Ознакомительная версия.
Когда я увидела папу, немного расстроилась – это и есть настоящий француз из Парижа? А собственно, почему нет? Внешне он вылитый Пьер Ришар, страшненький такой, маленький, зовут тоже Пьер. Но обаятельный, через десять минут про его, прямо скажем, не очень презентабельную внешность забываешь. Говорил он немного по-английски и пытался говорить по-русски, то есть готовился к приезду в Россию серьезно.
Каждый вечер он приходил с подарками, причем предназначенными именно для меня. В первый вечер это были цветы, во второй – настоящие французские духи, в третий – почему-то палка колбасы! Видно, за первые два дня иллюзии у Пьера на мой счет рассеялись и он понял, ЧТО мне действительно нужно в этой жизни, или не наедался он. Вроде кормили мы их хорошо, старались как могли.
Девчонка была ужасно смешная, как маленькая обезьянка – кудрявая, чернявая, всё время корчила рожи и громко хохотала. Звали ее Матильд-Мод. Как рассказал Пьер, всех женщин в родне у жены зовут Матильдами – и тещу, и жену, и бабушку жены. Причем живут они все вместе. То есть четыре Матильды в одном доме. На вопрос: «А почему так?» – ответил: «А невозможно было даже произнести другое имя! Сразу же шли упреки: значит, до меня у тебя была Жанет или Франсуаза?! Лучше пусть все будут Матильдами!»
– А как же вы не путаетесь?
– А это уже не мои проблемы, сами захотели. Я даже специально интонацию не меняю, когда кого-нибудь из них зову. Пусть все четверо бегут! (А французик-то вредненький!)
Жили мы, действительно, эту французскую неделю очень дружно и весело. Каждый вечер в школе проходили концерты детей – наших и французов. Мы, все родители, отпрашивались с работы, чтобы не пропустить выступление своего французского ребенка. Матильда была скрипачкой. Сказано это, конечно, очень громко. Рожи она умудрялась корчить даже когда играла – или удивленную, когда в ноту попадала, или обиженную, когда опять ничего не получалось, и громко хохотала, когда играть заканчивала. Такой непосредственности я больше в жизни своей не видела.
Арно играл на виолончели, был более сдержан, вел себя достойно. Мы хлопали в зале как сумасшедшие, каждый кричал «браво» своему французику. Наши дети по игре были выше на порядок, но мы старались этого не замечать, чтобы не обидеть гостей.
По утрам я приставала со своими переживаниями к Арно. Мне казалось, что у него что-нибудь болит, а он не может мне про это рассказать. Поэтому я пыталась объясниться с ним жестами: то за голову схвачусь и страшное лицо сделаю, то за живот. Он, наверное, думал: «Вот тетка ненормальная». А я думала: «Вот поедет мой сын в Париж и заболит у него живот или голова, и какая-нибудь французская мама обязательно догадается об этом и вылечит моего Антошку»!
Антошку в Париж не взяли. Причем некрасиво не взяли. Он всегда был первым учеником и выступал много, и, конечно, достоин был поехать. А нам даже не сказали, что группа улетела в Париж. Мы как-то в лесу гуляли, навстречу нам педагог – кларнетист: «Антон, а ты почему в Москве? Вчера наши в Париж улетели».
Обидно было ужасно. С детьми так поступать нельзя. Можно же было как-то объяснить по-человечески. Нехорошо.
Но, по большому счету, никто и не обещал!
Но хохочущую Матильду и Пьера с батоном колбасы мы с удовольствием вспоминаем до сих пор! А что там было бы в этом Париже? Неизвестно!
ВЗГЛЯД НА УРОВНЕ МЕДНЫХ ТРУБ
Как я ни зарекалась, что мой младший сын музыке учиться не будет, ничего у меня из этого не вышло. Видимо, эти талантливые дети-музыканты – мой крест!
Но с Павликом гораздо проще: если уж хочешь учиться, то и учись самостоятельно, мое дело – транспортировать тебя до музыкальной школы и обратно, а что уж ты там будешь делать, уж что у тебя будет получаться – это личное дело каждого музыканта. Я лично не музыкант, так что справляйся самостоятельно.
Получается, правда, не очень, во всяком случае в основном забираю его не из класса, а из кабинета директора. С поведением у нас ну не клеится никак! Энергии много, усидчивости ноль, но способности есть опять, как и у моего старшего. То есть, конечно, таких уникальных, как у старшего, нет. Но есть хороший слух, необыкновенная артистичность и потрясающая вера в себя. А это для занятий музыкой очень много.
Нет, к сожалению, такой поддержки мамы, как в первом случае. Но со вторым ребенком мы экспериментов не ставим – что получится, то получится.
Когда у Павлика во втором классе началась подготовка к конкурсу, я поняла: от этого мероприятия убежать мне никак не удастся. Этот квартет придется мне на себе вывозить. Хочешь не хочешь. Павлик неожиданно быстро привык к тому, что я присутствую на репетициях. Сначала я думала, что ему в принципе всё равно (у меня с младшим сыном нет такого безоговорочного ощущения друг друга, как в этом же возрасте со старшим), однако же нет.
