Ознакомительная версия.
«Только возвращайся живым! И поскорее!» – писала умница Светлана и каждый вечер приходила в гости на Арбат. К маме Александра.
Александр не вернулся. Погиб при взятии Вены. Посмертно был награжден орденом Красной Звезды.
Про родителей все ясно, говорить нечего. Погиб единственный сын – красавец, умница и надежда. Светлана по-прежнему приходила к ним в дом. Оплакивала Александра. Стала известной концертирующей пианисткой. Замуж вышла нескоро, только в пятьдесят пятом.
А много раньше, в сорок шестом, на пороге квартиры на Арбате появилась молодая женщина с ребенком на руках.
Это была Маруся, «походная жена» Александра. Ее пустили в дом, напоили чаем. Ребенок, укутанный в одеяльце, крепко спал. Потом он заплакал, и одеяльце развернули.
Перед ними лежал маленький Сашенька, любимый сынок. Абсолютная его копия.
Марусю никуда не отпустили. Определили ей и ребенку самую большую и светлую комнату. Называли доченькой. Маруся была сиротой, вся ее семья погибла – сожгли всех жителей белорусской деревни. Всех согнали в сельский клуб и сожгли.
Маруся поступила в медицинский. Выучилась на врача. Работала оперирующим хирургом в Первой градской.
Замуж не вышла, хотя свекровь очень уговаривала устроить личную жизнь. Прожила со свекровью до конца ее лет. Сын Сашенька вырос прекрасным человеком. Очень образованным. Его образованием занималась бабушка.
А со Светланой, кстати, Маруся подружилась. Детей у Светланы не было. Она стала Сашенькиной крестной и названой матерью.
Как отрадно, когда у людей человеческие лица, действия и поступки.
Как-то на душе становится легче и светлее. Проще жить.
Адвокат нас всему научил, и мы получили от Нюси развод и отказ от Илюши. Пытаемся ее забыть как страшный сон, но пока не очень получается. По ночам я по-прежнему плохо сплю. Боюсь, что однажды она заявится и потребует сына. Черта лысого ей, а не сына! Но покоя как не было, так и нет. Если бы не Валечка… Я бы просто давно стала пациенткой неврологической клиники. Это в лучшем случае. А в худшем – психбольницы. А пока расплачиваемся по долгам. За услуги адвоката.
Данька дома почти не появляется. Бывает набегами. Живет у Марьяны в ее пентхаусе в «Алых парусах». Ужинают они в «Пушкине». Отовариваются в «Азбуке вкуса».
Я интересуюсь, не давится ли он черной икрой, купленной за деньги Марьяниного папаши.
Может, мой сын еще и альфонс? И я еще осуждаю Ивасюков за плохое воспитание дочери! Там, по крайней мере, гены. А у нас в роду халявщиков вроде не было.
Однажды они с Марьяной пригласили нас на ужин. Во французский рыбный ресторан.
Муж отказался сразу. А я сломалась. Я – мать. Вставая в позу, можно потерять сына. А я его, похоже, уже почти потеряла. В общем, я поехала. Оделась скромно, без парада. Перед кем мне выпендриваться?
Данька встречал меня у входа. Как только я вошла, сразу поняла, что «в таком кино я не снималась». Как говорит моя подруга Сонька. Пафос, пафос и пафос. И еще гламур. Заметила, что на моем дураке новый свитер и ботинки. Стоимость не представляю. Могу только предположить. Очень приблизительно.
Мы подошли к столику у окна. Ко мне повернулась сидящая за ним девушка. Протянула руку и сдержанно улыбнулась уголками рта. Не встала. Может, я не знаю правила этикета? Может быть, женщина, приветствуя другую женщину, даже старше по возрасту, вставать не должна? Не знаю. Но я хотя бы привстала. Приподняла бы задницу.
Рука у Марьяны тонкая, невесомая. Ногти красивые, ухоженные, покрытые бесцветным лаком.
Я угнездилась в мягком кресле напротив мадемуазель. Отметила, что уже настроена заведомо негативно. Разве это правильно? Справедливо? Что я про нее знаю? Может быть, она умница и хороший человек? Разве она виновата в том, что ее папа оседлал нефтяную трубу или прибрал к рукам алюминиевое производство. Кто успел, тот и съел. Или меня раздражает чужое богатство? Раньше такого за собой не замечала. Правда, раньше и не сталкивалась так близко. Или это глубинные комплексы? Несоответствие, так сказать…
Но ведь влюбилась она в моего нищего сына? Значит, не корыстна. А зачем ей богач, если своего добра навалом? Можно и для души – полюбить свинопаса. К тому же такого красавца.
Не знаю, корыстна она, умна или добра. Вижу только, что она прекрасна. Абсолютное совершенство. Огромные глаза цвета изумруда, точеный нос, смуглая кожа. Пепельные волосы и идеального рисунка божественные уста. Полное отсутствие косметики. Серый свитерок и черная узкая юбка. На пальцах единственное кольцо – крупная черная жемчужина. Нитка жемчуга на шее, тоже черного. От нее восхитительно пахнет какими-то незнакомыми мне духами. А нос у меня очень чуткий – собачий нос.
