– Это яблоко ему на голову упало, говорят, – неуверенно поправил Дмитрий Александрович.
– Нет, я думаю, сначала это был именно снег. А яблоко уж потом, как окончательное подтверждение. Не в этом дело! Такой же снег падал, когда Христос жил в Палестине.
– В Палестине снега-то никогда не бывает.
– Я не говорю, что именно снег. Это мог быть дождь. Я о том, что это та же самая вода, те же самые молекулы, понимаешь? А мы этого не чувствуем, потому что распалась связь времён, Саныч, и наше время вывихнулось и повернулось вспять! Ты только подумай, что эти же капли воды текли по лицу Иисуса, когда он умирал на кресте. Я подумал и испугался. Как и зачем они теперь упали к нам откуда-то свысока, где тихо и людей нет, разве что они летят в самолёте, где только тучи и облака из снега и воды? А там дальше, за всеми этими стратосферами, термосферами и экзосферами начинается Космос.
– Ещё мезосфера есть, – скромно добавил начальник.
– А?
– Я говорю, что между стратосферой и термосферой находится мезосфера.
– Вот именно! Так высоко над Землёй, что дух захватывает, а Космос ещё выше! Я как подумал, что Космос – бесконечен… Понимаешь, Саныч: бес-ко-не-чен! Он тянется и тянется во все стороны, и мы с тобой – да что мы! – вся Земля – это ма-а-ахонькая песчинка по сравнению с Космосом. Там взрываются звёзды, размеры которых больше всей нашей галактики, и отблеск этих взрывов достигает Земли только через века, через тысячелетия. Ты представляешь себе, какое это должно быть расстояние, чтобы такой сумасшедший свет, который может исходить от огромной звезды, проходя триста тысяч километров в секунду доходил до нас только через несколько тысяч лет?! – Байкин шмыгнул носом. – Мне родителей тяжело навестить, хотя они живут в ста километрах от меня, а тут – триста тысяч кэмэ! Это же больше экватора Земли! Сколько у нас экватор-то?
– Где-то около сорока тысяч километров, – послушно ответил Дмитрий Александрович, вспомнив школьные познания.
– Во! А я шаг шагну, и мне уже лень становится. Вот почему так? – на глазах у Байкина навернулись слёзы, в которых растеклась невозможная синева радужной оболочки. – Столько талантов нам дано с рождения, а мы жизнь тратим на то, чтобы скорее её прожить, чтобы скорее себя привести в нерабочее состояние. Ведь каждый день и час – бесценны. Свет за один час проходит… Сколько он проходит? Это триста тысяч километров надо умножить на три тысячи шестьсот секунд. Сколько это будет, Саныч?
– Э-э…, – полез тот в стол за калькулятором. – Приблизительно: миллиард километров.
– Вот! – рявкнул Байкин и хлопнул ладонью по столу, так что начгар невольно вздрогнул. – А мы через час остаёмся там же, где и были, и нисколько не продвигаемся в развитии. Пушкин жил двести лет тому назад, а его уровень развития ушёл дальше нашего на сотни парсеков! Ньютон был гениальнее всех нас в тысячи раз!.. Вся наша мышиная возня, которую мы считаем настоящей жизнью, так мелочна и глупа в сравнении с вечной сущностью вещей! Занимаемся каким-то волюнтаризмом, обструкционизмом и эскапизмом с квиетизмом, короче, полным …измом. Я о Королёве прочитал в газете, что его арестовали по доносу какого-то Костикова. Фамилия-то какая… елейная! Этот Костиков сделал быструю карьеру от рядового инженера до директора НИИ: стучал на людей, которые высокие посты занимали, а потом садился в их кресла. Таким бл…ям в нашей нелепой стране всегда почёт и уважение. А Королёву – титану, благодаря которому Человек полетел в Космос – в нашем эНКаВэДэ сломали обе челюсти и пригрозили заняться его женой и дочкой, если он не подпишет признание во вредительстве. Ладно бы мне морду сломали – не жалко, – а то какие-то опричники без извилин в мозгу пытали Гения! И отправился этот Человечище на Колыму, где в скотских условиях из пяти заключённых выживал один. Только у нас так могут к гениям относиться, чтобы другим неповадно было! А он, несмотря на это паскудство и продажность нашу, выжил и остался Гением. Не спился и не скурвился, хотя имел повод. Ему Нобелевскую премию хотели дать, а наши вожди держали его имя в секрете и отвечали Нобелевскому комитету, что это не конкретный человек придумал космический корабль, а всё это благодаря советскому строю произошло, и весь советский народ в этом участвовал. Это мы с тобой, Саныч, в этом участвовали? Да мы хрена лысого такое бы придумали!.. Я на днях лежал под забором, смотрел на звёзды, и вдруг стало мне страшно, что это они на меня смотрят, а не я на них. И сколько нас таких валяется, а нам приписали подвиг Королёва. Он в нечеловеческих условиях сумел остаться человеком, личностью, а мы чего-то рыщем, воруем, унижаем и обижаем друг друга, пакостим ближним своим, смотрим целыми днями в телевизор на политиканов и чернуху-порнуху, стоим в очередях за деньгами и водкой, воюем меж собой, портим друг другу жизнь хамством, разучились любить и понимать друг друга… А вечный разумный Космос, где одно короткое мгновение вмещает в себе целую эпоху, со всех сторон обступил нас и смотрит. И как ты думаешь, Саныч, что он обо всех нас думает?
