Император в образе ангела окутан лёгким туманом. Раньше казалось, что он уходит куда-то в облака, в горний мир, а сейчас – чуть повыше меня. Стройная и тонкая колонна превратилась в короткую толстушку. У основания колонны два ограждения. Первое – изящно выполненная ограда с двуглавыми орлами. Второе – казённое, из дешёвой арматуры, какое можно видеть на любой улице у открытого канализационного люка, чтоб ненароком кто не ввалился в колодец. Но здесь это невзрачное ограждение призвано защищать ограду с орлами, а то некоторые особо чувствительные к красоте граждане так и норовят чего-нибудь от неё да отодрать. Нескольких орлов уже кое-где погнули, а местами и вовсе оторвали. От избытка чуйвств-с к прекрасному, надо полагать.
До полуденного выстрела ещё целый час, поэтому мы пойдём петлять вокруг да около: по Певческому мосту, потом нырнём во двор Капеллы и вынырнем на Большой Конюшенной, да припустим по Шведскому переулку. На Малой Конюшенной увидим ещё одну церковь святой Екатерины, на этот раз – шведскую евангелическо-лютеранскую, и по Чебоксарскому переулку выйдем на Екатерининский же канал, который ныне носит имя писателя и дипломата Грибоедова. Нельзя ль нам для прогулок подальше выбрать закоулок?
Ну, вот мы оказались у Спаса на Крови. Этого, как совсем недавно говорили специалисты от архитектуры, «наиболее яркого образчика неорусского стиля, в котором истинно народная идея облекалась в искусственно созданные формы, и в сравнении с подлинной древнерусской архитектурой данное произведение стилизаторов отличается монотонностью и излишней подробностью в прорисовке деталей, где причудливо и безвкусно переплетаются русские народные и модернистские мотивы». Я лично ничего не смыслю в архитектуре, да и вам не советую, потому как при подходе к любому произведению архитектуры и искусства вообще с лекалом и линейкой сразу пропадает очарование красоты и умение искренне восхищаться этой красотой, пусть даже она и «являет собой этнографическую реконструкцию Древней Руси и не отличается композиционной законченностью». Я же, как полнейшая дилетантка, считаю Спас на Крови лучшим архитектурным памятником в мире. Хотя, конечно же, я мало знаю мир.
Это храм-сказка, хрупкая и воздушная, какой собственно и должна быть настоящая сказка. Это храм-мираж, который причудливо возникает на фоне абсолютно европейского города каждый раз, когда вы поворачиваете голову в его сторону, переходя Казанский мост. Когда я впервые его увидела, гуляя с родителями по Невскому проспекту, было ощущение именно миража, ибо такая рукотворная красота казалась невозможной. Именно здесь начался мой роман с этим Городом.
Я люблю бывать рядом с этой «стилизацией под Древнюю Русь». Особенно люблю разглядывать декор колокольни с противоположного берега канала, чем я сейчас и займусь. Здесь запросто можно изучить географию не только России, но и ближнего зарубежья. Если посмотреть на северный её фасад, то где-то там внизу второго яруса можно отыскать герб Тулы – города пряников и самоваров. Только на гербе нет ни тех, ни других, так как Тула – это ещё и город русских оружейников. А повыше можно отыскать герб Вологды с золотой державой и мечом, которые держит в деснице сам Бог, надо полагать, опрокинутый кувшин с водой на воронежском гербе и герб Кронштадта в самом углу наверху. Ближе к краю фасада бросается в глаза герб Курска: вот он с синей косой полосой на белом фоне и тремя птицами.
Идём дальше. На западной стене над мозаикой «Спас Нерукотворный» вижу герб Пскова со странным зверем, по виду – тигром, которого благословляет рука из белого облака; золотую корону на престоле тверского герба; доблестного витязя на гербе Рязани; грациозно шагающего оленя на гербе Нижнего Новгорода. Рядом – смоленский герб с пушкой и восседающей на ней коронованной птицей, а под ними – ярославский медведь с золотым топориком. На сдвоенных колоннах главного входа можно отыскать гербы Киева и Москвы, но мне больше нравятся владимирский геральдический лев в короне, куда-то идущий на задних лапах, и кривая сабля под короной в виде чалмы на гербе Астрахани. А на юго-западном фасаде в правом нижнем углу – герб с перекрещенными якорями и золотым скипетром с двуглавым орлом. Не буду говорить, какого города: догадаетесь сами.
На южном фасаде узнаю только Волоколамский герб со святым Георгием и крепостной стеной в виде треугольника с бастионами на углах, а ещё вечно сражающегося архангела Михаила с такой же вечной нечистой силой на гербе Архангельска. Вот три золотые короны на чёрном фоне – по-моему, это герб Баку, или я ошибаюсь? А может быть, это и не короны вовсе? Под ним бегущий бабр с соболем в зубах – герб Иркутска. «Зверь бабр величеством больше льва, шерсть низка, по ней полосы поперёк, а голосом велик и страшен». Оказывается, бабр – это тигр, которые когда-то в изобилии водились в Восточной Сибири. Про гербы в детстве мне рассказывал отец.
Да, красота-то какая! Лепота…
– Оху…ть, какая пиз…ая церквушка! – раздаётся у меня за спиной хриплый голос.