Она изучает меню. Очень тщательно. Данек молчит и улыбается, как придурок. Бросает на меня взгляды – типа, ну как? Я не реагирую.
Она советует мне взять теплый салат с тунцом и лобстера. Сетует, что устрицы ныне мелковаты.
Я беру ситуацию в свои руки. Читаю меню и заказываю все абсолютно другое. Игнорирую ее советы. Короче, первый вызов отправлен.
А она, похоже, не поняла. Ладно. Посмотрим, что будет дальше.
Ужин проходит почти молча. Редкие фразы о погоде. Говорить нам не о чем. Она не очень разговорчива в принципе или ей совершенно наплевать, какое я составлю о ней мнение. Понравиться мне не старается. Я ей тоже.
Потом она идет в дамскую комнату, и сыночек меня спрашивает:
– Ну как?
Шепотом. Оглядываясь назад. Я пожимаю равнодушно плечами.
– Как? Да никак. Как говорила моя бабушка, пойди да покак.
А чем мне, собственно, восхищаться? Ее неземной красотой? Тоже мне заслуга!
Я пью кофе и смотрю в окно. Данька нервничает и много курит. Значит, мое мнение для него все еще что-то значит…
Уже отрадно. Возвращается Марьяна. Одно сплошное ходячее достоинство. Совершенство такое ходячее. Как себя ощущает человек, лишенный каких-либо недостатков? Даже интересно. И еще мне интересно, кто будет расплачиваться за ужин. Предпочитаю при этом не присутствовать и выхожу в дамскую комнату. А там – бронзовые вазы с белыми лилиями и полотенца с золотым шитьем, картины на стенах. Позолоченные краны и фиолетовая туалетная бумага, пахнущая ночной фиалкой. Музей просто какой-то. Ну вот, приобщилась и я к жизни нуворишей.
Очень хочется прихватить с собой полотенчико с золотыми хризантемами. Но воспитание не позволяет. А зря. Наступаю своему порыву на горло и выхожу из этого храма гигиены и красоты. Вот где можно попросить политического убежища! И жить в душевном ладу с окружающим миром и, собственно, с собою.
В гардеробе Данька накидывает на плечи Марьяне меховое манто. По-моему, соболь. Могу и ошибаться. Он предлагает мне заказать такси, но мадемуазель говорит, что «маму они подвезут».
Так. «Маму». Хорошие дела. Я как-то пугаюсь. Нервная я стала. Пугливая. Вздрагиваю от этих слов. Неврастеничка, короче. Сыночкины «поиски счастья» даром для меня не прошли.
За руль шикарного «Лексуса» садится Данька. Она предлагает мне переднее сиденье. Вот вам, мама, почет и уважение! А вы боялись!
Я усаживаюсь сзади. Говорю, что меня не укачивает. Дура я все-таки! Надо было плюхнуться на переднее. И поставить всех на место! И себя в том числе. Но поздно пить боржоми.
Я себя ругаю. Я себе не нравлюсь, я собой недовольна. У бедных собственная гордость. Вот как это называется.
Мы едем молча и слушаем музыку. У подъезда моей обшарпанной девятиэтажки я говорю сыну:
– Зайти не хочешь? С Илюшей повидаться?
Вот так. Свои пять копеек я все же вставила. А что мне молчать? Скрывать Илюшу? А если она про него не знает? Ну, тогда это вообще запредел! «Тогда я не хочу знать и Илюшиного папашу!»
Нет, знает.
– А не поздно? – спрашивает Марьяна и смотрит на часы. Потом добавляет: – И с пустыми руками! Неудобно как-то. – Кивает. – Да, в другой раз. Поздновато.
Ладно. Живи, дочь олигарха! Пока я тебя не съем. А там посмотрим! Жизнь покажет.
Я благодарю ее за ужин и двигаюсь к подъезду. Сын выскакивает меня провожать. Пытается чмокнуть. Я уклоняюсь. Почему? Сама не понимаю. Он мне неприятен? Опять же – почему?
Я захожу в лифт и вижу его расстроенные глаза. Наплевать! Пусть живет спокойно дальше! И получает от жизни удовольствия! От лобстеров и «Лексусов»!
А мы как-нибудь! Без него справимся!
Я вхожу в квартиру абсолютно без сил. Как будто разгружала вагоны. Муж уже спит. Илюшка тоже. Валечка на кухне смотрит телевизор. Видит меня и ни о чем не спрашивает. Молча наливает мне чаю и тихо уходит. Святой человек!
Я почему-то плачу. Нет, определенно я стала истеричкой. Ну что мне плакать? Все живы и здоровы, тьфу-тьфу! Илюшка спит в соседней комнате.
Ну почему мне так плохо и тоскливо? Почему?
Может, я просто разучилась радоваться жизни? Просто устала? Или мои проблемы серьезней? И мне нужен специалист по душевному устройству?
Или все проще простого? Материнское сердце – вещун…
Ознакомительная версия.
