Она не глядела на него, но всё равно видела: не мужчина, а сплошное противоречие. Среднего роста, чуть выше неё – метр семьдесят или семьдесят пять, не мерила, пожалуй, даже хрупкий, а всё-таки сильный. Волосы белокурые и мягкие, а характер жёсткий. Глаза серо-голубые, стальные, а рот чересчур подвижный. Непроницаемое лицо, но изредка по нему пробегают тени, которые ей не удаётся разгадать. Вот как с таким?..
– С юга вьюга с ресниц неделя друг на друга глаза глядели.
– Я не могу к тебе повернуться.
– Ничего.
– Всё б тебе бродить по городам лето золотое.
– Тут такое дело… Я должна рассказать тебе про помидорный куст.
– Ну, если это необходимо…
– Да. Ты, может быть, никогда не задумывался, но с ним происходят удивительные вещи: сначала солнце нагревает землю, потом идёт дождь, и семена напитываются водой.
– Губы алые тихая беда реки малые тихая вода.
– Становится тепло, очень тепло, они выпускают реснички – реснички, представь, – а потом прорастают таким зелёненьким.
– Кстати, а зелёная фея в этот раз не приходила…
– Ты вроде сказал, это синий абсент? Закрой глаза.
– Я и синей не видел. Закрыл.
– Руки твои летели тели тели тели радость моя думай про меня.
– И он растёт, растёт и очень счастлив, этот помидорный куст, день за днём ему хорошо.
– Пусть успокоятся все тени нелюбви мне снится сон и он как сон чудесен.
– Ты не слышишь, как он растёт, а ведь он растёт, чёртов помидорный куст, он растёт, а я живу от тебя до тебя и рада бы наблюдать, как появляется лист за листом, побег за побегом, а вместо этого смотрю на телефон, только работа и спасает.
– Высоко высоко поднялся сокол высоко за облака улетел сокол.
– И я, понимаешь, не знаю, что делать, ведь стыдно так зависеть от твоих звонков и появлений. Я ещё не получила тебя, но уже боюсь потерять, я боюсь и не живу каждую секунду, как этот проклятый помидорный куст, подставляющий листья то солнцу, то дождю, нет, время вытекает, как кровь, и я теряю тебя с каждой каплей.
– Спой мне птица лебедь белая как его я.
– И я вынуждена, наконец, признать, что помидорный куст счастлив и спокоен, а я – нет, я не спокойна…
А он давно уже спал, спали его светлые волосы, сомкнутые пшеничные ресницы, нервные губы. И узкие руки с бесконечными пальцами. Замолчал музыкант, заснул помидорный куст, и все его листья заснули, и стебли, и жёлтые цветочки. И помидоры. Ольга выплакала избыток печали, а потом незаметно задремала, успев напоследок подумать, что невесёлое это дело – словесная магия.
Всю следующую неделю она опять писала, но всякий раз, когда отвлекалась ненадолго, вспоминала про Алёшу – надо же, не звонит. Ольга тогда утром осторожно расспросила: он ничего не услышал из её глупого пьяного монолога, и это было к лучшему, навязываться ему не следовало.
Разок всё-таки не удержалась, отправила эсэмэску: «Может быть, приедешь?», и через полчаса он ответил: «Я занят». Ольга пожала плечами и отложила телефон: «Самое важное – никогда не переживать из-за поступков других людей. Серьёзного беспокойства заслуживаю только я сама да Божий промысел».
Не работалось, и она нашла в компьютере саунд-трек той ночи, но музыка вызвала одно только желание – немедленно повеситься. Правда, не за шею, а на манер соответствующей карты Таро, – и так висеть, качаясь и подвывая. Концентрированная тоска голоса и текстов напоминала больной туман, который и без того не исчезал в её душе, но чаще всего дремал на дне, как большой седой пёс. От голоса он просыпался и начинал скулить.
Полезла в сеть, поискала в Гугле, нет ли чего новенького о ней; негромко хмыкнула, читая БашОрг; открыла Живой Журнал и неторопливо перелистала френдленту. Кликнула на видеоролик, мельком просмотрела десяток постов, но споткнулась о запись, в которой говорилось о гибели чьей-то кошки. Замерла на пару секунд, откинулась на спинку кресла и горько неудержимо заплакала.
Через два дня она ему позвонила: «Встретимся?» – «Встретимся». – «У тебя?» – «Давай в кафе». – «Поговорим?..»
И поговорили.
Они сошлись в ресторанчике, который завсегдатаи любили за домашнюю атмосферу, а Ольга выбрала потому, что там славно готовили парного судака. И ещё: однажды, ожидая Алёшу, она случайно взглянула вверх и наконец-то заметила, что к деревянной панели над её головой приклеена кофейная чашка с остатками гущи на стенках, пепельница, смятая салфетка и сахарок. Её отчего-то тронул хрупкий перевёрнутый мир, и с тех пор Ольга всегда старалась сесть за тот столик. И вот сегодня она снова внимательно разглядывала остатки этого параллельного ужина, потому что впервые не могла и не хотела смотреть на Алёшу.
