Ознакомительная версия.
А пока. Я поцелую тебя в лоб, спящего. Посижу на прощанье с тобой. Бесполезно ушедшие дни. Годы. Безвозвратная молодость. Как жаль, что ее не вернуть. Ты спи пока. А я соберусь. Я не возьму ничего. Меня тяготят эти вещи. Все эти вещи – ты.
Прощай! Я ухожу с улыбкой на лице. Это слезы радости, яркой дороги впереди. Легкий трепет. Предвкушение жизни. Свободы. Я чувствую себя женщиной. Я хочу жить. При одной только мысли, что больше никогда не встречуcь с тобой».
Она рассказала ему о бабочке. И написала от ее имени письмо. Ей казалось, что это еще что-то изменит.
– Брось в огонь этот конверт. Пусть он его откроет в аду!
Они сидели на полу у окна. Его уродливые руки становились прекрасными, вновь ощутимыми. Его голос звучал, как музыка, лишенная всякого смысла. Он слушал себя со стороны, осторожно меняя интонации. И паузы между словами. Она обрела слух. Трогает его губы сухие. Пальцы помнят на ощупь. А глаза в упор не видят перед собой.
– Ляля… Лялечка… Ляля…
Голос коснулся ее плеч, словно ветер теплый. Обернулась.
Перед ней стояла та самая зеленоглазая. С юным мечтательным взглядом. Не сгорбленной земными камнями спиной. Цветная, яркая, радужная. Будто от нее одной исходит солнечный луч и освещает всю комнату. Радостная. Зажженная. Высокая, стройная. Идеальная. Ляле не хватало слов, чтобы описать все свое восхищение. Совершенство. Она задержала дыхание и просто хотела насмотреться на нее.
– Не уходи…
Слетело с ее губ. Силуэт растворялся в воздухе. В комнате стало темно.
– Ляля…
Она открыла глаза. Увидела его возле себя, встревоженного. Все вокруг казалось серым. Даже он.
Часть шестая. Театр призраков
2.
Он привел в наш дом свое новое творение. Совсем молодое дитя. Какие ее годы. Двадцать. Двадцать два. Светлые глаза, как у меня. Детские ямочки. Она оделась по-взрослому. Ей так казалось. Короткая юбка. Ноги в мурашках. У нас прохладно. Такие чистые глаза, совсем еще сахарные. Малышка оголила перед ним свои плечи, а я волновалась, чтобы она не замерзла. Ребенок уже не грудной. И он так молод… Я бы угостила ее чаем, только он подумает, что я хочу ее отравить.
– Я вам не помешаю?
(вошла в мастерскую).
Девушка взволновалась. Покраснела и прикрылась простыней.
– Нет, входи, только тихо.
Он был занят ею и полностью увлечен.
Я смотрела на все это обыденно, а ей это было впервые. Новые ощущения, когда в тебя входят извне. Когда тебя трогают не рукой, а кистью. Когда твои эмоции – это возбужденные глаза твоего мастера. Ты становишься собой. И рождаешь этому миру что-то особенное. Такое, чего не было ранее в природе. То, что потом носишь в себе день за днем. Он принял на себя роль отца. Но не для единственной матери. Когда на тюльпане рисуют тюльпан. Это красота ради красоты. Совсем не понимая женской души, он руками в нее лез, чтобы нащупать ее и вернуть обратно на место. Ему хотелось убедиться в том, что она есть. Так просто. А шрамы на коже смываются теплой водой. Но картины перестают после дышать. Их уже можно вешать на стену…
А у тебя самого есть душа?
Когда он закончил, его новый эскиз оделась и направилась к двери. Я все это время смотрела в ее глаза. И даже не вспомню, что он оставил на ней.
– Пойдем в театр. Я купил нам два билета!
Закрыл кран и вытер руки полотенцем. Он был доволен собой.
Ляля не видела ничего вокруг себя, она шла слепо, схватив его руку крепко. Состояние страха, когда боязнь споткнуться намного сильнее, чем ссадина от падения. Предвкушение тайны.
– Можешь снять повязку.
Глаза быстро привыкли к картинке перед собой. Все дело в ярком свете, а точнее – в его полном отсутствии.
Малый зал. Сумрачная обстановка. Потолки не давили на голову. Они были высоко. Ощущение свободного пространства. Полета через весь зал и обратно. Не задев при этом ничего и никого. Путь свободен. Все стулья были пустыми. А тишина – пугающей. Как старое немое кино.
Сцену осветили. Доносились шаги. Громкость постепенно прибавлялась. Она посмотрела на него, а он смотрел вниз на сцену в ожидании действия. Он был взволнован. В каком-то странном состоянии. Глубокого опьянения, когда зрачки увеличивались настолько, что глаза казались черными. Он был не в себе.
– Я выкупил все места, чтобы показать тебе театр призраков.
На сцене появилось два человека. Женщина в черном платье до пола. И мужчина в белом костюме.
– Пойдем. Только ни слова, ни звука. Мы мертвы. Они не видят нас.
Он взял ее руку и повел вниз по ступеням. Началось выступление.