– Не знаю, – пожал плечами Дмитрий Александрович.
– А я как подумал, и мне страшно стало, что на нас давит эта тишина, которая там, в Космосе, где никто не орёт дурным голосом и не матерится, где только метеориты проносятся со свистом, да кометы шипят хвостами. Но нам не до Космоса, не до звёзд, а волнует нас только, прибавят ли нам к зарплате очередные копейки, на которые мы купим себе лишнюю бутылку водки. И даже если только предположить, что Космос где-то всё-таки кончается, то ещё страшнее становится. Потому что там дальше тоже что-то должно быть. Пусть это будет абсолютная пустота, но и она тянется куда-то! И что там потом начинается? Я как подумал обо всём этом, так страшно мне стало, что пошёл и надрался. Чтобы ни о чём таком не думать, чтобы мозги отключить и стать таким же, каким я был прежде…
– Иди домой, Викентий, – сказал начальник гаража. – Я сам в рейс съезжу. Тем более, у меня дочь с внуками в соседней области живёт: за одно и навещу.
– Спасибо, Саныч, – всхлипнул Байкин. – Я жене первый раз правду сказал, почему напился, а она не поверила. Сколько раз врал, небылицы всякие сочинял, и всегда верила. А тут правду сказал, как на духу, и она усомнилась. Допил до горячки, говорит… Ну, я пойду, – и он вышел, вытирая слёзы шапкой.
Дмитрий Александрович посмотрел в окно. Там, как и прежде, снег плавно падал рыхлыми крупными хлопьями. И этот белый и пушистый снег может легко превратится в лавину, которая движется со скоростью триста километров в час и сметает здания, переворачивает автомобили… Но сейчас он падает так неслышно! Его хлопья подлетают к самому стеклу, словно внимательно всматриваясь и вслушиваясь во всё, что происходит по эту сторону, а потом, получив нужную информацию, разворачиваются и улетают куда-то вверх, и их сменяют новые скопления кристаллов льда. От наблюдения за ними начинает казаться, что это не они проносятся мимо, а весь мир несётся куда-то в неизвестном направлении.
История любого города начинается с пары-тройки одиноких дворов, которые ставили и заселяли по-настоящему сильные и отважные люди. Именно им выпало основать цивилизацию с нуля, отвоевать не изученное пока ещё пространство у леса или пустыни, дабы сделать его своим. То есть любой город, грубо говоря, начинался с деревни. Даже если вы живёте на Манхэттене, то знайте, что когда-то на месте того роскошного небоскрёба вполне мог находиться какой-нибудь огородик с коровником или пыльный постоялый двор для измученных дорогой переселенцев.
И с такого, казалось бы, никаких перспектив не обещающего начала, деревня вдруг начинает расти, развиваться и иногда за тысячелетия, века, а то и всего за несколько лет превращается в крупный сгусток из людей, домов, улиц, машин, организаций, ведомств и разных прочих институтов общества. То есть медленно, но верно превращается в то безумие, которое в современном мире принято называть мегаполисом. Не просто городом, а мегагородом – городом крупнее некуда.
Естественно, далеко не все деревни вырастают в мегаполисы. Должно же на Земле остаться место, где обитатели мегаполиса могли бы отдохнуть. К тому же, седая старина знает немало случаев, когда от знаменитых и поражающих воображение роскошью, мощью и обилием событий городов нам, современным жителям, остались только их имена. А от самого города даже камня на камне не осталось, например, от Вавилона. Целые научные экспедиции снаряжают, дабы отыскать их местонахождение или хотя бы осколок, но так ничего и не находят. Иные города, как и любой человек на пути развития, в какой-то момент начинают чахнуть, спотыкаться на каждом шагу, как вдруг или вовсе исчезают, или возвращаются к состоянию захолустья, превращаются в старую добрую деревню, с которой всё и началось.
Моя деревня началась с мызы, которая была расположена на большой горе. Собственно, это нельзя назвать горой в смысле скалистого образования, как горы Кавказа или Тибета, а скорее это гигантский холм, который совершенно не воспринимается при нахождении на нём. Просто любые возвышенности в наших краях, где высота почвы практически равна уровню моря (а то и ниже), представляют собой довольно-таки заметное явление. И хотя высота нашей горы от этого самого уровня не превышает и ста метров, но этого вполне достаточно для такой местности, чтобы именоваться Горой с большой буквы. Как говорят её обитатели, обладающие особой самоиронией, среди невских болот любая кочка Эверестом покажется.
