– Я захожу вам в хвост. Вы открываете трюм, – продолжал Гущин. – И мы переправляем людей по тросу на мой борт.
Собравшиеся в штабе, слушавшие этот монолог с не меньшим напряжением и вниманием, чем Зинченко, переглянулись между собой.
– Это вообще возможно? – озадаченно спросил Шестаков.
– Теоретически вроде да, – ответил Смирнов. – Но практически никто не выполнял – слишком большой риск.
– Там такой ветер – снесет любого, – послышался голос одного из консультантов. – Машины могут столкнуться.
Шестаков посмотрел на Гущина-старшего. Он был в этом плане для него наибольшим авторитетом. Тот задумчиво, с сомнением покачал головой. Шестаков с шипением скрутил пробку у бутылки с минералкой, оттуда вырвался фонтан воды, окативший его с головы до ног. Глава авиакомпании в раздражении отбросил бутылку прочь.
– Сто семнадцатый, я запрещаю рисковать! – прокричал Шестаков в микрофон.
– Там люди! – запальчиво возразил Гущин.
– Запрещаю! За неподчинение в тюрьму у меня сядешь!
Гущин отключил микрофон и проговорил себе под нос:
– Ага… В тюрьму… Нам бы сначала всем сесть.
– Алло… Сто семнадцатый! Сто семнадцатый! Как слышишь? – продолжал бесноваться Шестаков у микрофона.
– Отключился, – сказал консультант.
Шестаков в ярости откинулся на спинку кресла.
– Мерзавец! Пусть только доберется до Петропавловска – под суд отдам!
– Давайте пусть сначала доберется, – сказал Смирнов.
Отец Гущина ничего не сказал, Тамара Игоревна также безмолвствовала.
Алексей оглянулся на Валеру.
– Ну что, Чкалов. Все равно мне будет бдымц… Это только у военного парашют за спиной. А у нас – двести душ. Ну, сейчас поменьше, но все равно…
И включил громкую связь.
– Уважаемые пассажиры! Говорит командир корабля Алексей Гущин. Наш самолет летит к земле. Скоро вы будете в безопасности. Но рядом с нами другой самолет. Он поврежден, на нем люди. Они не долетят, если мы не поможем.
Пассажиры слушали голос Гущина как голос Бога. А тот вещал:
– Мне придется рискнуть и пересадить их на наш борт. Я не могу принять это решение в одиночку. Мне нужна ваша поддержка. Мне нужно ваше решение, причем единогласное. Кто за?
Гущин взглянул на Валеру.
– Ну, давай, иди. Считай.
Валера вышел в салон. Пассажиры растерянно уставились на него. Валера поднял руку и посмотрел на пассажиров выжидающе. Все сидели не шелохнувшись. Решение было слишком тяжелым.
Первым поднял руку Андрей. Робко, по одному, пассажиры тоже начали тянуть руки вверх. Сначала один, затем другой – словно по цепочке. Рабочий поглядел на Вову и неспешно поднял руку. Бухгалтер спросил:
– Товарищи, кто возражает?
И сам поднял руку. Наталья смотрела на поднимающиеся руки и не решалась сделать то же самое. Наконец она заплакала.
– А если мы упадем? У меня дети! Я не могу!
И вдруг ее сын, спасенный Валерой Сережа, вскинул свою худенькую ручонку вверх и толкнул локтем сестру. Девочка последовала примеру брата. Наталья зарыдала пуще прежнего. Наконец подняла руку и она.
– Ну что ж… – весело резюмировал улыбнувшийся Валерка. – Поскольку одного не ждут – будем считать, единогласно!
Алексей Гущин смотрел на монитор, на котором отображался пассажирский салон. Он смотрел на поднятые руки пассажиров. Из наушников тем временем слышался голос Шестакова:
– Я запрещаю проводить эту операцию! Ты меня слышишь, стажер?
Тут его отодвинул Гущин-старший и сам приник к микрофону.
– Леша, это я, – твердо проговорил он. – У тебя на судне люди.
– Папа, лучше подскажи! – отозвался сын, и отец понял, что, невзирая ни на чьи просьбы и приказы, сын поступит так, как будет считать сам. Как подскажет ему его совесть.
Шестаков поглядел на Гущина-старшего в изумлении. Он не знал, что Алексей за штурвалом – его сын. Открыв рот, он хотел что-то сказать и тронул Гущина за руку.
– Леша, хоть раз в жизни сделай так, как говорят, – продолжал отец, не обращая внимания на Шестакова.
В этот момент в кабину ворвался радостный Валерка и сразу же попытался взять наушники. Гущин резко вырвал их из его рук.
– Пап, тогда не мешай, – сказал он в микрофон. – Леонид Саввич, снижаемся…
– Леонид Саввич, угомони своего стажера! – тут же вмешался Шестаков. – Ты за него после драки поручился – теперь заставь делать, что велят, а не то, что ему хочется!
