– Глупый ты, Стич, – говорила ты нежно. – Это тебе нельзя купаться, потому что ты плюшевый. А мне можно купаться, потому что я кожаная. Меня можно намочить, а потом вытереть, и ничего мне не будет.
Надо сказать, что весь день, чем бы мы ни занимались, ты счастливо смеялась. Часов в десять вечера, после того как Стич почитал тебе на ночь сказку, тебе пора было спать, а мне пора было ехать в город, чтобы с утра отправиться на работу. Я наклонился над тобой, чтобы поцеловать. В руках у меня был дракон Стич. Отпустив мне некоторое время на поцелуй, ты обняла Стича у меня в руке, и поцеловала Стича и, нежно глядя ему в дурацкие выпученные глаза, сказала:
– Я люблю тебя, Стич. Возвращайся скорее.
Осенью ты пошла в школьную подготовишку, целый месяц ходила, а я совершенно не участвовал в этом. Пару раз, придя домой поздно вечером и застав тебя уже укладывавшейся спать, я пытался спрашивать, интересно ли тебе в школе.
– Да я не помню! – отвечала ты, демонстрируя эту фантастическую детскую способность забывать все непримечательные события и половину примечательных.
– То есть совсем ничего не помнишь? Какие хоть уроки были?
– Рисования не было. – Ты ходила в школу только ради грядущих занятий в художественной студии.
Почти целый месяц я никак в твоей школьной жизни не участвовал, думал, будто школа тебя совершенно не интересует, и эта мысль была для меня индульгенцией.
Но однажды вечером, то есть часов через шесть после того, как ты вернулась из школы, я пришел домой и застал тебя в печали. Ты объяснила мне, что в тот день на уроке вы рисовали в квадратиках елочки и треугольнички, и ты дважды ошиблась в треугольничках и дважды в елочках. Вероятно, это было какое-нибудь глупое тестирование, результаты которого школьный психолог на родительских собраниях докладывает с умным видом, но ты расстроилась, и я полчаса утешал тебя, что не в елочках, дескать, и не в треугольничках счастье.
В другой раз ты рассказала мне, что на уроке вы должны были нарисовать себя. Это, вероятно, тоже было какое-нибудь тестирование для грядущего родительского собрания.
– Я довольно хорошо себя нарисовала, – сказала ты. – Особенно если учесть, что художественная студия у нас еще не началась и никто не учил меня рисовать мой портрет. Только я нарисовала себя не с косичками (ты обычно ходила в школу с косичками), а с локонами.
На родительском собрании психолог собирался, вероятно, сказать нам, что у нашей девочки завышена самооценка, занижена самооценка или как это там у них называется. А я спросил:
– Ты хотела бы ходить в школу с распущенными волосами?
– С распущенными волосами в школу ходить неприлично.
– Кто это тебе сказал? Бабушка?
– Бабушка, конечно. Она профессор и никогда не ошибается.
– Думаю, я мог бы помочь тебе переубедить бабушку, если ты хочешь ходить в школу с локонами.
– Не надо, папа. Бабушку не переубедишь. Лучше помоги мне переубедить меня.
В третий раз ты вернулась из школы как раз тогда, когда я приехал из очередной командировки и принимал душ. Замок в ванной был устроен у нас так, что снаружи его можно было открыть отверткой. Я слышал, как, войдя в дом, ты (вероятно, увидев в прихожей мой чемодан) воскликнула:
– Папа приехал? Папа! Папа! Ты где? Ах, ты в ванной!
Сквозь шум воды я слышал, как ты вламывалась к деду в комнату, выворачивала дедовский ящик с инструментами, громыхала в поисках отвертки. Потом замок на двери в ванную открылся, и ты вошла:
– Папа! Папа! Как хорошо, что ты приехал! Представляешь, мне поставили первую в жизни пятерку!
– Варенька. – Я выглянул из-за полиэтиленовой шторки. – Я очень рад, что ты у меня такая умница. Только я тут голый и весь в мыле. Давай я домоюсь, выйду, и ты мне подробно расскажешь все про свою пятерку.
– Нет, папа, я не уйду, пока ты не узнаешь, что первую в жизни пятерку мне поставили за буквы. За то, что я их все знаю, хотя сегодня в школе надо было знать всего четыре буквы: «а», «о», «л» и «м».
– Чудесно, мой хороший, можно я теперь помоюсь?
– Теперь можно. Только не забудь побриться.
– Думаешь, это обязательно?
– Это обязательно, – сказала ты строго. – Я не люблю ежиков. А ты похож на ежика, и я не буду с тобой целоваться.
Через четверть часа за обедом я обсудил с тобой твою первую в жизни пятерку и клятвенно обещал, что назавтра сам отвезу тебя в школу.
