Ознакомительная версия.
Иногда в зимние бураны спящих в снегу птиц заносит снегом. Среди зимы случаются оттепели, а потом приходят морозы и вся пернатая братия оказывается в снежной ловушке. В этих обстоятельствах птицы становятся лёгкой добычей волков и лис, которые отыскивают лакомую добычу чутьём.
Зима – трудная пора для осёдлой пернатой птицы. Дожившие до весны птицы преображаются, и каждое утро встречают утреннюю зарю, восход солнца, искусством вокала своих предков.
Начнёт сильно припекать солнышко, разогреется остывшая кровь в тетеревах, проснётся безотчётное стремление к совокуплению с самками, и самцы начинают токовать, то есть, сидя на деревьях, испускать звуки, похожие на воркование, бормотание и гусиное шипение: «Чуффы, чуффыш»! – слышное далеко в тишине утренней зари.
Косач сначала токует не подолгу тихо, вяло, как будто бормочет про себя, и то после сытного завтрака, набивши полный зоб почками. С прибавлением тепла он токует громче, дольше, азартнее и, наконец, доходит до исступления: шея его распухает, перья на ней поднимаются, как грива, брови краснеют. До восхода солнца они похватают немного корма (видно, и птице не до пищи, когда любовь на уме), слетаются на избранное заранее место. Таким местом бывает поляна в лесу или открытое поле. Места сбора птиц называют током или токовищем. Многие тока на постоянном месте бывают многие годы, если на этот праздник не придёт худой человек с ружьём и не убьёт главного хореографа – токовика, шум пернатой свадьбы слышен далеко.
Терентий Петрович встаёт рано, тепло одевшись, выходит за калитку, присядет на скамеечку и подолгу слушает звуки лесной музыки. Когда – то он преподавал в школе русский язык и литературу. О природе Петрович помнит много стихов, например, стихи поэта Анатолия Вагина, посвящённые весне:
Весной мне ночами не спится.
Гоню я бессонницу прочь.
Но стоит уснуть – и приснится
Опять же весенняя ночь:
То с яркой мерцающей Вегой
И бисерным Млечным Путём,
То с шорохом талого снега
Под тёплым коротким дождём.
Но только не в городе спящем
Под мягким огнём фонарей,
А где-то в нехоженой чаще,
В заветном краю глухарей.
Как будто на лапнике мелком
Лежу я у жаркой нодьи.
С сосны любопытная белка
Глядит на доспехи мои.
Зайчишка гнусаво бобочет,
Шуршит, задевая кусты.
Невидимый филин хохочет
За плотной стеной темноты.
С далёких полян долетает
Приглушенный говор ручья…
Природа зарю ожидает,
Зарю дожидаюсь и я.
Чтоб встретить чудесную птицу,
Поющую гимны весне.
Весной мне ночами не спится —
Я бодрствую даже во сне.
Терентий Петрович не охотник, не одобряет добычу птиц, но читая эти строки, ему становится хорошо, словно ангел приголубил, душу согрел: «Весной мне ночами не спится – я бодрствую даже во сне» – мысленно повторяет фразу Петрович. Но у поэта есть стихотворение, посвящённое специально тетеревам:
Отведав алой ранней клюквы,
Усевшись зобом на зарю,
Тетерева бормочут буквы
По боровому букварю.
«Бу-бу, бу-бу» – настала осень.
«Гу-гу, гу-гу» – придёт весна.
«Чуффыш, чуффыш» сквозь зелень сосен
Рябина красная видна.
Но видно ль им, беспечным птицам,
Как к ним лощинкой небольшой
Крадётся рыжая лисица,
Сливаясь с жёлтою травой?
А мне её прекрасно видно.
Вот жаль не в срок, не куний мех.
И, право, чуточку обидно,
Что выстрел дать придётся вверх.
К сожалению, на свадьбы пернатого «народа» приходят плохие, жадные до дичи люди. Таким не до любования живыми сценами природы, её весенним преображением, и продолжением рода будущего поколения всего живого и в лесу, и в поле.
Не ведал Петрович, что в лесу, на краю поля, притаился человек из города. Его дорогой джип от посторонних глаз спрятан в густом ельнике. Человек слышал о богатых токах в этих краях, приехал сюда тайно, чтобы не узнал охотничий инспектор. Охотник нашёл место свадебного сбора тетеревов, из срубленного елового лапника соорудил шалашик и, довольный, удалился от него до следующего утра. Для романтики развёл костерок, на углях приготовил шашлык. Ублажая утробу мясом, запивал дорогим коньяком.