– Я чувствую, а следует, я живу. И в голосе моем дрожащем нет тайны. Не оголяй свою душу, я весь горю. Но в этом теле холодном я не сгораю.
Они зашли на сцену и встали в двух шагах от актеров. На таком расстоянии ей еще не приходилось видеть пьесу.
– Ты горишь оттого, что меня не в силах обжечь. Это называется разделить свою сущность надвое. Тебе лишь бы открыться. Вселить в меня свое ненавистное «я». Заставишь его полюбить, как святое. Ты передашь его мне через кожу горячую. Через губы холодные. Воздушно-капельным, как болезнь, и обходишь меня постельным путем.
Художник подошел к героине и стал напротив нее. Вдохнул ее голос. И следил, как меняется мимика на ее лице. Коснулся волос теплым паром. Она смотрела все это время через него. На того, кто стоял сзади.
– Я – женщина. Вообразившая себя ангелом окрыленным. Однажды почувствовав это, я буду носить в себе день за днем. А однажды я загрущу. Бесконечно тая, как мне этого теперь не хватает. Ты перестанешь меня замечать. Не поймешь моих очевидных намеков. И от меня останется то абсолютное зло. Что ты разделил пополам. Свою же часть во мне ты начнешь отрицать. Что же, я не смогу тебя переубедить в том, что я другой была до тебя. Изначально. Я тебя начну раздражать. День за днем, так громко. Тихо ночью. Я уродство, ничто? За что же ты так равнодушен ко мне? Я тонкая. А ты грубый, пустой. И бесчувственный. Если бы ты открыл тогда при знакомстве лицо, я бы…
Женщина в черном платье сделала два шага вперед, к мужчине. Провела теплой рукой по щеке и плюнула ему в лицо.
– За что? – возмутился он.
– Это меньшее, чего ты заслуживаешь. Я благодарна тебе за то, что я никогда не задамся вопросом, что было бы, если бы я не ушла за тобой.
(повернулась спиной).
Ляля испытывала десяток совершенно разных эмоций. Переживаний. Восклицаний. О, какая игра. Какие диалоги. Она боялась громко дышать, герои действительно их не видели. Не замечали и ни разу не задержали на них свой взгляд. Это было неподражаемо. И так легко уловимо, что она не заметила, как на реснице застыла слеза. Сладкая соль.
– Постой.
(вытер ладонью с лица).
– С чего же вы взяли, что будет все так? С чего?
Женщина подняла голову. Безымянный творец стоял на расстоянии протянутой руки от нее. Он смотрел в ее профиль. Трогал воздух в сантиметре от ее правой щеки. Что она чувствует? Холод, тепло? Она играет? Нет, она этой ролью живет. Как жаль, что я не в силах притронуться к ней.
– «Вы»?
Подняла свои тонкие брови, улыбнулась.
– Как мило. Вы… А чем отличаетесь вы от тех, кто ходит стоя на трон?
«Убежденная феминистка», – подумал актер.
«Актеры играют людей», – задумалась Ляля.
– Я не отличаюсь ничем. Но если вы сейчас не поверите мне, не поверите и другому. И третьему, и десятому. Вы останетесь одна, потеряете интерес к себе. Вам больше не перед кем будет открывать свою красоту. Разве не в этом состоит смысл женской доли? Влюблять в себя с одного неосторожного взгляда. Влюбляться слепо в слова, а затем в губы того, кто их произносит.
– Почему на расстоянии, пусть будет «вы», вы мне кажетесь в здравом уме. И выглядите очень даже достойным.
Костюм на нем, и правда, сидел, как наглаженный просторный мешок, в котором, помимо его самого, оставалось еще одно место.
– Дело в том, что стоит мне отойти от вас хоть на шаг, вы делаете два шага мне навстречу. А вцепись я в вашу длинную ногу вновь, я проползу ровно столько, насколько хватит вас для того, чтобы надо мной поглумиться. А после вы пнете меня, как собаку, ногой.
– А дружба?
– Знаю я вашу женскую дружбу!
«Все знает», – подумала она.
«А как же», – прокомментировал он.
Ляля к нему подошла, стала напротив него и смотрела. Ей одной показалось, что он не тот, за кого героиня его принимает. Такое странное ощущение. Будто что-то в нем проскользнуло такое, от чего она хотела крикнуть ей: «Не верь ему. Он не тот».
На сцене театра два призрака кружили над актерами. Зрители на секунду забыли, что это всего лишь пьеса.
– Вы женаты?
На полшага к нему подошла.
– Вы полагаете, что будь я женат, я смог бы прийти так безвкусно одетым?
– Да. Я думаю так. И дело вовсе не в том, как сидит на вас этот костюм. А в опрятности. Аккуратно подстриженные ногти, туфли начищенные, чистые волосы. Я заострила внимание больше на этом. Человек, который прекрасен к себе в таких мелочах, уважает себя достаточно для того, чтобы носить хороший пиджак. Эта мелкая деталь держит на себе весь его механизм. Разве я не права?
Ознакомительная версия.
