Ознакомительная версия.
…Я влюбилась в Толстую с первого рассказа, напечатанного ещё в советском журнале. Она классик, и читаю её как классика: перевернул последнюю страницу – и хоть снова открывай книгу. Это во-первых.
Во-вторых: если писатель объявляет платный учебный курс и к нему выстраивается очередь – этот писатель дорогого стоит.
Откровенного графомана и за 10 тысяч розовых не возьмут – таких на дальних подступах отсеивает конкурс «Хороший текст». Зато будь ты хоть Бунин, но без копейки в кармане – тебя не возьмут тоже. Даже не прочитают, если захочет примазаться тихой сапой к домашним заданиям для студентов. Видимо, подобные подлые поползновения предпринимались: про Бунина сама Татьяна Никитична строго предупредила.
Жаль. Жаль, что вот, может, родился где-то на просторах России новый Бунин, а никто о нём никогда не узнает. Проторчит в какой-нибудь «Пятёрочке» унылым охранником, мужем беременной жены и отцом троих золотушных детей. Обшаривая покупательские корзинки, будет сочинять про себя на фиг никому не нужные «Тёмные аллеи» и «Лёгкое дыхание». И, не выдержав груза гениальности, сопьётся или руки на себя наложит.
Нету, нету нынче стариков Державиных, которые юных гениев заметили бы и, в гроб сходя, благословили. Не простирается над молодой творческой порослью трясущаяся длань престарелого слезливого, восторженного пиита. Время нынче другое: жёсткое, расчётливое, с калькулятором в руках. Каждый выживает как может. Некогда нынче играть в меценатство, разводить сантименты, ля-ля тополя.
Чёртик любопытства дёргает и меня: высылаю пару-тройку текстов. Вечером следующего дня – вот она, волшебная сила рыночных отношений! – получаю благосклонный ответ: «Ваши тексты нас порадовали…»
Первая мысль (о женщины, Легкомыслие и Ветреность вам имя!): что надеть в Прагу? Два жакета, лёгкий и потеплее, свитер, блузку, брюки, удобную плоскую обувь (чтобы ходить на экскурсии, не проваливаясь каблуками в средневековый булыжник). Вообще, какая в столице Чехии погода в конце апреля – начале мая? Не забыть посмотреть в Интернете.
«Настоящий туристический сезон начинается на майские праздники, когда в Праге яблоку негде упасть. А вообще май – это лучший месяц для путешествия в Чехию, так как изнурительной летней жары ещё нет, дожди бывают редко, а гулять по-летнему комфортно и тепло!»
И вот уже зашевелился гадкий червячок сомнения – или та самая жаба, которая душит? Порадовали устроителей семинара мои тексты – или всё-таки мои 1200 еврошечек?
И не глупо ли ехать в Прагу, чтобы десять дней маяться в душных классах, с тоской посматривая за солнечное окно, в которое скребётся ветка цветущей сакуры? Думать: господи, скорей бы кончились унылые лекции, семинары, дурацкие обсуждения…
И это в драгоценные часы, когда можно бродить по игрушечной, карликовой Златой Улочке, сидеть в уютной кафешке на берегу величавой Влтавы? Прихлебывая душистый глинтвейн, рассматривать безмятежные лица туристов и пражан. Любоваться фонтанами, замками, галереями… Фоткать позеленевший старинный Карлов Мост, томно и бесстыдно изогнувшийся в танго знаменитый Танцующий Дом…
Те же самые плохо скрываемые нетерпение и досада будут написаны на лицах именитых педагогов. Типа, чёрт бы побрал вас: купивших наше дорогое время за свои жалкие 1200 евро, бездарей и непризнанных неудачников! Удачливые и признанные по платным семинарам не ездят. А Бунины, заметим в скобках, остались дома.
За 1200-то евро я вполне и сама прекрасно наберусь впечатлений. «Прага – это музей под открытым небом. Туристическая жемчужина, Мекка для фанатов средневековья, где каждый камень дышит, источает и пр…» Тур в Прагу – сам по себе – толчок… Озарение… Вдохновение… Новые герои… Свежие сюжеты и всё такое.
Молоденьким – да, должно быть, интересно потусоваться в компании, мелькнуть звёздочкой, запомниться мэтрам дерзким бойким словцом. А если совсем повезёт – то завести более плотные литературные связи.
Я начисто лишена этого полезного качества: завязывать нужные отношения. Я вздыхаю и мысленно разбираю чемодан. Раскладываю по полочкам не пригодившиеся вещи, развешиваю на плечиках жакеты, которые только распрямили, выпятили, вздёрнули плечи и спинки, возмечтали о Европах… Обойдётесь, мои милые, не вышли рылом.
Почему я заговорила на тему творчества? Мне кажется, она близка читательницам «Моей семьи». Мне кажется, читательницы «Моей семьи» – непонятные и непонятые, немножечко странные женщины. Потому что есть – не правда ли? – некая прелестная тайна в хорошенькой женщине, читающей газету, эдак важно водящей носиком по строчкам – когда даже мужики изменили своему извечному диванному занятию и уткнулись в телеящик.
