Хотя медсестра, тетя Света, говорит, что на ней пахать можно. Тетя Света не очень деликатная, но других, согласных смотреть за нашей бабушкой так, чтобы и хозяйство рядом, и пациент, не нашлось.
В этом городе бабушка Мила – Королевишна. Она – гораздо лучше, чем телевизор, потому что из всех своих поездок привозит чистую правду и разные подарки. К ней ходят за советом и чтобы просто послушать «про другую жизнь».
«Другая жизнь» в исполнении бабушки Милы гораздо хуже, чем своя. «Другая жизнь» – дороже, продукты в ней химические, женщины – несвежие, одежда – очень маленьких размеров, и официанты плюют в суп.
«Только смотри, чтоб вернулась! – говорят бабушке Миле соседи и знакомые. – Смотри там! Мы ж тебя ждем!»
Это с ее слов. Но, думаю, ждут. Еще думаю, что бабушка Мила считает себя виноватой перед моей мамой. За то, что Вовка-паразит пил, дебоширил и водил актрис прямо под окно роддома, когда там рождалась я.
Еще я думаю, что бабушке Миле нравится мой папа. Мой папа Леша. Папе Леше тоже нравится бабушка Мила. Он говорит: «У всех нормальных людей – тещи, а у меня – свекровь!»
Когда я была маленькой, бабушка Мила и дед Дима писали мне письма и присылали открытки. Я не отвечала им. Мы ведь и так виделись раз в месяц. Они, нагруженные соленьями, вареньями, сушеными грибами, свежими ягодами и подсолнечным маслом, приезжали к нам в воскресный день. И бабушка Мила вместе с папой лепила пельмени. Много-премного пельменей. Так много, что мы не успевали их съесть. В субботу, перед приездом бабушки Милы, папа вытаскивал пельмени из морозилки, раскладывал их в целлофановые пакеты и ехал с ними на работу. Там в ординаторской у папы был общий холодильник для дежурантов. Папа стеснялся вручать пельмени лично. Говорил так: «Люди, в холодильнике подарки от моей свекрови».
Люди с папиной работы тоже любили бабушку Милу.
А я так и не ответила ни на одно письмо.
А они, дед и баба, подходили к почтовому ящику и дважды в день (на всякий случай) открывали его маленьким ключиком. А в ящике были газеты. И больше ничего.
Хорошо, что бабушка Мила дождалась, пока я повзрослею и научусь так же тревожно и бесполезно заглядывать на gmail.com. Научусь ждать ненаписанных писем…
Я приехала. Миша сидел и смотрел на сарай медсестры Светы.
Медсестра Света носилась по двору и кричала: «Ути-ути, уточки. Цыпы-цыпы, лапочки. Куда, падла? Куда, кому сказала? Ути-ути, уточки. Цыпы-цыпа, курочки… Ах ты падла гонористая! Поймаю – голову оторву. Ути-ути, уточки…»
– Вот, – сказал Миша. – Вот. Уток видел, кур и цыплят тоже. Корову узнал по книжке. И индюков. Собака у нее Джек. Кошка Маруська. Но падлы нет… Где она ее прячет? Как думаешь?
21 августа, ночь
Я сняла два документальных фильма. Как режиссер и как сценарист. Марина была моим соавтором, и мы мечтали с ней поехать на фестиваль. На фестивале нас должны были заметить и прославить.
Один фильм был об очереди. О разных очередях и всяких правилах их организации. Нам очень повезло: мы сняли интервью двух супружеских пар. Одна в очереди познакомилась, а другая приняла решение развестись. Вот эта вторая стояла в очереди на жилье. Еще мы сняли детей, потерянных в очереди и в ней же обретенных. И чудеса: когда то, что дают, не кончается, а попадает в руки и уносится домой. И анекдоты еще. И иностранцев, заболевших от раздвоения личности по дороге между кассой и прилавком.
«Кино, пусть даже документальное, должно показывать то, чего в жизни нет, – сказал мой биологический родитель, именуемый некоторыми Вовкой. – Твое кино – скучное. Я не смог его посмотреть. У меня не было времени. Как-нибудь позже, ладно? Или сними другое. И я посмотрю их оптом, ладно?»
Второй фильм мы сняли о Руслане и его превращениях в голую собаку. Это было кино о границах безумия. Я хотела посвятить его бабушке Шуре. Поэтому мы много работали в психиатрических клиниках. Записывали людей с разными маниями и стилями жизни. Два раза нас побили родственники больных. Но потом, когда съемки кончились, мы пригласили родственников на премьеру. Родственники сочли нашу главную идею правильной. Все сегодняшние сумасшедшие триста лет назад ни за что бы не сошли с ума. А если бы горе или что другое повредило их рассудок, они считались бы людьми божьими, а не медицинскими.
