Сыновья Черноусовых с радостью готовились к предстоящему отъезду, Зинаида тоже хлопотала… Только ее мать, предчувствуя одинокую старость не могла сдерживать слезы, глядя на дочь и внуков. Впрочем, некоторые сомнения закрадывались и в сердце Зинаиды. Муж кроме всех прочих, привез ей и еще один подарок, правда она его никому, даже матери и близким подругам не показала – застеснялась. То была так называемая комбинация, короткая шелковая кружевная рубашка с бретельками, которую можно одевать и под платье, и на ночь, ложась в постель. В деревне бабы такую красоту видели только в кино и у тех же городских. Так вот ночью, лежа в этой своей нарядной комбинации рядом с долгожданным мужем, Зинаида нет-нет, да и высказывала ему свои опасения:
– Илюш… боюсь я что-то ехать. Ведь вся родня наша тут, и мама, и сестра двоюронная, и крестные. Отцы наши, твоя мать и все деды на кладбище здесь лежат. Как же так все бросить и уехать? Боязно. Может, избу пока не будем продавать? Мало ли что, вдруг возвращаться придется. Опять же Ленька с Васькой здесь в школу ходили. Понравится ли им в новой-то школе?
– Слушай Зин… забодала ты меня. Все, с этой жизнью горбыльной кончать надо. Нечего в раскоряку стоять и тут, и там. Мы же уедем за три тысячи километров. Далеко очень далеко, совсем уедем. Потому тут ничего оставлять не надо, все продать. Дом, говоришь? Какой дом, жить-то там будем. А этот здесь без догляда по бревнышку по досточкам растащат. Продавать, пока покупатели есть, все продавать и корову, и курей и уток, – Илья не хотел обижать жену, и не говорил, что дом этот ему от его родителей достался и она тут, в общем-то, право голоса не имеет. – А родня, что родня. Вот будем в отпуска приезжать, гостить у матери твоей да рассказывать, как мы там хорошо живем. Я тебе это обещаю. А тут… тут жизнь, как она была никудышной, так и останется. Здесь же все оно неперспективное, деревни, колхозы. Здесь нечего ловить. Да и Ваське Яснову боле кланяться не хочу. Он тута до самой пенсии теперь бригадирить будет, никого не пустит. А там я вона, меньше чем за год в те бригадиры вышел. Там хоть есть для чего работать, а здесь для чего? Там же Целина, про нее вон везде и по радио говорят, и в кино кажут, и в газетах пишут. Там бригадиры ордена получают, в Герои Соцтруда выходят.
– Но оне наверно уж больно хорошо работают, надрываются? – предположила Зинаида.
– Да ерунда все это, сказки для ребятишек… надрываются. Я-то всю эту механику сейчас знаю. Тама все на виду, не то что здеся. Просто приходит разнарядка на район, в энтот год подать одного бригадира, или директора совхоза на награждение. Орден, там, или звезда героя… Вот и все дела. В нашем совхозе, мне рассказывали, один бригадир так вот два года назад Героем стал. После этого он сразу на повышение пошел, сейчас где-то совхозом рулит, в другом районе. Вот так, а говорят про него, так себе бригадирил, не лучше других, просто с тогдашним директором они земляки были, вот он его и выдвинул. А здесь что, хоть уработайся, никто никого не выдвинет, потому как сюда никто никакой разнарядки никогда не спустит. Колхоз неперспективный, район тоже, да и вся область. А Целину сам Хрущев на заметке держит, всячески поддерживает и поощряет. Потому и условия там создает, дороги, дома строит. Поселок, где мы жить будем, всего-то с пятьдесят пятого года существует, а там уже и электричество и водопровод. Скоро телевышку в райцентре поставят и телевизор смотреть будем, как в Москве или Ленинграде… А наша деревня, сколь ей лет, может сто а может и двести и что здесь? Если лет через десять электричество проведут, то это еще хорошо, а то и позже. А уж телевизоров тут, наверное, никогда не будет. Эту нашу нищету бросить и забыть не жалко. А я тебя и забывать не прошу. Ездить будешь, мать проведывать. И про ребят ты зря переживаешь. Здеся их в школу за восемь верст возят, и в стужу и по бездорожью, иной раз и пешком ходят. А там же большой поселок почти две тысячи человек живет, в самом поселке новенькая школа-десятилетка. От дома до школы за десять пятнадцать минут добежать можно, – с полным сознанием своей правоты убеждал жену Илья.
– Ох, Илюша, все ты верно говоришь, умом то я все понимаю, а сердцем… На сердце как-то неспокойно. Тут родина наша, негоже ее бросать, – постепенно сдавая свои «позиции» не переставала причитать Зинаида.
