… Поздней весной, когда сойдёт снег и земля просохнет, ребята доберутся до этих мест. Они узнают их по скромным обелискам из нержавейки, увенчанных красными звёздами. Первый – в глубокой воронке на краю поля, сразу за деревенской околицей. Второй – на километр дальше, на окраине подлеска. Здесь место падения видно за сотни метров – широкая просека из вывороченного дёрна и размётанных вправо-влево взрывной волной деревьев, заканчивающаяся кратером глубиной в два метра в окружении поваленного полукругом леса…
* * *
Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя…
В одной эскадрильи служили друзья,
И было на службе и в сердце у них
Огромное небо, огромное небо, огромное небо – одно на двоих.
Летали, дружили в небесной дали,
Рукою до звезд дотянуться могли…
Беда подступила, как слезы к глазам —
Однажды в полете, однажды в полете, однажды в полете мотор отказал.
И надо бы прыгать – не вышел полет,
Hо рухнет на город пустой самолет
Пройдет, не оставив живого следа —
И тысячи жизней, и тысячи жизней, и тысячи жизней прервутся тогда.
Мелькают кварталы, и прыгать нельзя…
– Дотянем до леса, – решили друзья, —
Подальше от города смерть унесем.
Пускай мы погибнем, пускай мы погибнем, пускай мы погибнем,
но город спасем.
Стрела самолета рванулась с небес,
И вздрогнул от взрыва березовый лес…
Hескоро поляны травой зарастут…
А город подумал, а город подумал, а город подумал – ученья идут…
В могиле лежат посреди тишины
Отличные парни отличной страны…
Светло и торжественно смотрит на них
Огромное небо, огромное небо, огромное небо – одно на двоих.
(Р. Рождественский)
* * *
Впереди, в зыбком, влажном зимнем тумане проступают контуры Дома Офицеров.
С этим зданием в «старом» городке до сегодняшнего дня были связаны только самые интересные, самые яркие воспоминания и впечатления.
Здесь всем городком они смотрели новые фильмы – переживали за «неуловимых мстителей», с замиранием сердца наблюдали за уловками Фантомаса и радовались, когда он в очередной раз уходил от полиции… Здесь проходили все гарнизонные праздники – с концертами самодеятельности на сцене, пряниками, печеньем и лимонадом с лотков в фойе…
А сегодня всё перевернулось с ног на голову!
Сегодня – 23 февраля, но не слышно ни музыки, ни веселья… Праздник отменён – но, кажется, весь городок всё равно собрался здесь. Люди идут к зданию молча или переговариваясь в полголоса, чуть слышно… Звуки тонут в вязком воздухе оттепели.
Они поднимаются по ступеням, входят в фойе… «Как странно! – думает он. – Ведь это ёлкой пахнет. Только почему? Новый Год же давно прошёл, сейчас уже почти конец февраля!»
И верно – по всему фойе и в зале, в проходах вдоль стен разбросаны еловые ветки. То здесь, то там слышны приглушённые всхлипы. А почему и у мамы на глазах слёзы?
Серёжка недоумённо обводит взглядом привычный – и одновременно такой чужой и холодный – зрительный зал… У самой сцены, на столах, сплошь покрытых еловым лапником, стоят два обтянутых красным кумачом гроба. Крышки закрыты, на них – венки, перетянутые чёрно-золотыми лентами, и большие фотографии в чёрных рамках…
И он, наконец, понимает, что значат слова мамы: «Сегодня в городке траур – в Доме Офицеров прощание с лётчиками». Мысли вдруг начинают бешеную пляску в его голове: «В гробах – тела погибших в той катастрофе лётчиков!» «Старший лейтенант – это ведомый, что погиб сразу… а майор – это ведущий, который пытался увести свой МИГ в сторону от посёлка и сгорел заживо в кабине…» «А рядом с гробами, наверное, их жёны в чёрных платках, все заплаканные? И у майора ещё два сына, что ли? Только взрослые, из старших классов, похоже, раз я их не знаю…» «Ёлка-то, оказывается, не только Новый Год означает, а ещё и смерть, и похороны… Кто это так по-дурацки придумал, чтоб и радость, и горе одинаково обозначать?»
Тут он чувствует чью-то тёплую ладошку в своей руке… Ладошка крепко сжимает его пальцы. Он поворачивает голову, как во сне. Рядом – Лера, за ней – её мама. Лера здоровается с ним одними губами: «Привет!». «Привет!» – отвечает он шёпотом и опять поворачивается к сцене.
На трибуне появляется офицер, начинает что-то говорить…
Серёжка сначала удивляется, что ничего не слышит, а потом перестаёт удивляться. Ведь он и не слушает, потому что перед его глазами вновь и вновь, как пущенная по кругу киноплёнка, прокручиваются одни и те же кадры катастрофы: два красавца-истребителя на форсаже, удар – и через мгновение один МИГ начинает рассыпаться на части, а второй охватывает пламя…
– Серёжа, мне страшно! – доносится до него голос Леры.
