Ознакомительная версия.
Сказал:
– Покажу, постараюсь помочь. Есть люди, есть, кто может заинтересоваться подобным.
Старушка все причитала, что брошечка старая, очень старая. Еще прабабкина. Прабабка на балах в ней гарцевала.
Жалко брошечку, но пенсии не хватает, наследников нет. Если что, не дай бог, все соседке, пьянчуге деревенской, достанется. Или участковому (и он не лучше, тот еще хам).
А если уйдет брошечка… Можно и в театры походить, и в зал Чайковского. И пальто новое пошить, и телевизор! Ух, сколько всего можно! С телевизором ведь совсем другая жизнь!
Брошечка эта оказалась восемнадцатого века, самого конца. Тот советчик умный ее и задвинул. Деньги такие вышли, подумать страшно! Бабке он положил, не пожадничал. Та ему руки чуть ли не целовала. Говорила: «На всю жизнь, на всю жизнь теперь! Забуду копейки считать!»
А не пожадничал он потому, что ему тоже досталось столько, что на пару лет бы хватило жить, ни в чем себе не отказывая.
Потом эта бабка подружку свою привела. С мешочком холщовым на шее. Помог, не побрезговал. Бабки эти его благодетелем называли, чай пить и пирогов откушать приглашали.
Захаживал, чаек попивал. Молочко приносил, творожок рыночный. Лекарства от давления. Скоро бабок этих у него было – целый детский сад. Точнее – дом престарелых.
И все они его жалели: «Левушка, бедный мальчик! Сирота и хроменький наш!»
Через пару лет он уже имел свою клиентуру. Знали – фуфло не подсунет, фуфла у него нет.
То, с чем расставаться не хотелось, оставлял себе. Фарца начала к нему подкатывать – отшивал. Мелкий народец, ненадежный. Сидел только на своих клиентах. Там люди серьезные, толк в вещах понимают. В живописи разбираются.
Один раз зацепили его, всего один.
Но больше не трогали – был один клиент из «высоких». Из таких, что и говорить вслух страшно. Жена его очень камешки любила. Просто до одури. Особенно старинные и крупные. А клиент до одури любил жену – тоже немолодую и крупную.
Только женщин он боялся как огня. Боялся и в дом пускать, и в душу. Боялся привыкнуть, прикипеть.
Были, были, конечно, бабы. Именно – бабы. Девки, проститутки. Видел, как морщились, морды кособочили, губы вытирали, мылись подолгу. Брал их и ненавидел. Всех ненавидел, до одной.
А потом эта девочка, Тома. Такая же несчастная, одинокая, неприкаянная. На весь мир озлобленная, на весь белый свет. Как и он – всех ненавидит и никому не доверяет. А еще Тома – завистливая. А зависть – двигатель прогресса, ха-ха. Он-то это знает! Кто лучше его?! Сам из битых-перебитых.
Нет, не то чтобы верил, что полюбит, нет. Зла в сердце много, черноты. А вот что прикипит, привыкнет… Да и жизнь сытую оценит! Вот это точно. Захочет за все реванш взять, всем отомстить. И молчать будет, потому что жадная и трусливая. Уж он-то в людях разбирался, опыт был.
Может, и женится потом, почему нет. Жалко государству гнусному все оставлять, жалко. Впрочем, что бы он без этого строя, без этого блата и дефицита был? Ну, родись он где-нибудь в Европе, в Щвейцарии благословенной или даже в Польше – на родине предков? Да, жил бы в больничке чистой, нянечки бы постельку заправляли, супчик жидкий приносили. И прожил бы так, сколько отпущено калеке ущербному.
А здесь он – царь и бог. Большой человек. Уважаемый. С серьезными людьми раскланивается. Звонком может большие проблемы решить. Одним звонком.
Ест с серебра икорку белужью, помидорчики свежие среди зимы. Коньячком французским запивает. Сигары кубинские на десерт. Тряпки? Да любые, бога ради. Только они ему до фонаря. Никакие тряпки не украсят урода, как ни старайся. Автомобиль собственный? Куда ему, калеке, автомобиль? А такси все его, целую ночь будут у кабака стоять, дожидаться. Знают, что хромой Лео не обидит.
И вот девочка эта, Тома. Томка-котомка. Морду не воротит, ногу больную растирает. Пусть живет и радуется.
А там посмотрим. Жизнь подскажет. Однажды ведь подсказала, не бросила.
* * *
Тома думала: «Слава богу, переехать к нему не просил! Слава богу! Любит сидеть, как сыч, в добре своем ковыряться. Иногда позвонит к ночи: «Поговори, Томка, со мной. Одиноко совсем как-то. Не читается и не спится. Поговори! Расскажи, как сильно любишь!» И опять смешок его. Скрипучий, как песок.
Она вздохнет, воздуха в легкие наберет и журчит, журчит. Несет что-то там. Что по телевизору видела, что в журнале прочла, что купила из тряпок. Маникюр вот сделала. Завтра на укладку пойдет.
Он послушает минут двадцать, а потом зевнет: «Устал я, Томка, от твоих глупостей. Дурочка моя! Все, колыбельную спела. Я на бочок».
Трубку положит, а она усмехается: «Дурочка, как же. Ты у нас один умный, умнее нет. А кто кого вокруг пальца обведет, это мы посмотрим. Не вечер еще, ох, не вечер!»
Раису встретила у подъезда под Новый год. Удивилась – постарела тетка, сдала. Глаза потухшие, ногами еле шаркает. Значит, не все так сладко у бывшей подружки, раз мамаша печальная.
Раиса ее остановила.
– Ох, Тамарка! А ты похорошела прям! Расцвела!