Но следующее утро у нас было отравлено плесенью. Едва только я встал, дед принялся мне рассказывать, что, пока я был в командировке, в квартире над нами прорвало трубу отопления, что вся стена в твоей спальне теперь мокрая, что за пару дней на мокрой стене выросла плесень и что совершенно невозможно девочке жить в своей спальне, пока стена не будет высушена и обработана противогрибковым спреем. Целый завтрак мы с дедом посвятили разговорам про антигрибковый спрей, и, только уже выйдя из дома, я заметил, что ты не разговариваешь со мной.
– Я тебя чем-то обидел? – спросил я девочку.
– Ты все утро разговаривал с дедом, как будто меня нет.
– Прости, пожалуйста. Мы разговаривали про плесень в твоей в комнате.
– Вот именно. А можно было все это время играть в Стича.
Я открыл дверь машины. Я посадил тебя на заднее сиденье и пристегнул ремнем безопасности. Я поцеловал тебя в лоб. Я дал тебе нарочно для подкупа валяющуюся в машине жвачку. Ты молчала.
Я завел мотор и поехал. Ты сказала только:
– Поставь мне, пожалуйста, «Алису».
Я вставил в проигрыватель диск со сказкой «Алиса в стране чудес». Ты на заднем сиденье подпевала диску: «Догонит ли в воздухе или шалишь летучая кошка летучая мышь…» Я попытался подпевать вместе с тобой. Но ты сказала:
– Папа, не пой. Ты все утро разговаривал с дедом, хотя можно было все утро играть в Стича.
Дальше я молчал. Ты на заднем сиденье пела вместе с пластинкой: «Я рыбая мышь или мышная рыба…» А мне, честное слово, было очень грустно, что вот я впервые в жизни везу дочь в школу, и надо же было мне именно в этот день все утро разговаривать с дедом про плесень и противогрибковый спрей, вместо того чтобы играть в Стича.
Я припарковал машину около твоей школы. Ты вышла и сразу стала на поребрик (это такое петербургское слово, чтобы называть бордюр). Ты всегда ходила по поребрикам. Игра заключалась в том, чтобы ходить по поребрикам и никогда не ступать на мостовую. Ты говорила, что примерно за год хождения по поребрикам натренируешься и станешь акробаткой.
Я вытащил из багажника твой школьный рюкзачок в виде красного медвежонка. Ты шла по поребрику, а я поднес к тебе сзади мишкообразный рюкзачок и, прикоснувшись носом рюкзачка к твоему уху, прошептал хриплым голосом, подобающим дракону Стичу:
– Варька, ты уже стала акробаткой или еще не стала?
– Стич, это ты, что ли? – не выдержала ты. – Ты превратился в рюкзачок?
– Конечно, это я! А куда ты идешь?
– В школу, – серьезно ответила ты.
– Зачем тебе в школу? Там разве дают что-нибудь вкусное?
– У папы спроси, – серьезно ответила ты.
И я понял, что прощен.
С тех пор я часто водил тебя в школьную подготовишку, и каждый раз мы говорили про что-нибудь умное, и тебе это нравилось. Ты устраивалась на заднем сиденье автомобиля, пристегивалась (ох, каких же усилий мне стоило приучить тебя пристегиваться) и говорила:
– Ну давай, папа, загадывай загадки.
Я тогда спрашивал, например:
– Ты знаешь, Варенька, что Земля круглая?
– Конечно, знаю. Это знает даже мой глупый дракон Стич.
– А почему же тогда, если Земля круглая, нам кажется, будто она плоская?
Ты на секунду задумывалась. Впрочем, правдоподобный ответ приходил тебе в голову довольно быстро:
– Нам кажется, что Земля плоская, потому что мы едем по плоскому месту. Земля ведь по горкам закругляется. И мы когда летом были с тобой в горах, тебе же там не казалось, что земля плоская.
– Хорошо, – говорил я, – но почему же тогда Земля круглая, а вода с нее не скатывается и не утекает?
Ты думала долго. В зеркальце заднего вида я любовался напряжением мысли на твоем лице. Наконец ты говорила:
– Загадай лучше загадку из математики.
– Ну зачем же ты сразу сдаешься? Я могу тебе объяснить, почему вода не…
– Папа, – ты решительно перебивала меня, – загадай лучше загадку из математики.
Я загадывал:
– Варя собрала три яблока (у нас на даче в тот год был огромный урожай яблок), папа собрал еще два, мама собрала три и Вася собрал два. Сколько всего получилось яблок?
– Десять, – ты отвечала не задумываясь. – И вообще, зря ты, папа, думаешь, что загадки по математике мне можно загадывать только до десяти. Я уже давно умею считать до ста и умела бы до тысячи, только мне пальцев не хватает.
– У тебя что, сто пальцев?
– Нет, папочка, пальцев у меня дома двадцать, а в машине десять, потому что я в ботинках.
– Как же ты считаешь до ста на десяти пальцах?