– Понимаешь, – говорил он, – я тут с девушкой познакомился, и у нас всё серьёзно. Она такая… такая эмоциональная, чувствительная очень. Хрупкая и совсем без меня не может. Прямо с первого взгляда всё. Я подумал… тебе не до меня. – Тут его мобильник запел невыносимо сладким голосом, и Алёша немедленно ответил: – Да, малышка, уже скоро, не волнуйся! Переживает, – объяснил, повесив трубку. – Короче, ты поняла.
– Ага. Хотела сказать, что уезжаю на пару месяцев. Ты, как я посмотрю, тут скучать не будешь. Ну, мне пора. – Она порылась в карманах и положила под блюдце деньги за свой чай, встала, легко поцеловала Алёшу в мягкую прядь на виске и пошла к выходу. Напоследок оглянулась – не на него, на потолочный натюрморт. Жаль, но какое-то время она не сможет сюда приходить. «И особенно жаль судака».
Дома немедленно бросилась к компьютеру и написала письмо.
Ответ пришел очёнь быстро:...
На Ваше счастье, у нас ещё осталось одно место. Выезд 28 августа, сообщите адрес и паспортные данные, курьер завтра доставит билет. До встречи,
Елизавета.
Почти сразу же ожил домашний телефон. Ольга не хотела снимать трубку – этот номер знали два или три близких человека, остальные звонящие были рекламными агентами, роботами или просто путали цифры. Но ради этих двоих или троих она всегда отвечала.
– Оленька, всё хорошо?
– Да, мама. А у тебя?
– Тоже, я на всякий случай.
– И правильно, сама собиралась.
Мама давно избавилась от привычки впустую проверять, как дела, предпочитала думать, что «нет новостей – хорошие новости». Беспокойство за ребёнка – не повод беспокоить ребёнка, так она говорила. Но сегодня всё-таки решилась.
– Всё хорошо, мама, появилась возможность пару месяцев поучиться на писательских курсах, так я и съезжу, поучусь.
– Ну и славно, береги себя.
Слёзы, которые Ольга от самого кафе бережно несла домой, стараясь не расплескать по дороге, отступили, и, пользуясь этим, она сама решила позвонить:
– Марин, он меня бросил.
– Кто?
– Этот, который читать не умеет. И ты не поверишь…
– Ну?.. Ты ревёшь там?
– Нет пока. Он нашёл, – она делала паузы, сосредоточенно сдерживая истерику, которая поднималась к горлу после каждого слова, – себе девушку. Эмоциональную и чувствительную.
– Ожидаемо.
– Почему? Сам говорил, что я пишу бабское, сопли. А теперь.
– Совсем, что ли, разницы не видишь? Ну пох ему, что ты там писала, за то и понравился. Но не пох, что ты чувствовала. И кто в этот раз попутал автора и текст, а? Раз твои герои такие, тебе самой уже и чувствовать не надо?
– Я чувствовала!
– Ты не выражала! Он мысли читать должен был?
– Я думала, ему это на фиг не надо.
– Это им всем надо, Оль. Эмоции – самый дорогой товар. Ты ему не дала, а она дала.
– Так я щас дам, позвоню и дам, мало не покажется.
– Поздно, он решит, что это манипуляция.
– И чего теперь?
– Или ничего, или подожди.
– Да, кстати, у меня тут командировка типа творческая на пару месяцев.
– Ну и хорошо, и нормально. Это самое лучшее. Вернёшься – поглядишь.
Они попрощались, и Ольга смогла, наконец, выпустить свою отложенную истерику, как освобождают кошку, напуганную долгой поездкой в метро, из переноски: открывают решётку – вот и всё, иди, можно.
Дама А одобрительно кивнула:
– Отлично сработано. И ваша ученица неплохо справилась.
– О да, она применила обычные методы, и они не подвели. Я могу её отозвать?
– Она должна проследить за девушкой до поезда, а потом отправиться в аэропорт, прилететь ближайшим рейсом и приступать к своим обычным обязанностям. А новенькой приготовьте «детскую». Материалы по ней я собрала давным-давно.
– Мы так заинтересованы в этой девушке?
– Пожалуй. Но следует провести ряд тестов, чтобы убедиться в её соответствии нашим целям.
Вильгельм замечает, что инкубы являются чаще всего женщинам и девушкам, обладающим красивыми волосами. Это происходит потому, что такие женщины больше заняты тщетой заботы о своих волосах.
А как она ходит и себя держит?
Это – суета сует. Не найдётся ни одного мужчины, который так старался бы угодить Господу, как старается женщина – будь она не совсем уродом – понравиться мужчине. Примером тому может служить Пелагея, ходившая разряженной по Антиохии. Когда её увидел святой отец по имени Ноний, он начал плакать и сказал своим спутникам, что он за всю свою жизнь не выказывал такого усердия служить Богу, какое показывает Пелагея, чтобы понравиться мужчинам.