Дура. Дура деревенская. «Похорошела, расцвела». А что, раньше уродом была?
– Работаешь, Томка? Нет? А живешь на что? – Шубу новую оглядела, сапоги.
Тома отмахнулась:
– Ну, что за разговоры, ей-богу. Кто ж о таком, тетя Рая, спрашивает? Да еще и у молодой женщины? – Рассмеялась кокетливо. Перчатку тонкую, лайковую стянула, брюлики на пальцах под светом фонаря переливаются, играют. Дура эта на нее смотрит, башкой мотает.
– Ох, Томка, кто ж ожидал!
Идиотка тупорылая! Вся в дочурку свою.
Про замужество спрашивает, интересуется. Деток, мол, пора, не опоздай, Тамарка! Вон, у Зойки уже двое, пацан и девчонка! Хорошенькие, глаз не отвести! И фотки под нос сует, тычет, внучков своих кудрявых темножопых демонстрирует. Тома в долгу не осталась:
– А вы, теть Рай? Че к внучкам и дочке не едете? Или не зовут?
Та и сдулась в минуту. Как проколотый резиновый мяч. Сморкаться начала, сипеть. Сказать-то нечего. Нечем ответить. Хороша у тебя дочка, что и говорить! Помнит о маме, помнит! Вон какие фотки красивые шлет! Чтобы порадовалась мама за дочь родную и заодно на внучков полюбовалась. А ты таскайся, мама, в свой ЖЭК, нюхай пьяных слесарюг, живи на свои копейки, стой за вонючей колбасой в очередях и письма мои почитывай о красивой жизни. Радуйся, короче, за единственную дочу, за кровиночку. Пристроилась твоя кровиночка – лучше не пожелаешь!
С горячим приветом, мама! Целую и обнимаю! Привет родне!
* * *
Зойка жила, как… Как цветок на подоконнике. В красивом горшке, на солнечной стороне. Подоконник широкий, высокий. Ребенок или кошка до него не доберутся. Горшок керамический, удобный, с самого утра яркое солнышко. Створка окна открыта, и дует слабый нежный ветерок.
Поливают этот сказочный и пышный цвет по часам, удобряют. Ни одного сухого листика, ни одного засохшего бутона. Словом, ни одной проблемы – только радость, покой и счастье бытия.
В половине Зойки и Самира – четыре спальни и гостиная (салон). Везде ковры, вазы с цветами, мягкие пуфики. У деток – тоже по комнате. Игрушек море! Сад под окном, ручеек журчит. Тень и прохлада. В саду гранаты и инжир – подошел к дереву, руку протянул и сорвал. А какие цветы! Кусты какие! Если бы у Зойки была фантазия, то рай на земле она бы представила точно так. Ничего бы не изменила!
Семья Зойку приняла и даже полюбила. Видели, какая любовь у молодых, от родительских глаз правду не скроешь. Да и невестка из далекой страшной страны вполне ничего – ненаглая и нежадная. Золотом себя не обвешала, нарядов не накупает. Деток родила, здоровых и красивых. Мать прекрасная. А уж как на мужа смотрит!
Свекровь вздыхала и утирала слезу. Да, чужая. И что? Средний сын женился на своей. Росли вместе, хорошая семья, люди зажиточные, с положением. А сноха… Только магазины знает. Целыми днями скандалы в доме. К малышу не подходит, тот так у няньки на руках и растет. С утра, как выспится – впрочем, какое там утро! день на дворе! – в машину и по подружкам. И опять магазины и кафе до вечера. На обычаи плюет, постов не соблюдает. К мужу и его родителям ни малейшего уважения. Вот где плакать надо!
А русская невестка! Поклониться ей незазорно и спасибо сказать нетрудно. И в мечеть на праздники ходит, и голову покрывает, потому что приняла их веру. Без этого нельзя.
Семья у них вполне светская. Дети образование в Европе получили. Дочка машину водит. Но традиции есть традиции! Без них не будет ни страны, ни семьи. А еще традиции – это уважение к родителям.
Не знала свекровь, что остался в Зойкиной душе еще один бог: с грустными глазами и тонкой бородкой. А что тут такого? Живут они оба в большом Зойкином сердце – Иисус из Назарета и Аллах. Ничего, уживаются.
Завтракают у себя – служанка приносит кофе и тосты. Зойка всегда садится с мужем пить кофе, провожает его на службу. Детишек уже няня к этому времени умывает и тоже за стол усаживает. Зойка при этом присутствует. Потом няня уходит с малышами в бассейн, а Зойка идет со свекровью здороваться, и еще раз пьют густой черный кофе со сладкой пахлавой. Болтают о жизни, о воспитании детей. Зойка спрашивает у Биби-ханум совета, та с удовольствием делится богатым опытом. Потом можно поехать на рынок и в магазин. Биби-ханум продукты всегда закупает сама. В магазине пьют чай и переводят дух. Обсуждают вечернее меню. Ужин всегда в родительской столовой, когда возвращается из офиса отец, глава семьи Джурабек-хан. Первым за стол садится он, а потом уже все остальные. За ужином смотрят телевизор и обсуждают мировые новости. Потом долго пьют чай, и старики играют с внуками. В доме еще живет незамужняя сестра Самира, Мерхаба, студентка второго курса. Она уже просватана, и все горячо обсуждают свадьбу, назначенную через полгода, изучают журналы мод со свадебными нарядами. По выходным приезжает с семьей старший сын. И он, и его жена – известные врачи, люди веселые и добродушные. У них своя клиника. По саду бегает малышня, и раздается то плач, то громкий смех. Все счастливы.
Ознакомительная версия.