В городе он хозяин трёх магазинов, ресторана, столовых. Подчинённые величают директора – Абрик Альбертович, а меж собой называют Абреком, уж очень щетина на его лице убедительно выдает его принадлежность к кавказской диаспоре…
Наконец со стороны Востока горизонт зарумянился утренней зарёй. Ещё не взошло солнце, а на поляну возле шалаша опустился чёрный, как головёшка, краснобровый тетерев, пригнув голову, переминается с ноги на ногу. Можно подумать, что-то близоруко ищет. Но нет, он вдруг распушил хвост, крылья развесил, как перед дракой, да как подпрыгнет вверх – с криком: «Чуффши, чуффышш»! Глаза его налились кровью, шея вздулась, голова трясётся в экстазе. Так токовик, не подозревая опасности, зовёт на ристалище своих соплеменников, на очередной день свадьбы.
Но из шалаша вылетел сноп огня, заряд свинцовой дроби смертельно ударил певца и танцора в бок, из его торжественной «одежды» полетели перья. Токовик лежит на холодной, покрытой инеем земле, в пожухлой почерневшей траве. Клюв и перебитые ноги окрашены горячей кровью.
Абрек добыл крупного петуха, довольный, он стряхнул с него срезанную дробью траву и положил красивый трофей в рюкзак. Браконьер, не желая встречи с инспектором, поспешил скрыться.
Для Терентия Петровича услышанный выстрел был неожиданным, поскольку территория токовища является частью заповедника. Нехорошее предчувствие сдавило сердце старика, ведь среди птиц живёт и его любимец – тёзка Терентий.
Опираясь на клюшку, Петрович побрёл в сторону выстрела; идёт, покачиваясь, вот уж спина взмокла, пар валит. Из под седых бровей старик смотрит по сторонам: тяжко ему.
Увидав лапник, Петрович вздохнул: «Вот, то место, где прятался охотник». От битой птицы он нашёл перья и, вдруг, – глазам не веря, увидел красную капроновую нить. Этой нитью старик когда-то окольцевал друга своего – пернатого тёзку Терентия.
У Петровича закружилась голова, стало тяжело дышать… он сел на холодную землю, обхватив голову руками, слёзы одиночества текут по дряблым щекам, а душа рассуждает: «Что происходит-то? – богатые, всем обеспеченные люди убивают братьев своих меньших, не задумываясь, что у них тоже есть своя, невинная, свободная душа, данная, как и всем Всевышним Создателем для жизни, для продления рода своего на века. Но люди, озабоченные наживой, мечтой, стать ещё богаче, наконец, для развлечения и похвальбы, в своём доме повесить чучело животного, птицы – вопреки известной заповеди: „Не убий“! – отбирают жизнь насильно». Сидит старик, скребёт седую голову: «Как жить-то дальше»?…
Застыли сосны в сизой мгле.
Над бором зорька – лентой алой.
Вдруг куропатка в полутьме
На мхах сырых захохотала.
И отозвался бор седой —
В лощинах затерялось эхо.
И видны лужицы с водой,
И кое-где плешины снега.
Лось пробежал по сосняку.
И словно вздрогнул воздух сонный…
Запел, защёлкал на суку
Глухарь, весной заворожённый.
Наконец, пришло весеннее тепло. Извилистая лесная речка «Ижум» обсосала последние закраины льда и в её зеркальной воде – снежице звёздочками праздно отражаются наполнившиеся грудным соком почки тальников и верб. Рассекая гладь холодной воды, вдоль берегов туда-сюда в брачных непромокаемых шубках озабоченно снуют речные жители ондатры. Порой в лесу раздаётся ещё робкий голос кукушки, да смело и громко слышен крик крупного, величиной с ворону, дятла Желна.
Живущему на лесном кордоне леснику Ёлкину Степану, стало повеселей на душе.
Кордон старенький, совсем понурый, сосновые доски на крыше покорёжились, а между брёвен из всех щелей торчит белёсый мох; в таком домике только лешему жить да радоваться.
Руководство предлагало Ёлкину перебраться в рабочий посёлок, но лесник не посмел изменить памяти о родителях, когда – то живших в этом доме, выполнявших работу по охране лесов.
Весной у охотников на душе неспокойно, им охота нужна, как вшивому баня. Когда из рук Степана на пол упал кухонный нож, он, согласно старой примете, сообразил, что к нему из города приедет старый друг Аркадий Смыслов.
Аркадий появился незамедлительно. Встречая друга, хозяин воскликнул:
– А я сразу почувствовал, что ты приедешь! И кошка целый день умывалась, и нож на пол упал: так и есть – гость пожаловал!
Пока Смыслов стаскивал с плеч рюкзак, пока вытаскивал городские гостинцы, Ёлкин вытащил во двор самовар, и скоро тот запыхтел осиновым дымом, сияя на солнце медью.
На вопрос Аркашки:
– К чему самовар, когда в рюкзаке есть кое-что покрепче?
– Извини, это у нас семейная традиция – так отец гостей встречал…
Ознакомительная версия.