– Почему? – слышит он свой вопрос как будто со стороны.
– Понимаешь, мой папа… Он ведь тоже летал в паре с майором Румянцевым! Просто он приболел и не смог выйти на полёты. А если бы на месте ведомого в тот день оказался он?
Серёжка напряжённо морщит лоб и, наконец, находит, как ему кажется, единственно правильный ответ, который может успокоить Леру:
– Знаешь, ведь твой папа воевал в Египте! Если бы он был тогда ведомым, опыт наверняка выручил бы его. Он успел бы отвернуть в сторону, и беды не случилось бы. Представляешь? Ничего этого, – он кивает в сторону сцены, – не было бы вообще!
Лера смотрит на него сначала непонимающе, потом её глаза просветляются, теплеют…
– Да, точно! Так оно и было бы! Мама тоже говорит – это судьба… Спасибо тебе!
Он не помнит, как выходит из зала, из Дома Офицеров… только вдруг понимает, что идёт с Лерой за руку за их мамами, вместе со всеми, следом за грузовиками. В них – гробы и военный оркестр, который играет какую-то скорбную, душераздирающую музыку…
«Надо же, я такой никогда не слышал раньше, – думает он. – Это, наверное, специальная музыка такая, чтобы все во всём городке знали, что к кому-то пришла Смерть…»
* * *
Он впервые осознал, что такое «смерть», когда ему было три с половиной года.
Тогда в январе стояли лютые крещенские морозы. Их кошка – первая Барсуха – обычно всегда просилась гулять на улицу вечером и возвращалась домой только под утро. Он очень переживал – как бы не замёрзла, ведь дверь подъезда на пружине и всегда закрыта. Но мама его успокаивала – в подвале дома специально оставляют открытыми несколько вентиляционных окошек, а Барсуха у них умница, всегда сообразит, что можно спрятаться там в тепле до утра.
И всё действительно было хорошо, пока однажды утром кошка не вернулась домой.
Он ждал, ждал, пару раз спускался на первый этаж и выглядывал на улицу – не сидит ли она перед подъездом, ожидая, чтобы кто-нибудь открыл дверь? Барсухи всё не было.
Часов в одиннадцать он не выдержал. Одевшись потеплее, он вышел из подъезда и первым делом решил обойти вокруг дома, чтобы позвать кошку у подвальных окон – вдруг она там греется? Но все ближайшие к подъезду окна оказались почему-то заколоченными…
Он нашёл её за домом, в паре метров от единственного открытого подвального окна. Лапы её были вытянуты, будто она шла-шла и вдруг свалилась на бок прямо на ходу, да так и застыла.
Он схватил её за лапы и потащил домой, приговаривая: «Барсуха, потерпи, пожалуйста. Я щас тебя отогрею!»
Дома он первым делом взгромоздил её на горячую батарею на кухне. Лапы не гнулись, и уложить её на живот – так, как она любила – он не смог. Поэтому пришлось положить её как получилось – на спину, лапами кверху…
Он сидел у батареи и гладил её заледеневшую шёрстку, когда на кухню пришёл старший брат. Увидев его и кошку, он набросился на него: «Серый, ты сбрендил что ли? Она же дохлая! Тащи её обратно на улицу!» Но Серёжка встал грудью на защиту своей любимицы: «Иди отсюда! Ты дурак, ничего не понимаешь! Она сейчас погреется на батарее, оттает и снова будет живая!»
Брат только покрутил пальцем у виска и вернулся к своим урокам.
… Когда через два часа мама пришла на обед, он всё так же сидел у батареи и гладил свою Барсуху, ожидая, когда же она, наконец, оживёт.
Мама сначала заплакала, а потом, взяв себя в руки, стала объяснять ему: «Сынок, милый, мне очень жаль Барсуху, правда. Но она совсем замёрзла, понимаешь? Пока она искала открытое окошко, мороз добрался до её сердечка, застудил его, и оно остановилось от холода. Ну а когда останавливается сердце, то наступает смерть, и оживить умершего уже никак невозможно. Это только в сказках есть «живая вода»… Понимаешь?»
… Они похоронили её в земляном полу подвала, у своего дровяного сарая. А ночью Серёжка всё думал о том, что сказала мама, и плакал навзрыд. Ведь он уже никогда не сможет поиграть со своей кошкой, потрепать её по животику и почесать за ушком. И она никогда не ответит ему благодарным мурлыканием и урчанием. А ещё он ревел потому, что понял – в конце концов, и мама, и папа, и брат, и он сам когда-нибудь тоже умрут и будут зарыты в землю, как его кошка. И вся такая замечательная, полная удивительных открытий и приключений жизнь закончится, и они никогда не узнают, что будет дальше, потом, после них…
