Ознакомительная версия.
– Имеется соображение.
Гороховский расплывается в улыбке. Потирает руки:
– О! Я ещё утром заметил, что вы порядочный человек! Не то что эти махновцы. – Обращается к Гутману на идиш: – Бэрэлэ! Быстрее! Человек имеет соображение!
Гутман достает бутылку виски. Дед Грицько пытается отказаться. Но уже налито. И стоя, они выпивают.
Дом милиционера Нечипоренко. Вечер.Милиционер фиксирует этот несанкционированный контакт, да ещё и с принятием спиртного, своим мощным биноклем:
– Ага!
Окно сельской гостиницы. Вечер. Эффект бинокляКак не пытаются гости уговорить деда Грицька на вторую стопку, тот всё-таки отбивается и уходит.
Сельская гостиница. Крыльцо. Вечер.Фонарь на столбе над площадью. Лай собак. Дед Грицько стоит задумчиво на крыльце. Вздыхает. Поднимает глаза. Бархат ночного украинского неба.
Сельская гостиница. Комната. Утро. Видение!Прямо в упор смотрит милиционер. Он почему-то в трусах и майке, но в сапогах и с портупеей. Спрашивает участливо:
– Ну, как? О'кей?
Сельская гостиница. Комната. Ночь.Гороховский, лёжа на жёсткой железной кровати, стонет, мотает головой. Гутман будит его. Гороховский просыпается. Соображает, что милиционер являлся ему во сне.
– «Вус»? – [23] участливо спрашивает Гутман.
Гороховский приходит в себя, оглядывает комнату, прислушивается к шуму в селе, пьяному пению соседа по гостинице Жоры во дворе, говорит с досадой:
– «Дус»![24] Птички, тишина и покой. Съездим, подышим свежим воздухом… Гэволт![25]
Нью-Йорк. Холл гостиницы. Вечер.Негромкая музыка, приглушённый свет. Роскошь. За столиками чинно парами сидят юноши и девушки. Попадаются и постарше. Одеты строго ортодоксально. Пьют кофе. Тихо разговаривают.
Это мало кому знакомая процедура называется «Шидух».[26]
Так сказать, «Клуб знакомств» в соответствии с законами иудаизма.
За одним из столиков разговаривают красивая девушка и высокий стройный юноша. Хасид. Это Исаак, внук миллиардера Финкельштейна.
Беседа завершается. Явно без каких-либо перспектив на общее будущее.
Пара идёт к выходу. Проходят мимо командного вида дамы – «шадхен»[27] – менеджера по сватовству. Та провожает их взглядом. Откладывает в сторону анкету девушки.
Нью-Йорк. Улица возле гостиницы. Вечер.Водитель чёрного лимузина распахивает дверцу. Девушка с нескрываемым сожалением прощается, усаживается в машину и уезжает.
Исаак облегчённо вздыхает.
Река в селе. Утро.Туман стелется над рекой. На берегу раздеваются наши хасиды. Голые, они входят в воду. За ними с берега, маскируясь в кустах, в бинокль наблюдает милиционер Нечипоренко. Рядом с ним дед Грицько.
– Этот как его. Реб Гороховский… – бормочет милиционер.
– Серьёзный мужчина.
– С результатом. Девять детей. Фотографию показывал, – подтверждает дед Грицько.
Хасиды говорят молитву на омовение и окунаются с головой.
– Ага? – удивляется милиционер.
– Обычай! – поясняет дед Грицько.
– Обычай… Ну, как тебе, дед, американский виски?
– Какой виски?
– Ты мне, дед Грицько, мозги не засерай. Вчера! Так что проясни. Приехали!
В шляпах! Евреи! И по селу шалаются. Что ищут?
– Да, Сашко! Как для участкового милиционера ты соображаешь круто. Здесь двести лет назад жил цадик.
– Кто?
– Цадик.
– «Садик» – это что такое?
– Праведник ихний. Вот они и ищут его могилу.
– Ага! Тут мы со своими святыми не разберёмся, а ещё эти…
– Шполяр Зейде. Очень среди евреев известный человек.
– Я такой фамилии не слышал. И где же эта могила?
– А где птицеферма! От когда после войны фундамент клали, «бiсов»[28] Коваленко команду давал использовать могильные плиты… Я-то пацан был. Но дед мой знал, какие главные могилы. Так что прикопали немного, чтобы никто не цеплялся. Сегодня вот веду наших евреев… Показывать!
– Ага! А ты, дед Грицько, как для бывшего заслуженного агронома тоже не того… Не соображаешь! Значит, по-твоему, ребята эти за тысячи километров прилетели, чтобы в курином помёте возиться. Ой, чую я…
– Ты, Сашко, с Чечни ещё поведенный… Нормальное же дело. Приехали! Евреи! Ищут. Своё. Еврейское.
– Ага! Приехали. Евреи! Своё! Еврейское! Вопрос! Для чего? Цадик-садик! Вот тут всё! – Он водит перед носом у деда визиткой Гороховского. – «Добыча, оценка и сбыт алмазного сырья». – Переходит на официальный тон: – Повторяю, дед, для тупых. Тебе… Директору гостиницы, в которой поселились иностранцы. Открой уши!
