– А не надо было в Москву, – неожиданно жестко высказала матери Анжела. – Это ж было сразу ясно: никуда она не поступит. Но ты ж все равно поехала! Знала, что не поступит, но поехала!
– А ты бы со своим ребенком не поехала? – вскочила Римка.
– Я бы поехала, если бы он у меня один был.
– Это ты своему отцу спасибо скажи! – перешла на крик Селеверова.
– И скажу! – развернулась на сто восемьдесят градусов Лика и ушла к себе.
– И скажи! – проорала вслед Римка и устало бухнулась на диван: – Господи, когда ж все это закончится? Быстрей бы уж уехала! Все нервы вымотала…
По негласной договоренности Олег Иванович в бабьи разборки посвящен не был. В момент его возвращения домой в квартире воцарялись мир и покой, как в африканской саванне в час водопоя. Застав вечером дома обеих дочерей, Селеверов, поужинав, садился на диван и усаживал их рядом, обнимая за плечи.
– Уедешь скоро? – грустно спрашивал отец Лику и гладил тяжелой медвежьей лапой по большой голове дочери.
Анжелика молчала, уставившись в телевизор.
– И ты тоже хороша! – обращался Олег Иванович к Лёке. – Смотри, замуж не выскочи! Вижу, как глазищами своими поблескиваешь. Вся в мать.
– Я-а-а? – делано возмущалась Элона и клонилась к отцовскому плечу, чтобы промурлыкать, какая она смышленая девочка.
Это был домашний театр, искусственное перемирие в благих целях. «Ради отца, – виноватила их Дуся, – можно и потерпеть. Не убудет!» Римка выражалась конкретнее: «Доведете – прокляну». От этого хуже всех становилось Ваховской, верившей в силу материнского слова:
– Не надо бы так, – отваживалась она советовать ей и тут же отводила глаза в сторону.
– Не лезь не в свое дело, – отсекала ее Селеверова и, надувшись, пялилась в телевизор.
День отъезда Анжелики в Ленинград стал Днем великого освобождения от доморощенного лицедейства женского населения четырехкомнатной квартиры. И только Олег Иванович искренне огорчался разлуке с дочерью, потому что в глубине своего заплатанного сердца чувствовал, что в Ульск она никогда не вернется. Пойдет другой дорогой без его, отцовского, благословения, как сама выберет. «Ох и удивит она меня», – сетовал про себя Селеверов и боялся признаться, что ощущает себя если не сиротой, то как-то очень странно. Без привычной пары – «папина дочка».
Сама Лика была на удивление спокойна и доброжелательна даже по отношению к сестре.
– Пиши, – попросила она из вежливости.
– Буду, – так же из вежливости наврала Элона и привычно скрестила указательный и средний пальцы.
– Звони каждую неделю, – деловито потребовала мать и скептически смерила Анжелику взглядом. – И приоденься там. Все-таки ты ж женщина, – скривилась она и секунду поотдыхала взглядом на младшей дочери. – Письма писать не люблю, не умею. Если что срочное – телеграммой. Ну и звони…
И только Дуся, не побоявшись показаться смешной, нелепой, трепетно обняла разом и неожиданно повзрослевшую воспитанницу и заплакала:
– Писать тебе буду. И ты черкни иногда, чтоб душа не томилась. Береги себя, девочка. Если что, скажи – приеду. Помочь там что или сготовить… Развязкой не ходи: стынь там, говорят, страшная и дожди все время. Ноги чтоб сухими были всегда… И на голову…
– Ну Ду-у-ся! – засмеявшись, отстранилась от нее Анжелика, но тут же была водворена обратно.
– Погоди… Возьми вот… – Евдокия попыталась что-то вложить воспитаннице в руку, но вовремя сообразила и засунула девушке в нагрудный карман.
– Чего это? – недовольно пробасила Лика.
– Ничего. Так… От меня… На первое время…
– Деньги, видно, сует, – ревниво отметила Римка и дернула мужа за рукав. – Неужели думает, что мы ребенка без всего отправляем?
– Да успокойся ты, Мусь, – покладисто потрепал Селеверов жену за плечи. – Ну хочет, пусть даст. Лишним не будет.
– Интересно, сколько?
– Сколько бы ни было, – оборвал Олег Иванович и подошел к Дусе. – Ну ладно, Евдокия, не на поминках. Ты ее словно на тот свет отправляешь, так убиваешься.
– Скажете тоже! – сквозь слезы заворчала Ваховская, но хватку свою ослабила и отошла в сторону, приготовившись простоять на перроне до самого конца.
– Может, поедем уже? – чуть слышно, матери на ухо, заканючила Элона и повисла на Римке.
– Пять минут можешь обождать? – рассердилась мать и подошла к Анжелике, около которой склонился Селеверов, что-то той тихо объясняя.
– Подожди… – отстранил он жену и склонился над дочерью еще ниже. – Поняла?
Анжелика поправила очки и с благодарностью выдохнула:
– Поняла.
