Ознакомительная версия.
– Слава богу! – даже обрадовалась Нинка. – Тронулся ледок-то. Давно тебе мазаться пора.
Та ничего не ответила. Собрала пожитки, пошла домой. Там аккуратно, почти любовно выложила добро на полку. С тех пор завела ритуал: ежевечерне медленно перелистывала страницы альбома, при этом ласково поглаживала дужку очков, вдыхала косметический запах помады. И казалось, что слышит знакомый голос:
– Это мы в тридцатом. Верно, Николенька? Только поженились. Какая же у меня тогда была прическа!
А он всегда отвечал:
– Она у тебя и сейчас прелестна, Танюша.
Так и сидели: Танюша, Николенька и Велуня. Каждый вечер. До сумерек. Потом девушка откладывала альбом и засыпала счастливая. Утром брела на работу, пахала в две смены. Больше-то делать нечего. А так лишние деньжата завелись: Пашке пиджак новый подарила, Машке сапожки справила, Гране – платьице, племяшкам – карандаши, Нинкиному мальцу – конфеты. О себе, конечно, забыла. А зачем ей карандаши?
– Бедолага, – жалели в депо. – Вроде молодая баба, а никому не нужна.
«Не нужна?» – испугалась та и через три месяца вышла замуж. Жалеть стали пуще прежнего. Выбрала хромого сапожника – вдовца с тремя малыми детьми. Все, ясное дело, понимали, что он женился не от хорошей жизни. А вот за каким лешим она за него пошла, оставалось для всех загадкой.
Вторую смену в депо пришлось отменить. Теперь от звонка до звонка пахала дома – в двухкомнатной квартирке в ближнем Подмосковье. Комнаты смежные, зато ванная огромная с настоящим котлом, в котором можно зараз нагреть столько воды, что и постирать, и помыть всех детишек, и кожу «дубовую» для сапожницких дел размягчить.
Не раз и не два «молодой муж» предлагал Велуне оставить депо. («Шутка ли, вставать в пять утра и ехать за тридевять земель, а там еще и водить трамвай несколько часов кряду».)
– О себе не думаешь, о людях подумай. Угробишь кого с недосыпа, что делать станем?
Но та лишь посмеивалась:
– Какой недосып, Митенька? О чем ты? Вот у Машунькиной Сонечки зубки резались, так я неделю глаз не смыкала – это да, недосып. А здесь что? Детки спокойные, никто ночью и не пикнет вовсе. Я и просыпаюсь сама до будильника и чувствую себя огурцом. Да и в трамвае-то всего ничего катаюсь. Еще и наработаться не успеваю, а уже домой пора.
– Дался тебе этот трамвай! – ворчал тот.
– А как без него? Были бы у нас мальчишки, а то ведь одни девочки.
– Какая разница?
– Так огромная, Митюш. Пацанам штаны с фуфайкой состряпал, и молодец. А девочкам и платьица, и юбочки, и сарафанчики, и туфельки. А еще заколочки, ленточки, шпильки. А постарше станут? Тут и сумочки, и косметика, и духи разные.
– А я не заработаю? – обижался он.
– Конечно, заработаешь, – торопилась Велуня успокоить задетое мужское достоинство. – Только вдвоем как-то сподручней.
– Один справлюсь, – стоял на своем сапожник, и тогда супруга накрывала его грубую, грязную, пропахшую кожей руку своей шершавой, мозолистой, крупной ладонью и говорила ласково, и заглядывала в глаза преданно:
– Митюш, ну, как ты не понимаешь? Как я могу трамвай бросить, если он мне столько счастья принес?
– Какое счастье туда-сюда ездить?
– Как какое? А ты? А девочки?
– Так ты об этом? – удивлялся муж и бухтел: – Нашла аргумент, – спорить, однако, заканчивал, и даже краснел немного от удовольствия, и улыбался с приятцей в свои седые усы. Что ж поделать, раз жена попалась такая романтичная?
Романтичным, правда, знакомство нельзя назвать даже с натяжкой. Поводом стал скандал, устроенный в трамвае кондуктором, которая требовала с Митяя оплатить проезд ребенка. Тот наотрез отказывался, утверждая, что девочке только шесть лет. Кондукторша не верила и кричала, что она «еще не ослепла и ребенку наверняка полные восемь». В конце концов, мужчина заорал в ответ, что «не обязан с собой документы носить, и если женщина не верит, то может идти по адресу, а его с ребенком пусть оставит в покое». Кондуктор возмущалась, Митяй свирепел, девочка плакала.
– Трамвай не тронется, пока не сойдете!
– И не подумаю. Мы еще не приехали.
– Убирайтесь из трамвая, вам говорят!
– Сама убирайся, дура безмозглая!
Трамвай стоял. Скандал разгорался. В перепалку вступили и пассажиры, разделившиеся на два лагеря:
– Чего к человеку привязались? С дитем ведь едет.
– А если с дитем, так нарушать можно? У меня внучок шестилетний в два раза меньше.
– Карапет он у вас какой-то.