Читательницы и сами творили бы не хуже авторов, да, да! – но мешают нехватка времени, уверенности, первая неудача – да мало ли чего. Насмешки мужа («писа-ательница выискалась! Лучше бы котлет накрутила»), запропастившаяся в нужный момент ручка, как назло побежавший на плите суп, заплакавший в неподходящий момент ребёнок, которому пора менять памперсы… А муза, она дамочка капризная: взмахнула стрекозиными крылами – и была такова. Я сама долгие десять лет не бралась за перо, решив посвятить себя ребёнку, семье, уюту в доме.
Мы Литературных институтов не кончали. Это я не с пролетарской напыщенностью говорю, а с глубоким вздохом сожаления. Я даже не пыталась туда поступить, в эту обитель небожителей, как мне казалось.
Зато у меня была первая любимая учительница Галина Макаровна. В нашем классе часто проводились открытые уроки. Съезжались педагоги со всего района, бывало республиканское телевидение.
Галина Макаровна задавала вопрос – и весь класс подскакивал за партами как мячики и умоляюще тянул руки: «Я! Я! Я!» Видно было, что Галине Макаровне неудобно: не сочтут ли гости это оживление показушным? Как объяснишь, что уроки русского и литературы были для нас каждый раз – как праздник?
Она первая заметила и поддержала во мне тягу к сочинительству. Я брала учебник, как будто делала домашнее задание, и прятала под ним преступную тетрадку. Прятала от мамы: она считала, что моё увлечение мешает успеваемости – и была права.
Начинала я с толстых романов. События в них, независимо от меня, стремительно развивались и разрастались, сюжет быстро выбивался из-под моего контроля и прихотливо, сам по себе, разветвлялся, герои плодились в геометрической прогрессии, как кролики. Я не поспевала за их действиями, диалогами, за ходом собственных мыслей, запутывалась, плюхалась… И, в конце концов, с досадой зашвыривала пронумерованные общие тетради на дальнюю полку. И тот час алчно принималась за новый роман.
Писала про рыцарей и прекрасных вассалок, про школьную любовь и тесную дружбу двух учениц: двоечницы Кати и отличницы Светы (это не то, что вы подумали, бессовестные) – и ещё много, много чего.
Потом перешла на детские сказки. К семнадцати годам написала целую папку. Подумала, сунула ещё пару рассказов, в виде балласта – чтобы папка казалась толще, солиднее – и пошла. Куда пошла? Ясен пень, в большое издательство в большом городе, где только начала учиться и самостоятельно жить.
Шла и воображала, как редактор в вольтеровском кресле, ероша седую гриву, будет вдумчиво читать мои рукописи и бормотать: «Ах, чёрт возьми, а ведь любопытно! Просто ге-ни-аль-но!» Потом откинется и будет созерцать меня, как редкое химическое соединение.
Потом снимет трубку. «Алё, Петруша. Открыл тут, гм, своеобразный талант. Писательница осьмнадцати лет объявилась… Писательница, говорю! Брось, какие шутки. Прочитал, понимаешь, мощно написано, громадное впечатление, сильнейшая вещь и т. д.»
Из кабинетов сбегаются люди. Восклицания, изумлённые аханья, поздравленья…
Директора издательства на месте не оказалось: «В командировке в Дели». Я ахнула про себя: вот она, жизнь-то настоящая! Секретарша насмешливо окинула взглядом мою юбчонку выше пупа и пообещала передать опусы по назначению.
И вот через две недели топчусь под дверями с табличкой «Литературный консультант Паушкин (инициалы забыла)». За столом сидит худощавый, с головой в ореоле белых и лёгких как пух волос, пожилой человек: после тридцати пяти все люди пожилые. Он возвращает папку со словами: «Банально, подражательно, слащаво…»
Я убита. Только что во мне убили великую сказочницу.
– А вот над рассказами я бы на вашем месте поработал, – увлечённо продолжает человек-одуванчик. – Откуда берёте сюжеты? Что вы сами пережили из написанного?
На прощание он грустно говорит: «А ведь моя настоящая фамилия Пушкин. Да, да. Но вы представляете себе современного литературного консультанта Пушкина? Вот, пришлось добавить в паспорте лишнюю букву».
Потом было крупное литературное объединение. Помню, несусь по улицам – а только что прошёл весенний дождик, – разбрызгивая лужицы. «Плевать на всё! Ах, вот бы попасть под троллейбус – и умереть! Или угодить под кусок лепнины вот с этого накренившегося старинного балкона – и умереть тоже! Иначе у меня сию минуту лопнет сердце, я не выдержу этого счастья! Ах, как я бесстыдно, юно, ослепительно счастлива, счастлива, счастлива! – после слов, которые мне только что сказал сам Д. В.!»
Ознакомительная версия.
