Сейчас я расскажу про свой роман с одной зрелой женщиной. Понимаю, что это не очень-то красиво. Но уж очень хочется рассказать. Надеюсь, что она не обидится. Случилось это следующим образом. Со своим другом Тимуром мы ехали с нашей общей работы. Работа была не пыльная. Больше того, там было принято каждый божий день пить горькую. Домой нам ехать не хотелось. Завернули в летнее кафе – столики на улице, а на большом экране джазовые певцы поют свои песни. Выпил я достаточно. Весь мир уже качался у меня перед глазами. В кафе присели за столик к знакомым Тимура. Ещё выпили. Как-то неожиданно я обнаружил, что уже вовсю ругаюсь с очень привлекательной женщиной лет сорока, в бейсболке и с кудрявыми волосами. Не помню, из-за чего мы повздорили. По-моему, она как-то слишком нагло смотрела на меня голубыми глазами. Не ответив на мой очередной выпад, она поставила стакан на стол, встала и направилась к своей машине. Как и большинство, выпив, я становлюсь очень наглым. Бросив Тимура, я последовал за Светой. Так её звали.
Далее вспышки, короткие клипы… Я сижу на пассажирском кресле, она ведёт машину. Я пытаюсь залезть к ней под кофточку, она отбивается, умудряясь рулить. Далее меня из машины выгоняют. Автомобильная дверь хлопает, я остаюсь на ночной улице. Что делать? Иду домой.
Вторая встреча со Светой произошла по моей инициативе. У Тимура я всё расспросил. Она работала в школе учительницей рисования и, кажется, лепки. Я взял и заявился к ней в кабинет после уроков. Света была удивлена и рада. Поболтали. Она мне показала детские рисунки и поделки. Потом заперла кабинет. Там всё и случилось. После мы встречались ещё несколько раз. На одном из последних свиданий я повёл себя по-хамски. У нас не было места для встреч. Она колесила со мной по городу, а я ей говорил:
– Ну ты что, никакого места не можешь мне предложить?!
Она остановила машину и сказала обречённо:
– Я могу тебе предложить только свой класс.
– Ну, так не пойдёт! – заявил я нагло.
После этого мы увиделись через несколько месяцев. Я, понятное дело, начал к Свете приставать. Она дала мне потрогать свою грудь.
– Вот видишь? – сказала она.
– Что я должен видеть?
– Я ничего не чувствую. Я тебя больше не люблю.
Мы остались хорошими друзьями. Может, это смешно, но я до сих пор не могу понять, что она за человек. Если бы я снимал немой фильм, я бы непременно предложил ей главную роль. Она бы справилась. Она в жизни умеет заламывать руки так, что это вовсе не кажется смешным. Что я ещё могу о ней сказать? Она была доброй. Ей не хватало любви. Ей нравились красивые вещи. Она часто смеялась, чтобы скрыть смущение. Я говорю о ней, как будто она умерла, но она, слава богу, жива. Просто когда мы были вместе, я и не подумал узнать её поближе. Как много я потерял.
Я, Ковров и Баранов купили в сельском магазине мелкой копчёной рыбы, пива и ещё какой-то съедобной ерунды. Переходя трассу, мы заметили двух проституток. Ковров и Баранов точно определили, кто это. Это проститутки, сказали они. Но у меня такой уверенности не было. Я наблюдал двух обычных девиц, стоящих у дороги. Думается мне, мужчины делятся на два вида. Одни могут определить проститутку на глаз, а другие не могут этого сделать. Я не могу.
– Девчонки! – кричу я девицам.
Баранов и Ковров надо мной смеются. (Обычное явление.) После они неоднократно будут пересказывать, как я приставал к тем девицам у дороги, прибавляя к рассказу всё новые и новые фантастические краски. Они будут гордиться, что на тех девиц они не позарились, а я к ним приставал. Да. Я такой. Мне не стыдно. Тем более девицы не стали меня слушать, а пошли вдоль дороги, удаляясь от нас. Мы направились совсем в другую сторону.
Надо заметить, что в крови у нас ещё бродил вчерашний алкоголь. У меня болела голова. Мне всегда казалось, что так сильно, как у меня, ни у кого голова болеть не может. Разумеется, это не так. У каждого своя головная боль. В самом широком смысле этого слова.
Мы всё ещё не протрезвели со вчерашнего дня. Пьянство – замечательное средство для того, чтобы выбиться из накатанной колеи. Я имею в виду неожиданное, спонтанное пьянство.
