц, чьи имена, черты и поступки ускользали от Махмуда Тагировича, как ящерицы. Вводя какого-нибудь персонажа, он принимался за весь его род и, сам того не желая, перескакивал на братьев, сестер, кузин и кузенов, а там уж рукой подать до троюродных, четвероюродных и пятиюродных. Все оказывались связаны одной пуповиной, и рукопись пухла месяц от месяца.
Меж тем время было неясное. Одряхлевший отец нервничал и жаловался на пугающую «гласность», мачеха и жена Фарида наперегонки охотились за импортом, единокровный брат, еще подросток, бегал на какие-то рок-квартирники, где собирались мажоры, интеллектуалы и пьяницы, а в крапинках зеленки сын рыдал и пачкал пеленки.
Наконец настал миг, когда цены были отпущены, улицы наводнены спекулянтами, а счета на всех сберегательных книжках обнулены. Потеряв накопленное за министерские и пенсионные годы богатство, отец Махмуда Тагировича скончался от инсульта. Мачеха собрала все эбонитовые мундштуки, драгоценные дагестанские кинжалы с рукоятками из слоновой кости, кубачинские пистолеты с золотыми насечками, серебряные подносы и сервизы, инкрустированные золотом унцукульские деревянные трости и трубки, табасаранские ворсовые ковры и балхарские глиняные кувшины – словом, все, что приносили ее мужу благодарные подчиненные, – и быстро продала сокровища заезжему американцу. На вырученные деньги купила сыну отдельный дом с большим огородом.
Сын ее, окончив экономический факультет, с головой нырнул в стихию свободного рынка. Он бегал с пучками банкнот и ваучеров, агитировал, хрипел, скупал, продавал, наступал кому-то на пятки, уезжал надолго в Москву, скрывался от преследователей в своем огороде и беспорядочно наживался.
Махмуд Тагирович, уже тогда преподававший дагестанскую историю в одном из вузов, ринулся вслед за братом. Он учреждал открытые акционерные общества, записывал туда фиктивно всю свою родню, заключал какие-то сделки, громогласно мечтал вслух и неизменно прогорал. Фарида душила его упреками: ведь подумать только, ее муж опять остался ни с чем, а у брата его, говорят, вся кладовая в «зелени».
Да и брат самой Фариды не преминул нанести ей удар. Приватизировал доставшийся от отца консервный завод и стал его главным владельцем, столкнув Фариду в пучину чернейшей зависти.
В общем, мир трещал по швам, чужое богатство день ото дня умножалось, а Махмуд Тагирович, оставаясь во всех своих начинаниях в дураках, только и делал, что копошился со своим романом. А после того как он попробовал учредить дагестанское историко-исследовательское общество и не сумел оплатить аренду помещения, неизвестные в масках зимним вечером потрясли его за полноватые плечи, дали багром по темени, засунули в строительную трубу и удалились.
Махмуда Тагировича обнаружили утром, продрогшего до костей, но не потерявшего присутствия духа. Брат его потом отыскал злодеев по своим каналам и отомстил одному ему известным способом. А Фариде пришлось свыкнуться с тем, что после ночной заморозки они с мужем потеряли возможность иметь еще детей.
Несколько раз она порывалась бежать к матери, но ее удерживала всплывавшая в воображении сцена: невестка, закутанная в соболя, презрительно кривит губы и жалеет ее, неудачницу и разведенку. И Фарида осталась.
Роман набирал обороты, но Махмуду Тагировичу никак не удавалась финальная сцена: никак не получалось привести всех многочисленных персонажей к торжественному занавесу. К тому же в доме то и дело вспыхивали скандалы. Учителя сына требовали подарков и денег, а Фарида бесконечно враждовала с мачехой мужа.
– У сына этой змеи пять домов в Первухе{Первая Махачкала – район города.}, Махмуд, – жаловалась она вечерами, – а она живет с нами, даже отцовскую квартиру не хочет тебе оставить!
В конце концов Фарида оказалась сильнее, мачеха была изгнана, но взамен явилась молодая жена сына с несгибаемым характером и предприимчивостью. Она завела торговую точку, где продавала турецкое тряпье, а сын Махмуда Тагировича превратился в посыльного, курьера и помощника. Фарида про себя негодовала:
– Я не для того давала сыну образование, чтобы он таскал мешки с дешевым хламом!
Но вслух высказываться не решалась. Махмуд Тагирович к тому времени затих, перестал учреждать акционерные компании и фонды возрождения Дагестана, вернулся на историческую кафедру и располнел. Часто виделся с Пахриманом и с другими своими ровесниками, обсуждал политику, спорт, исторические события, но никогда не рассказывал им о романе. Финала все еще не было, и пришлось переключиться на поэму.
Но несколько дней назад Махмуда Тагировича осенило: многолетнюю эпопею следовало завершить торжественным славословием Дагестану, ведь его бесчисленных героев объединяла только любовь к родным горам. Решившись, Махмуд Тагирович не спал, не ел, не обращал внимания на паникующую Фариду, на тревожные слухи, взрывы и волнения и на все увещевания отвечал только одно: «Все будет хорошо, наш край непобедим».
И вот роман был дописан, рукопись распечатана и отнесена, и Махмуд Тагирович бодро шагал навстречу триумфу. Следовало купить кизлярское десертное и отметить с Пахриманом.
Как ни странно, несколько продуктовых, куда он желал заглянуть, были заперты, на дверях фирменного коньячного магазина висел замок. Махмуд Тагирович недоуменно обошел несколько неуловимо изменившихся кварталов, всюду было закрыто.
– Извините, а почему не работают магазины? – спросил он загорелого и рябого прохожего.
Тот удивленно осклабился:
– Не знаешь, что ли? Хозяева от бородатых прячутся!
Махмуд Тагирович, слегка обеспокоенный, но все еще охваченный творческой эйфорией, пошагал дальше, пока не услышал поблизости шум, голоса и хлопки. Он побежал за угол, где во дворе мечети сцепилась толпа людей, а несколько мужчин в тюрбанах ее разнимали. Махмуд Тагирович недоуменно улыбнулся и двинулся было им на помощь, но тут же почувствовал сильный толчок и невыносимое жжение в груди.
Улица резко пошла вниз, а сверху, вытесняя сознание, навалилось огромное белое небо.
Начался кавардак. Каждый день порождал все новые и новые союзы и организации, которые лопались, объединялись или трансформировались. Полицейские, замаскированные в гражданское, прятались по подвалам у родственников. Некоторых, самых видных и высокопоставленных, все равно убивали, подкараулив где-нибудь у порога. Тут и там завязывались стычки, сквернословие мешалось с поминанием святых аятов, а Пахриман по четвергам вместо шеш-беша пил в одиночестве.