Оборачиваюсь и вижу божественно красивую девушку. Нет, так сказать – это всё равно, что ничего не сказать. Все фотомодели мира, вместе взятые не сравнятся с такой красотой: тут описывать нет смысла – надо просто увидеть. Высокая, стройная, в сапогах на фантастически высоком каблуке и в шубе из какого-то экзотического меха – эх, не разбираюсь я в мехах. Да, и ещё распущенные шикарные волосы ниже талии да водопадом по дорогому меху.
– Толян, я хочу в этой церкви венчаться! – удивительно не идёт такой красоте этот хриплый голос. – Такая клёвая! Посмотри, сколько всяких хреновинок понацеплено: оху…ть!
– Да не венчают здесь, жопа! Сколько тебе повторять? – отвечает коренастый крепыш в длинном пальто из дорогого сукна. – Тётка в ларьке сказала, что тут только панихиды проводят в день памяти этого… как его… Короче, того чувака, которого здесь завалили эти… ну, как их? Короче, братки какие-то.
– Да мне по х… кого здесь завалили! – капризно топает ножкой красавица. – Если церковь, то должны венчать. Денег им предложи, в конце-то концов! Что у тебя, денег нет, что ли?
– Я уж предлагал им, они всё равно в отказку.
– На хрен тогда эта церковь нужна, если в ней ничего такого не делают, я не врубаюсь? Ты наверно, мало им предложил? Тебе денег жалко на меня! Вот Вадик для меня ничего не жалел: он бы эти башенки со всеми потрохами купил. А ты вечно, как импотент, ничего не можешь.
И красавица широко шагает в сторону такого же красивого и неописуемого в своей красоте автомобиля.
– Анжелочка, ну постой ты, жопа, не будь ты задницей! Я чего-нибудь скумекаю, – переваливается за ней Толян.
– Ай, да ну тебя в п…ду!
– Вот они – новые хозяева России, – бубнит бородатый художник, пишущий городской пейзаж с храмом, не отрываясь от своей работы.
– Танто джентиле э танто онеста парэ ля донна миа… – начинает цитировать вслед Анжелочке сонет Данте какой-то замотанный в шарф по самые глаза итальянец.
– Си-и! – мечтательно произносит его соотечественник в шапке-ушанке.
Иностранцев в это время года можно отличить по такой вот замотанности, словно они одели на себя сразу всё, что у них было в гардеробе.
Ну, да мы слишком здесь задержались. Поэтому бодро рванём по сросшимся одним пролётом, как сиамские близнецы одной ногой, Мало-Конюшенному и Театральному мостам, да через стёжки-дорожки Марсова Поля, да через площадь мимо памятника Марсу-Суворову на Троицкий мост, где дует вечный ветер.
Мне кажется – да нет, не кажется, а я точно знаю, что ветер на Неве никогда не прекращается. Ветер ледяной, пронизывающий до подсознания, до самых глубин души и костного мозга. Даже в нестерпимо жаркий день вы рискуете, прогуливаясь вблизи Невы, а то и по самой Неве, подхватить серьёзнейшее воспаление лёгких. Вот где особенно хорошо сочиняется! Людей, конечно, маловато для стихотворного ритма, но зато сам ветер задаёт мелодию. И ещё волны, холодные свинцовые волны.
Но стихи сейчас что-то не идут, а под ритм собственных шагов прилетело откуда-то ахматовское:
Подумаешь, тоже работа, —
Беспечное это житьё:
Подслушать у музыки что-то
И выдать шутя за своё.
Да, всё верно. А что делать?..
От этих мыслей меня отвлекает очень знакомый запах. Что бы это могло быть? Странно, что-то очень знакомое. Невозможно знакомое! Но никак не вспомнить… Да это же запах Невы! Да-да-да!
Не помню, когда в первый раз уловила этот запах, но он точно из детства. Петербургофобы – коих много даже среди коренных петербуржцев-ленинградцев, которые живут в этом городе просто потому, что надо где-то жить, но совершенно не знают и не понимают его – ядовито заметят, что Нева пахнет канализацией, в лучшем случае – болотом. Несчастные! Они не умеют улавливать запах. Они испортили свои гортани и носоглотки язвительными речами и теперь вообще ничего не чувствуют! А Нева, между тем, пахнет мокрым камнем и сырым песком. Именно, речным песком, а не абы каким. И камнем непременно холодным, а никак не горячим и сухим. Как его почувствую, всегда спохватываюсь: «М-м, что это могло бы быть такое знакомое?.. Ба! Да это ж Нева! И как я могла забыть». Но в другой раз точно так же не сразу вспоминаешь этот запах, зато сразу узнаёшь, как что-то очень давно и хорошо знакомое, но не можешь обозначить его какими-то словами. Да и надо ли? Как описать запах летнего ливня или тающего на солнце снега, родниковой воды или осеннего леса? И не абы какого, а хвойного, запах его древесины, открывшейся на сломе или спиле. Одно дело, когда речь идёт о запахе ещё не колотых дров, и совсем иначе пахнет полено, наколотое на треугольные чушки. И уж совсем иначе пахнут опилки. А если их ещё намочит дождь, это уже совсем другой запах. И опять-таки, смотря какой дождь: тёплый и резвый летний или затяжной и холодный осенний. Но некоторые странные люди все эти запахи называют единым «запахом дерева».