Однажды мой друг, Лопатник, получил зарплату – довольно внушительную сумму денег. Зарплату на его работе было принято обмывать. В промежутках между рюмками он постоянно перекладывал деньги, желая их спрятать подальше. Затем он отключился. По его словам, он проснулся дома через восемь часов. Где он был, что делал всё это время – загадка. Проснувшись, Лопатник начинает напрягать память, пытаясь вспомнить, что с ним всё-таки было. В голове его появляются отдельные картины. Вот он, сильно качаясь, идёт по улице. Вот он входит в уличное кафе. Делает заказ. Ему приносят выпивку и закуску. Но он почему-то сразу поднимается с места и выходит. Вот он снова бредёт по улице. И всё сильно качается вокруг. Неожиданно моего друга Лопатника пронзает мысль о зарплате. Он бросается искать рюкзак и ищет, ищет. Он перерыл весь дом. Он даже заглянул в туалетный бачок. Отчаявшись, Лопатник сел на подставку для ботинок и привалился спиной к вешалке. И тут он почувствовал рюкзак. Всё это время рюкзак висел у него за спиной. Слава богу, деньги были в рюкзаке.
У меня самого давным-давно случился довольно неприятный случай, связанный с пьянкой. Ещё в школе весь наш класс пригласили сниматься на Одесскую киностудию. Фильм о школе. Как обычно, ни грамма правды о жизни подростков. Въехали мы большой толпой в гостиницу «Экран», расселились по номерам. Меня, как назло, поселили в номер с педагогом Н. Н. На второй, кажется, день мы купили очень много водки. Очень много – это для нас было две бутылки на восьмерых. Закуски не было. Несколько баранок – и всё. Стояли в номере между кроватями, переминаясь с ноги на ногу, и через силу вливали в себя алкоголь. Хрустели баранками. Кашляли от крошек, попавших не в то горло. Опьянели мгновенно. Да так, что стали падать. На пути к туалету образовалась очередь. Причём все люди в этой очереди стояли на четвереньках. Когда я оказался напротив унитаза, я услышал злой голос.
– Где ключи? – спросил Н. Н.
– Спроси у Н. Н., – ответил я, и меня немедленно вывернуло наизнанку.
Но это ещё не всё. Н. Н. послал меня вниз к кастелянше за ключами. Уж не знаю, что я там кастелянше внизу говорил, только закончилась вся эта история для меня плачевно. Наутро я проснулся в своём номере. Еле встал с кровати (здравствуй, головная боль) и поплёлся на сбор съёмочной группы на Одесской киностудии. Там педагог Н. Н. зачитал официальную бумагу. В бумаге было сказано, что съёмочная группа фильма в моих услугах больше не нуждается. Я оказался козлом отпущения. В итоге все мои одноклассники на два месяца оставались развлекаться в Одессе, а я отправлялся домой, в душную Москву. Поезд Одесса – Москва отходил в день моего рождения. Я уезжал, обидевшись на весь белый свет. Думаю, до конца эта обида не прошла. Никто из друзей-одноклассников не пошёл меня провожать. Только один Копальский, с которым мы и не дружили вовсе, доехал со мной до вокзала и помахал рукой.
Копальского люблю до сих пор. Высокий, статный брюнет, он уже в седьмом классе разбирался в политике и использовал в своей речи довольно сложные слова. Он единственный, кто был со мной в ту трудную минуту. Иногда кажется, что добро забывается слишком быстро. На самом деле – нет, не забывается.
Когда поезд тронулся, я чуть не расплакался. Уж очень весело мы успели пожить в гостинице «Экран». В первый день мы решили сыграть в карты. Договорились, что тот, кто проиграет, пойдёт вниз в вестибюль, где несколько здоровенных актёров смотрят футбол, и спросит у них десять раз: «Это финал?» Проиграл Сенин. Мы всей толпой спустились на лифте вниз и остановили кабину на первом этаже. Мы зажали двери лифта ногами, чтобы видеть любителей футбола, сидящих напротив экрана, а также чтобы в случае чего быстро уехать вверх. Подтолкнули Сенина в бок, и он пошёл. Остановился он среди телезрителей, следивших за ходом матча.
– Это финал? – спросил Сенин.
– Это полуфинал, – ответил ему кто-то.
Сенин помолчал немного, а после опять спросил:
– Это финал?
Один из артистов отвлёкся от футбола и посмотрел на Сенина:
– Это полуфинал.
Через несколько секунд Сенин снова задал вопрос:
– Это финал?
Теперь к нему повернулось уже несколько голов.
– Мальчик, тебе же русским языком сказали: это полуфинал.
– Я понял, понял, – проговорил Сенин примирительно. – Я просто хотел спросить: это финал?
– Это полуфинал, иди отсюда! – зарычали на него.
– А всё-таки – это финал? – не унимался Сенин.
Болельщики вскочили со своих мест. Сенин бросился к лифту. Баранов нажал на кнопку. Мы попадали на пол едущей кабины, задыхаясь от смеха.
Прибыв с позором в Москву, я, помню, как-то туманно объяснил матери причину своего возвращения. Больше ехать мне было некуда. Я два летних месяца провёл, загорая на канале имени кого-то там. Научился прыгать с моста рыбкой. Только после узнал, что под водой, в том месте, куда я сигал рыбкой, утопили огромную ржавую арматурину. Выходит, всё лето я рисковал жизнью.