– Так ты сам говоришь – иностранцы. Между собой они на этом…
– Правильно! На идише.
– Вот! Откуда мне? Уши… – пожимает плечами дед Грицько.
– Ой, не надо! Я ж ещё вчера, когда они залопотали, подумал: «Знакомая музыка?» Вот когда ты, дед, крепко выпьешь, что кричишь? Вот это… «Дрек мит фефер![29] Мишуга!»[30] А? Сам говорил, что в детстве соседи у тебя были евреи. Идиш – это твой профиль, дед! И не виляй! Ты, вообще, географическую карту района у них видел? Из Пентагона!
– Ну, ты, Сашко, тоже. Сериалов телевизионных насмотрелся. Шпионы, алмазы. Память, племяш, такое дело…
– Перестань! Память не сало. Бутерброда «не зробиш».[31] А алмазики, дед, это камушки такие. Маленькие. Но стоят… О-го-го. Так что лови, дед, что говорят!
Хасиды одеваются и идут от реки вверх. Приближаются к месту, где сидят наблюдатели.
– Всё. Меняем дислокацию, – шепчет милиционер Нечипоренко.
Двор Мотри и Остапа. Утро.Дед и милиционер пробираются огородами. Проползают мимо двора Остапа Битного Шляхты. Тот сидит в уголке за хатой и, всполошено оглядываясь, курит. Женский грозный крик:
– Остап!
В дверях хаты появляется жена Мотря. Руки грозно упёрты в бока. Мужик вздрагивает, втягивает голову в плечи.
– Ты где, сукин сын, опять подевался?
– Та курю я, Мотря…
– Курит он! А скотина некормленая! А дверь скрипит! А ну! Остап разводит руками и виновато бежит в хату.
Улицы села. Утро.Хасиды идут от реки по улочке. В переулке натыкаются на свинью. Пытаются разминуться. С трудом это им удаётся.
Выходят на площадь. У дверей магазина очередь, шум. Все озабоченные, сердитые. Крики. Хлопают калитки возле хат. Ссорой накрыто всё село.
Из магазина вырываются с бутылкой вина Жора и Федька.
Устраиваются под магазином, выпивают. Давка у магазина продолжается.
Площадка для выгула кур возле птицефермы. Утро.Людской гвалт плавно переходит в птичий. Всё вокруг белым-бело. На площадке копошатся тысячи кур. Экологически чистый метод выращивания органически чистого продукта.
Дед Грицько осторожно, стараясь не наступить на птиц, ведёт за собой Гороховского и Гутмана.
Дом милиционера. Утро.Милиционер в свой мощный бинокль видит…
Площадка для выгула кур возле птицефермы. Утро. Эффект бинокля.…как хасиды с дедом Грицько осторожно продвигаются среди кур и гусей. Останавливаются. Дед Грицько приседает и лопаткой аккуратно разгребает грунт. Открывается угол старого гранитного камня с надписью на иврите.
Гороховский с трепетом рукавом протирает надпись, читает. Потом поднимает голову к небу и говорит благословение. Гутман проделывает то же самое. Замирают.
С взгорка открываются удивительные украинские просторы – речка, холмы, белые домики, сады и поля.
Гороховский опять говорит благословение на чудеса, сотворённые Богом. Гутман проделывает то же самое.
Они что-то начинают напевать с закрытыми глазами, покачиваясь, как зачарованные.
Дед Грицько наблюдает за хасидами.
Гороховский, раскачиваясь и чуть ли не напевая, говорит на идиш:
– Ой, я не могу! А! Святое место. Кыш! – кричит он на курицу, клюющую его туфель. – Ну, Бэрэлэ, ты что-нибудь чувствуешь? Чтоб вот так сразу. Господи! Всё! Слава Всевышнему! И Шполяр Зейде! «Йехи зихро барух»![32] – Мы таки имеем! Ах! Какие тут творились чудеса, Бэрэлэ! Две сотни лет подряд! Самые закоренелые холостяки, самые строгие дамы. Даже из Парижа. К ним возвращался вкус жизни. Шполяр Зейде! Он с неба души доставал!
Гороховский поднимает глаза вверх. Воздевает руки. Пауза. Гутман тоже прислушивается к себе. В это время на плечо ему взлетает петух и кукарекает. Гутман шарахается.
В дверях птичника появляется женская фигура. Хватается за голову, кричит. Исчезает. Дед Грицько реагирует:
– Уходить надо! Нарушаем санитарные условия.
– Вот это называется «санитарные условия»… – возмущённо показывая на куриный помёт вокруг, говорит Гороховский. Но всё-таки они выбираются за изгородь птичника. Останавливаются.
– Послушайте, мистер Григорий, а бывает, что курей не выпускают гулять? – спрашивает на ломаном русском языке деда Грицька Гороховский.
– Это если ураган или не дай Бог, болезнь. И ночью! Куры спят.
Ознакомительная версия.