– Пойми Зина, нам надо как-то подняться и это для нас единственный путь, чтобы до конца жизни не остаться в навозе, как наши с тобой родители и чтобы ребята наши уже не с навозу начинали. Если не уедем, так тут и будем всю жизнь, я с вилами, ты с подойником в руках. И ребята тоже также горбатиться будут. Хоть и говорят, что сейчас все равны – брехня все это. Сама видишь, начальники указывают, а рядовые колхозники, или как там рабочие совхоза, вкалывают. Я вот всего-то несколько месяцев в бригадирах, ох, скажу тебе, какая сладкая она власть-то, ничего слаще нет. Недаром так в начальство лезут, командовать – это тебе не работать, как все, а получать намного больше. Оттого все эти директора, председатели, секретари всяких райкомов так за свои места держатся. А жены ихние все на легких работах или тоже командуют. Как здеся Клавка Яснова фермой заведует, так и там жена директора в правлении сидит, жопу наела, руки в маникуре, на счетах щелкает, ни в поле, ни возле скотины ее нет. Да и старых бригадиров тоже все бабы пристроены, кладовщицы или учетчицы всякие. Вот и я, как только на своей должности закреплюсь и тебя куда-нибудь на легкую работу пристрою. Для того все в начальства и лезут, чтобы жить полегше…
Такие разговоры у супругов случались в основном по ночам, ибо днем свободного времени почти не оставалось: продавали дом, скотину, домашний сельхозинвентарь, домашние вещи, забирали документы старших сыновей из школы. Потому последние две недели пребывания Ильи Черноусова на родине пролетели как один день… Провожать Черноусовых вышло немало народу. Уезжали, как и положено семье целинника, с напутствиями, пожеланиями. Лишь мать Зинаиды утирала слезы, да втихаря крестила вслед дочь и внуков…
Лето 1965 года. Голая степь, разделенная прямоугольниками вспаханных и засеянных полей. Пшеница чахлая, колосится редко, с травяными проплешинами. Грунтовые дороги обрамлены рядами тополей, посевы тоже местами с северной стороны защищены тополиными лесопосадками. Поселок целинников Солнечный, как и полагается населенному пункту образованному властной начальственной волей представлял из себя строгий прямоугольник, рассеченный прямыми улицами и перпендикулярными к ним переулками. Застроен Солнечный в основном однообразными щитосборными домами. Вдоль улиц высятся все те же тополя – никакие другие деревья так хорошо не приживаются в условиях засушливого резко-континентального климата, жаркого лета и холодной, вьюжной зимы. Ядро поселка – административный центр: правление совхоза, сельсовет, школа, клуб… Школа – единственное двухэтажное кирпичное здание, весь остальной поселок одноэтажный, щитосборный. Самое высокое сооружение – водонапорная башня рядом с артезианской скважиной, источника воды, как самого поселка, так и расположенных чуть в стороне коровников, овчарни, молокозавода, МТС и прочих производственных подразделений совхоза. Зной, сушь, все вокруг, земля, трава, злаки… вся природа словно насквозь пропитана единым желанием: влаги, дождя!
В квартире Черноусовых только сам бригадир и его жена. Сыновья где-то носятся на улице. Меж супругами имеет место быть нелегкий, напряженный разговор, так что Илья, пришедший домой на обед, то и дело чертыхается и нервно отбрасывает ложку. Но Зинаида на это почти не реагирует. Она сама чуть раньше мужа пришла с совхозной фермы, тоже уставшая и злая. В ее словах время от времени проскальзывает отчаяние:
– Не могу здесь больше! Все опостылело, по сторонам смотреть противно, воду эту без вкуса, артезианскую, пить не могу. Даже молоко здесь не такое и коровы тоже… все, все опротивело!
– Перестань Зин… надоело нытье твое. Мне и без тебя забот хватает. Другие вон домой отдыхать ходят, а я как в наказание, тебя слушать. Мне что ли все тут нравится? Вон урожай, что озимые, что яровые, все чуть живое, – огрызался Илья.
– Да гори он ясным огнем этот ваш урожай!.. За пять лет, что здесь живем всего год и был урожайным, а остальные такие же как ноне. Ты что обещал, когда нас сюды вез? Хлеба во, всего во… А что сейчас? Ни снабжения нормального, ничего, в магазинах стало хуже, чем в нашем колхозном сельпо. Летом жара несусветная, зимой стужа с буранами – хоть из дому не выходи. Квартеру обещал?… Какая это квартера, сборнощитовая? Не сборнощитовая, а сборнощелевая. Это еще хорошо, что у нас трое парней и маленьких нет. А если бы девка, хоть одна была? Как бы мы в этих двух комнатах жили? А если бы мальки были? Вон у кого есть, так оне в этих сборно-щелевых зимой из простуд не вылазят!..