– Мам, ты где?
– Павлуш, я еще на работе.
– Нуты это, давай, скоро начнем!
Пытаюсь быстро закончить работу и бегу к машине. Опять звонок, и уже на повышенных тонах:
– Ну ты там чего?
– Уже в машине.
– Ну почему в машине-то? Мам, уже все собрались!
– Павлик, а я-то тут при чем?! Не я ж на саксофоне играть буду!
Павлик немного задумался – видимо, соображает: а действительно, зачем я ему нужна? Чувствую, не найдя для себя правильного ответа, со вздохом отвечает:
– Ну, всё равно приезжай…
С Антошкой всё было по-другому, я присутствовала на всех занятиях, понимая, что так для него комфортнее. В принципе так требуют педагоги, чтобы вечером мама могла контролировать правильность самостоятельных занятий. Но даже не то важно, чтобы вечером я могла ему что-то подсказать, – это время прошло для него очень быстро, он сам мог уже подсказать всё что угодно и кому угодно. Ему просто нужно было периодически упереться в меня на занятии взглядом. Я этот взгляд принимала, перерабатывала его мысли, уже переработанными посылала обратно, и он мог работать дальше.
Между прочим, это осталось с нами на всю жизнь. Если идет выступление Павлика, нам с Антоном комфортнее смотреть не на сцену, а друг на друга. Движением губ и бровей мы подаем друг другу знаки: «Опять сфальшивил! А вот это – молодец! Вот дурачок маленький!» – и так далее.
Мы отдыхаем взглядами друг на друге, отдаем энергию, просто что-то объясняем. Нам не надо ничего говорить вслух, достаточно просто посмотреть друг на друга, чтобы понять, что нам что-то понравилось, или мы услышали что-то знакомое, или у нас возникли одинаковые ассоциации. Мой муж периодически обижается на нас:
– Ну что вы опять смеетесь?
А действительно, что? Вслух не было произнесено ни слова, но что-то произошло, понятное только нам двоим, да и объяснять это тяжело или очень долго.
Антон уже взрослый стоит на сцене ночного клуба, ловлю его хитрый взгляд:
– Мама, заткните уши!
Потом со сцены идет череда непереводимых слов. На мой страшный взлет бровей: «Кошмар, мне стыдно!» – его скромная улыбка: «Простите».
Бывают моменты, когда мы ругаемся, и Антон исчезает из моей жизни. Я ощущаю на себе это физически. Сейчас уже МНЕ надо отдохнуть в его глазах. Тогда я открываю на компьютере его большую фотографию, пару минут мы смотрим друг на друга, и я снова человек.
Еду на репетицию к Павлику и вспоминаю практически точно такой же звонок. Как же всё повторяется в жизни!
– Мама, сегодня будет первая репетиция оркестра!
– Антош, это здорово!
– Что в этом здорового, я в этих нотах ничего не понимаю! Ты когда приедешь?!
– Антош, я сейчас убежать не смогу, у меня зарплата…
– Мама!! Я же ничего не сыграю!
– Господи, не голоси, выезжаю, – и я несусь через всю Москву, чтобы успеть на эту непонятно зачем мне нужную первую репетицию оркестра. Естественно, опаздываю. Ну у меня же нет, в конце концов, самолета! И даже машины!
Вбегая в школу, уже вижу, что дети один за другим выходят на сцену. Антоша, как всегда где-то посередине, не первый и не последний, с флейтой в руке, уничтожает меня взглядом: «Ну как же ты могла так опоздать?!»
У меня обрывается сердце. Посылаю ему ответный посыл: «Ты умный и очень способный, разберешься, не дрейфь, я буду за дверью».
И дальше в течение часа стою, прислонившись плечом к закрытой двери аудитории, пытаясь расслышать среди общей какофонии родную флейту.
Ну вот, занятие закончилось, Антошка выбегает довольный:
– Мам, так здорово, и совсем не страшно. Ты слышала, как у нас красиво получается? Мы в этом году должны в консерватории играть!
Антоша говорит захлебываясь, а я бреду рядом чуть живая домой и думаю: чего я так неслась? И так было понятно, что всё у него получится. Надо все-таки ребенка к самостоятельности приучать.
Оркестр вошел в нашу жизнь мощными шагами, не оставляя совсем свободного времени. Руководитель оркестра Анатолий Васильевич Чубаров – огромный мужик и заслуженный музыкант – считал, что музыкой если заниматься, то нужно заниматься постоянно. Есть свободный день в неделю – воскресенье – давайте посвятим его оркестру! Заканчивается репетиция среди недели в 18:00, а продлим ее до 20:00, чтобы после репетиции сразу в кровать, а не по улицам мотаться и заниматься неизвестно чем! А если мы на репетиции все уже отрепетировали по сто раз, все равно сидеть! Не расходиться! Вот вам истории поучительные из жизни, чтобы такими оболтусами, как сейчас, не оставались.
Ознакомительная версия.