– Алексей… Леша… – начал Зинченко. – Я тебя прошу. Это не приказ… Но я тебя очень прошу.
– Леонид Саввич, вас понял. Буду делать, что велят.
Шестаков выслушал этот диалог хмуро. Он представлял его себе не так и интуитивно чувствовал, что стажер не только не внял словам Гущина – он уже принял свое решение. И никто на свете не был способен его переломить. Смирнов от напряжения покусывал губу. И тут снова послышался голос Гущина:
– Только если Зинченко со своей командой навернется в океан, вам даже некому будет руку подать, господин-товарищ главнокомандующий! Вы меня слышите?! Слышите меня?
И тут в дискуссию вступила почти все время молчавшая Тамара Игоревна:
– По инструкции, рисковать запрещено. Но как мы потом друг другу в глаза смотреть будем?
Повисла тягостная тишина.
– Вам хорошо говорить, Тамара Игоревна, вы в такие ситуации не попадали, – проговорил один из консультантов.
– Вы полагаете? – оборвала его Тамара Игоревна и посмотрела на Шестакова.
– А если что-то случится? – спросил он.
– Ответственность – тяжелая штука, – пожала плечами Тамара Игоревна.
– Вы мне тут про ответственность говорить будете? – взорвался Шестаков.
– Просто не надо им мешать, – твердо сказала Тамара Игоревна.
Гущин-старший опустил голову. Воцарилось молчание. Все ждали, что скажет Шестаков. Наконец, он откашлялся и сказал в микрофон:
– Зинченко!
– Да, – отозвался Леонид Саввич.
Он в кабине напряженно переглядывался с Александрой.
– Леонид Саввич! – раздался голос Гущина.
После некоторого молчания Зинченко проговорил в микрофон:
– Борт сто семнадцать, начинаю снижение.
– Снижаемся до трех тысяч и начинаем разгерметизацию, – подхватил Гущин.
Сказав это, он обернулся к Валере:
– Андрея позови!
Тут в штабе очнулся Гущин-старший.
– Леша, разгерметизацию начинай на четырех…
– По инструкции, не выше трех, – возразил сын.
– Да я сам писал эту инструкцию! – раздраженно пояснил отец. – Это для штатной ситуации. А какая у тебя там, к черту, штатная ситуация?! Начинайте на четырех, когда подойдете к трем, уже можно будет начинать эвакуацию.
– Леонид Саввич, как поняли? – спросил Алексей, когда отец умолк.
– Все понял, продолжаю снижение, – отозвался Зинченко.
– Только… Леша, – добавил отец. – Ты дверь не сможешь открыть – там такая конструкция.
– Значит, выбью, – спокойно парировал сын.
Отец вспыхнул и откинулся назад.
– Ну, выбивай.
В кабину грузового самолета заглянула Вика. Ей сразу же начал давать инструкции Зинченко.
– Пассажиров одень теплее. Любые мази, кремы, все на лицо и руки. Детей укутайте. Ты должна сама все проконтролировать. Начинаем пересадку.
Вика внезапно побледнела и стала оседать на пол.
– Я не могу! Я боюсь! Я не буду! Давайте не будем, пожалуйста! Я не буду!
У нее произошел конкретный нервный срыв. Вообще-то Вика как раз всегда отличалась крепкой и устойчивой нервной системой – видимо, просто наступил ее личный предел. Зинченко как мог постарался привести ее в чувство, пока не началась истерика.
– Вика! Соберись! Будь умницей, – спокойно и твердо произнес он.
– Я не хочу! Пожалуйста, не трогайте меня! – шептала Вика, закрывая лицо руками.
– Возьми себя в руки!
– Леонид Саввич, не кричите! – встала с кресла Александра. – Я все сделаю.
Она обняла Вику и вывела ее из кабины. Выйдя в трюм, Саша обратилась к беженцам, стараясь говорить своим естественным голосом:
– Я второй пилот Александра Кузьмина. За штурвалом превосходный командир, пилот первого класса Леонид Саввич Зинченко. У нас есть проблема – в самолете мало горючего. Поэтому… Мы с вами пересядем. В другой самолет. Прямо в воздухе. Это сложно. И скажу честно – мне страшно. Но если мы сейчас будем тряпками – погибнем все. А если будем молодцами, то все будет хорошо. Обещаю. Правильно?
При этих словах она погладила по голове девочку. Свен пытался расспросить окружающих, о чем говорит эта женщина-пилот. Сесиль прислушивалась к словам Александры. Нервная женщина тут же стала причитать своим излюбленным: «Господи, Господи…»
Пассажиры стали потрошить свои сумки. Они вытаскивали кремы, мази, пену для бритья. Стали укутываться и намазываться. Пассажиры, не попавшие в первую партию, снимали свои куртки и натягивали на тех, кто пойдет впереди. Вышедшая из ступора Вика стала помогать пассажирам.
– Сначала переправляем женщин и детей, потом раненых.