– Да идите вы!
– Граждане, давайте-ка выведем его, а? Я на работу опаздываю.
– Ща! Выведешь! Накося! Выкуси!
– Папочка, папочка, давай выйдем, а?
– Устами младенца…
– Не надо никуда идти! Сиди, деточка! Хочешь, конфетку? Ну, что вы к ним привязались, женщина? Убудет от вас, что ли?
– Не от меня, а от государства. Трамвай никуда не поедет, понятно?
Поехал. Скандалист с дочкой сошли у вокзала. Велуня спустилась перевести тяжелую стрелку и неожиданно почувствовала, как чьи-то сильные руки забирают у нее инструмент.
– Спасибо, – буркнул скандалист.
– И вам. – Велуня смотрела, как ловко он управляется с работой.
– Я ведь понимаю: не положено вам. – Мужчина вернул инструмент. Девушка могла уходить – ее ждали пассажиры. Но почему-то не торопилась, вздохнула:
– Не положено. Только дите ведь.
– И я о том же, – быстро и горячо заговорил мужчина. – Что она, виновата, что вымахала, как каланча. Иринке вон десять, а Аришка ее выше в свои шесть. Что ей теперь, ноги отрезать?
– У вас две дочки?
– Три.
– Повезло вашей жене.
– Повезло. Только она умерла.
– Ой! – Велуня прижала руки к большому, широкому рту.
– Да уж два года как. Не переживайте. Так что это мне повезло. Хозяюшек оставила. Эта вон, – мотнул головой на девочку, ковыряющую мыском ладного ботиночка асфальт, – мала еще, а старшие весь дом на себе тянут.
– Не дело это, – сказала девушка, словно забывшая и о трамвае, и о людях, и о том, что сама ребенком тянула на себе и дом, и двоих детей.
– Дело не дело, а по-другому никак. Да и потом, справляются. Не верите – приезжайте, посмотрите.
– Ладно, – кивнула головой Велуня и, опустив плечи, поплелась к трамваю.
– Погодите! Вы же адрес не спросили.
– Какой?
– Куда ехать-то?
– И куда?
В первый же выходной сидела в электричке и ехала по указанному адресу. Съездила раза три-четыре, а потом и осталась. Девчонки у Митяя оказались добрые, послушные, сердечные. Ее приняли сразу. Мамой, правда, только младшая стала звать, но девушку это не расстраивало. Главное – хорошее отношение, а как там оно обозначено, не все ли равно? В общем, с девочками сдружилась. Заботилась о них и словом, и делом, да и о Митяе не забывала. Жили так складно, что, в конце концов, стали подумывать и о прибавлении. Велуня однажды попробовала, но выкинула на третьем месяце. Девчонки плакали, Митяй неделю ходил чернее тучи, и она решила остановиться.
– Трое – уже немало, – сказала, и спорить никто не стал. Митяй только погладил по пустому чреву, сказал с горечью:
– Тебе своего бы.
– И эти, чай, не чужие. А Машка с Пашкой? А Граня? А Сонечка и Петруша? На мой век хватит.
Хватало. В депо на работу моталась на самом деле лишь для того, чтобы иметь повод лишний раз навещать москвичей. Возила теперь не только пироги, но и огурцы-помидоры (квартира Митяя была в доме с палисадником) с собственного огорода. Надолго не задерживалась: Машку с мужем иногда отпускала в театр или на танцульки, Гране помогала налепить любимые Пашкины вареники да залатать Петруше брюки. На выходные звала всех к себе.
Приезжали. В такие дни поднималась до рассвета: ставила тесто, бежала на рынок, волокла полные сумки снеди, рубила салаты, запекала парное, душистое мясо, лепила овальные, ладные пирожки. Машке с капустой, Пашке с мясцом, Иринке с яичком, Аринке с картошечкой, Полинке (старшей) с курагой, а малышам с повидлом. Не успеет оглянуться, уже пожаловали гости. И бегала, приносила, подавала, подкладывала, иногда пыталась уловить нить разговора, спрашивала о чем-то, но, не слушая ответа, снова уносилась на кухню, чтобы подрезать хлебушка, остудить холодец или нагреть чаек.
Засиживались допоздна. Пашка с Машкиным мужем Сашкой жарко спорили с Митяем о политике, ругали (о, ужас!) партию и рассказывали жуткие анекдоты, за которые, честно говоря, могли бы и отправить куда подальше. Хозяин дома делал страшные глаза, посмеивался, а потом крякал и говорил серьезно, показывая на мечущуюся Велуню:
– Если бы не она и, между прочим, не партия, что создала все условия, у вас бы и не было ничего, и самих вас тоже не было бы.
– Это почему же? – лезла на рожон Машка.
– Сдохли бы в Ленинграде. – Митяй не любил сантиментов.
Та поджимала губы, говорила:
– Поздно уже. Ехать надо.
– Машуль, – Велуня ласково обнимала сестру за плечи, – споешь?
И Машка сразу таяла, расплывалась в мечтательной улыбке и заводила:
Ознакомительная версия.
