Семен промолчал, сел на пластиковый стул, отпил виски из горла. Глаза его увлажнились. Он положил голову на ладони. Он сидел неподвижно, а потом его тело вдруг начало немного покачиваться. Видимо, давно все это в нем копилось, а тут я со своими дурацкими расспросами. Я растерялся, налили себе виски с полстакана и выпил залпом, перевернул шампуры и решетку с рыбой, чтобы заполнить эту неловкую паузу.
– Извини, – сказал Семен спустя несколько минут, показавшиеся мне вечностью, – Андрюх, прости, не сдержался, – добавил он и посмотрел на меня как-то особенно тепло; глаза его были красными от слез, бывшая армейская выправка сменилась образом сутулого старика, а морщинки нагло атаковали почти каждую часть лица. «Видимо, старость приходит от разочарований и обид», – подумал я.
– Сем, я не хотел спрашивать, я просто…
– Ладно, с детьми все нормально, мы видимся, просто… просто не могу привыкнуть еще. Знаешь, – продолжил он, закурив, – когда мне рассказывали знакомые, как тяжело мужики переносят развод, я смеялся над ними, ну, знаешь же, как я ко всем этим переживаниям и соплям отношусь, но вот пришла беда и ко мне, и тут мне уже совсем не смешно стало, ну ладно, чего уж там… – Он опять махнул рукой и разлил виски по стаканам.
Семен говорил правду, он всегда был очень сильным и любые неурядицы, включая миллионные долги, потерю работы и даже квартиры, переносил со стойкость царя Леонида из великой Спарты, но когда дело касалось сердечных дел, он не мог ничего с собой поделать, да и кто способен переносить такие вещи легко? Мы выпили еще граммов по двести.
– Андрей, я так рад тебя видеть, дружище! – Сема смотрел на меня и улыбался, щурясь от дыма. «Слава богу, что есть виски, – подумал я, – а то мы бы весь вечер говорили о разводе».
– Сем, я тоже рад! Я вообще, знаешь, дома в последнее время сижу да пишу себе понемногу. Со статьями покончено, осточертело! Книгу хочу написать.
– А я об этом как раз и хотел поговорить, – сказал мой приятель.
– Вот как?! – сказал я, вспоминая, кому еще я мог ляпнуть про книгу. Вроде бы только Инна знает об этом, а знакомые мои совершенно точно не знают, очень интересно.
– Вроде бы готово, – сказал Семен и снял решетку с рыбой. – А эти путь еще полежат, – показал рукой на шампуры мой друг, и перевернул их по очереди. Он закурил и добавил: – я сейчас работаю в «Ютере», слышал о таком? Ты бы знал, что там творится!
– Конечно, слышал. А что там творится? Заговоры, обманы, подкуп, проституция на рабочих местах?
Семен улыбнулся.
– Андрюх, как думаешь, сколько нам рукописей присылают каждый месяц?
– Ну, не знаю, тысячу… может, две, – сказал я, представив, как всю эту массу букв и слов читает какой-то умный робот.
– Двадцать тысяч в месяц, – сказал он. – Из них почти все – отборное дерьмо, как тебе такое?
– Ого! – Я присвистнул. – Кто же это все читает?
– Да никто, – ответил Семен и выплюнул окурок, – в том-то и дело, что никто. Я сам, когда пришел туда работать, много нового узнал. Я тебе больше скажу, писать у нас в стране меньше не стали, просто пишут в основном дерьмо. У нас у редакторов есть общее правило: читать по тридцать страниц из разных частей книги. Если в этом объеме мы находим что-то интересное, работаем с книгой дальше.
Я задумался. Как же все складывается, а! Получается, я в любой момент могу позвонить своему другу, одному из главных начальников издательства, и он сразу скажет мне прямо, получилось хоть что-нибудь стоящее или нет. Я улыбнулся, мне стало так хорошо, что я вообще перестал понимать, где нахожусь.
– Эй, ты меня слышишь, приятель?! Полгода, говорю, авторы ждут, чтобы получить хоть какой-то ответ. Ты что заснул?
– Д, э-э-э-э, извини, Семен, задумался… Целых полгода, ну надо же!
– Ну да! Но я это к чему все? У меня помощница есть, Марина Кравцова, симпатичная девушка, да еще и с мозгами, она как раз занимается вычиткой всей этой писанины. И вот как-то захожу я к ней, не помню зачем, а она мне показывает твою статью в журнале в каком-то, «Наши способности» назывался материал…
– Это в журнале «Человек», – перебил я.
– Ну да, наверное, так вот, захожу к ней, а она мне с порога говорит, что, мол, другу вашему Андрею Петрову не мешало бы книгу написать. Она вообще все твои статьи читает. Короче, взял я тот журнал, прочитал все и понял, что книгу ты и правда написать сможешь. В общем, я хотел с тобой именно об этом поговорить, а тут ты сам сказал, что книжку пишешь!