– Вот так вот, – кивнул головой Олег Иванович и развернул дочь лицом к вагону. – Иди давай, а то поезд тронется.
– Ли-и-ика! – вдруг взвилась Элона и бросилась на шею сестре. – Пока! Может, не поедешь?!
Анжелика беспомощно посмотрела на родителей. Не зная, что делать в таких случаях, она с готовностью обняла сестру и почувствовала, что глазам стало горячо.
– Господи ты боже мой! – взмолилась Евдокия, наблюдая за воспитанницами. – То они ругаются, то они милуются… Ну что за дети за такие! Хватит уже! – прикрикнула она на сестер и замахала рукой Анжелике. – Иди! Иди давай. С богом!
Поезд тронулся, Элона заплакала в голос и пошла рядом. На перроне остались недоумевавшие родители и счастливая Евдокия. Она беспрерывно крестила воздух, в котором медленно двигался хвост фирменного поезда «Ульск – Ленинград», увозившего «ласточку мою писаную».
* * *
Первое время отсутствие Анжелики ощущалось всеми довольно остро, отчасти потому, что жизнь стала размеренно предсказуемой и спокойной. Ее больше не сотрясали «боевые схватки» сестер, кухонные перепалки Риммы и Евдокии, вечерние зигзаги Селеверова. Даже на расстоянии Лика умудрилась подчинить жизнь далеких ульских родственников определенному регламенту: каждое воскресенье – сеанс связи, письмо – раз в месяц, адресованное всем и никому конкретно, два раза в год – подробный отчет о результатах сессии и вежливая заинтересованность – «а как там у вас?»
– Норма-а-ально! – кричали все по очереди в телефонную трубку, передавая ее друг другу.
– Когда приедешь? – торопили с ответом родители в январе и июне.
– Не приедет? – робко уточняла Евдокия, с надеждой глядя в глаза Селеверовым.
– Нет, – равнодушно отвечала Римка и вешала трубку на рычаг.
– Ну как же! – шипела Лёка. – Она у нас, почитай, коренная ленинградка. Ей недосуг!
– Ну ты поезжай! – пробовала исправить положение Ваховская и соблазняла Элону открывающимися перспективами: – Эрмитаж, «Аврора», Русский музей, Кунсткамера… Сестра, наконец.
– Ни за что! – декларировала Лёка, не обращая внимания на Дусины уговоры.
– Не зарекайся, – предупреждала ее Евдокия и грозила пальцем.
Так и случилось: на излете третьего курса Анжелика сообщила, что выходит замуж.
– Заму-у-уж? – не поверила Элона материнским словам. – За кого?
– За кого-то Антанаса. Антона, по-нашему.
– А когда свадьба? – еле выдохнула Лёка.
– А не будет свадьбы, – обнадежила дочь Римка.
– В смысле?
– Не хотят.
– Залетела, что ли? – цинично поинтересовалась Элона.
– Знаешь, мне не докладывают. Сказала, не хочет.
– Мало ли чего она не хочет? – взревел Олег Иванович, услышав новость одним из последних. – Кто ее спрашивать будет?
– А чего такого-то? – подлила масла в огонь Лёка. – Причины разные бывают… Может, специально не хочет, чтобы мы приезжали. А потом – уа-уа, – разошлась Элона, изображая, что укачивает на руках младенца.
– Прекрати, – прикрикнула Римка, видя, как побагровел Селеверов. – Чего болтаешь?
– Да я ничего, просто предположила, – пошла на попятную Лёка. – И кем она у нас теперь будет?
– Вайт-ке-не, – прочитала по слогам Дуся с обрывка газеты.
– Ке-е-ем? – зарычал Олег Иванович.
– Каким-то Вайт-ке-не, – повторила Евдокия, добросовестно выговаривая каждый слог.
– Не каким-то, наверное, а какой-то, – предположила Элона, раздавленная нерадостной новостью.
– Ну какой-то, – не стала спорить Дуся и тревожно посмотрела на Хозяина.
Олег Иванович сидел за столом, распустив галстук, и тяжело дышал. Он думал, что был готов к любой неожиданности со стороны старшей дочери, но на такое, разумеется, не рассчитывал. И свадьбы, значит, им не надо! И приезжать не надо! Ей даже его согласия не надо! Ни его, ни Римкиного. Ну, засада!
– Олежа, – потянула его за рукав обеспокоенная не на шутку Селеверова. – Ты не волнуйся…
– Что значит «не волнуйся»? – вскинулся на жену Олег Иванович. – Я отец! Имею право знать, кто, когда и во сколько. Это что, спрашивается, за спешка такая? Это почему это? Не спросив ни отца, ни матери. Самовольно, ра-а-аз – и в дамки. Это он ее содержал? Этот… как его…
– Антанас, – подсказала Римка разбушевавшемуся Селеверову.
– Антон этот. Почему тайно? Почему без родителей? Без сестры? Без свадьбы?