– Вот так совпадение, – сказал я, и мы чокнулись. Мы долго еще говорили о всякой ерунде, ели жареное мясо и рыбу, вспоминая былые деньки. Время от времени мы замолкали и думали кто о чем. Я заметил, что начиная с тридцати пяти люди замолкают все чаще, в сорок пять эти паузы становятся еще длиннее, как у моего приятеля Штейна, в шестьдесят люди будто глотают кость, перед тем как сказать что-нибудь, ну а дальше, лет в семьдесят (если доживают), а дальше замолкают слишком надолго, а чуть позже – навсегда.
– Нет, все-таки тебе надо писать… надо успеть написать, – сказал Семен после очередной паузы и опять замолчал.
Он был старше меня года на четыре, то есть ему около сорока. Он находился в последнем приступе молодости, как говорили Ильф и Петров. Что имел в виду Семен под фразой «надо успеть»? Я не знал, но догадывался. Наверное, это внутренний страх говорил в нем, и он даже не понимал этого, но это совершенно точно был его бессознательный страх смерти. В тот год, когда я все это писал, смывая грань между вымыслом и реальностью, средний возраст мужчины в России составлял около шестидесяти лет. Это совсем не значит, что все мужчины умирают в шестьдесят один или в пятьдесят девять, вовсе нет. Это просто статистика, тут уж ничего не попишешь. А вообще Семен прав, подумал я, мне уже достаточно лет, чтобы торопиться жить и сделать то, что я должен сделать. Что из этого выйдет – это по большому счету не так уж и важно, главное – что я буду делать это и получать удовольствие.
Картошка, которую мы положили часа два назад в раскаленные еще угли, давно уже испеклась и даже сама стала углями. Я вообще сомневаюсь, что кто-нибудь о ней вспоминает в таких случаях. Все эти комбинации что-то вроде условного рефлекса: сделал шашлык – засунь в истлевший костер килограмм картошки. Взгляд мой скользнул на столик, стоявший рядом с мангалом, издалека напоминающий сторожевого пса. На нем стояла початая бутылка виски и смотрела на нас, будто живое существо: похудевшая, высохшая от ветра, как какой-нибудь старик у моря.
Семен положил мне на плечо руку, сказал, что всегда считал меня лучшим другом. У меня есть человек десять приятелей, которые считают так же, но я никогда не признавался им в ответных чувствах. Нет у меня лучшего друга да и быть не может. Я всегда буду со всеми, и рядом со мною всегда будут достойные, хорошие люди, но я буду один. Это у меня всегда так, увы, другого не дано.
На Семене был шерстяной свитер, красивый, но шерстяной. У меня мурашки пошли от случайных прикосновений. Ненавижу шерсть. Когда кто-нибудь надевает шерстяную вещь на голое тело, я хожу с гусиной кожей еще полдня, воображая, как каждая ворсинка колет меня, норовя заколоть до смерти. Все это из детства. Даже когда я стал совсем взрослым (хотя это спорный момент), мне еще долго снилось это чувство колющих ворсинок, впивавшихся в мое щуплое тело, которому когда-то выпало перенести немало испытаний и невзгод.
Немного остыв от мыслей насчет шерстяных изделий, я подумал: как же здорово сидеть на открытом воздухе ранней весной, смотреть в ночь и думать о хорошем. Наверное, прелесть своего собственного дома еще и в этом. Семен набрался вполне прилично, и язык его отказывался выполнять стандартные команды.
– Лебр, я гоарюю, это будет…
– Да, Сем, я постараюсь написать интересно, как только смогу, – ответил я. – Пошли, дружище, уже поздно.
– А-а-а-а, я-я-я-я.
– Пошли, пошли.
Я взял Семена за руки, с трудом поставил в вертикальное положение и повел в дом. Мой приятель неплохо прибавил, он был тяжелым, как мешок с камнями. Вообще он и раньше не очень-то следил за собой, но толстым никогда не был. Он висел на мне почти без чувств, из-под задравшейся майки торчало волосатое пузо. Я посмотрел на него глазами девушки. «Как они спят с такими? – подумал я. – А ведь это стандартный такой мужчина, самый что ни на есть обычный парень. Примерно такое вот пузо, такие ноги, такое одутловате лицо». Я представил, как я целую Семена, потом спускаюсь ниже и ниже. Фу…дь, как они это делают? Я сплюнул. Мы еле-еле дошли до входной двери.
– Кллюч в ка-а-а-а-ам-ман, полож-ж, я…
– Да понял, понял, Сем, сейчас возьму.
Я засунул руку в карман его джинсов и достал оттуда связку, без труда нашел длинный ключ и открыл дверь. У него была странная привычка всегда закрывать дверь снаружи и изнутри. Всегда, даже когда он просто выходил во двор. А еще он так и не научился контролировать себя по части алкоголя. Я заметил, что это вообще не поддается тренировке. Есть люди, которые понимают, когда пьяны и когда следует закончить, а есть те, которые пьют, будто вообще не пьянея, но вот проходит сколько-нибудь времени и они понимают, что их накрыло, что называется, с потрохами.