Руслан до сих пор пытается пристроить этот фильм на какой-нибудь фестиваль. И Марина покорно доснимает «свежак». Я иногда помогаю ей расспрашивать все новых и новых пациентов психиатрических клиник. Я вижу, что их психозы и мании растут вместе с цивилизацией: Наполеонов становится все меньше, забыты Цезари, Сталины, и голоса ушедших почти не беспокоят. Наши новые герои – человеки-пауки, черепахи, президенты межгалактических союзов и даже Гарри Поттеры.
Я вышла замуж за Савельева, когда в моде были Наполеоны.
22 августа, утро
Отвечая на вопрос «Зачем?», я вру до сих пор. Я пересматриваю мотивы, как карты, сданные для игры в дурака. Я могу зайти с шестерки и сказать, что мне было его жалко. А могу зажмуриться, сбросить тузы и…
Я (всегда?) завидовала Славке и хотела доказать, что я – лучше.
Я ждала (примерно с пятого класса), когда Савельев наконец увидит, что я – это и есть его настоящая любовь.
Я хотела, чтобы Валериков отец помог мне с кино. Связи в ЦК и все такое. Ластиком стираются только буквы. Или не ластиком. Если буквы гранитные, то их можно отбить. Залить бетоном. Буквы – стираются, люди – остаются. ЦК. Да. И пусть бы тогда отцу моему Владимиру было стыдно.
И еще я просто хотела замуж. Потому что все вокруг об этом говорили. И летом, и, что странно, зимой, это бесконечное жужжание «замуж-замуж-замуж», эти свадебные пчелы, и белые платья, и проблема, кого взять свидетелем… Я хотела замуж. Я хотела быть как все.
Мотивы Валерика были еще хуже.
Во-первых, он устал жить с родителями. Но папа Гена и мама Маша поставили жесткое условие: «Делить квартиру не будем. На снятую уйдешь только вместе с ребенком».
Во-вторых, Валерик был очень беспомощным в вопросах быта. Ни в десятом классе, ни на втором курсе института он не знал, где хранятся его чистые вещи, готовые продукты. Он не знал, что такое ЖЭК и для чего существуют слесари. Впрочем, он также не знал, почему идет дождь и почему так хрупки бывают тарелки, почему плачут дети и зачем они какают. Он не знал о существовании множества полезных вещей. Зато он шил джинсы и клепал на них фирменные лейблы. Тогда он считался спекулянтом.
В-третьих, Валерик хотел свободы. И личной, и материальной, и сексуальной. И это желание у него почему-то связывалось с браком.
А четвертого туза у Валерика никогда не было. Поэтому в честной игре я всегда одерживала победу. А во всех других к Валерику приходил джокер – волшебная карта. И тогда он придумывал, как смело и честно будет служить Отечеству, станет специальным агентом, построит завод по сборке важнейших деталей для космических кораблей и будет приторговывать не только джинсами, но и сигаретами, произведенными по космическим рецептам.
Валерик Савельев был фантазером. Однажды он позвонил и сказал: «Давай ты будешь моей женой». И я ответила: «Давай».
23 августа, раннее утро
Какая разница, какое утро, если мы все равно не спим? Только я не сплю у бабушки Милы. А Сережа – дома. Он звонит примерно в пять:
– Когда ты не отбираешь у меня одеяло, пропадает вообще весь смысл постели.
– Сейчас лето. Зачем ты взял одеяло?
– Я взял два. Одно – себе, одно – тебе. Очень большая кровать, понимаешь. Надо чем-то заполнять.
– Значит, только для того, чтобы заполнять кровать, да?
23 августа, день
Иногда мне говорят: «Девушка, подвиньтесь». Иногда: «Женщина, вам что-нибудь показать?»
Из магазинов с «женщиной» я бегу, поджав губы. Они и так у меня не слишком модные. Так что бегу почти без рта. Ужжжасное у меня лицо получается. Зато тренировка. Потому что впереди еще: «Садитесь, бабушка…»
А троллейбусы и прочие транспортные средства, в которых из-за плохого освещения почти не видно, сколько мне лет, я люблю. Езжу. Сережа сердится. Как бывший врач он считает, что моя экономия и нежелание водить машину приносят нам в дом лишние вирусы, бактерии и сплетни, которые нас не касаются. А касаются, например, курса доллара, развода Мела Гибсона или отказа Перельмана от миллиона долларов.
Еще Сережа сердится из-за головы. Он боится, что в транспорте меня ограбят и «дадут в дыню». И «дыня» будет синяя. И может быть, даже придется делать пластическую операцию по исправлению носа. Сережа считает, что нос – это мое слабое место…
А я его всегда утешаю тем, что обязательно вошью карман для денег в трусы.
Но оба мы давно уже пользуемся карточками.
…Есть три платья для матери невесты. Мать невесты при этом никто не спрашивает, готова ли она, как ей это всё… Напротив, все жадно поздравляют эту бедную женщину с моим перепуганным лицом.
Красное платье – по фигуре, цвет хороший, глубокий, не пошлый, особенно для тех, кто никогда не видел пионерских галстуков. Длина – приличная – до колен. С внутренней стороны платье почему-то леопардовое. Продавщица говорит, что это специально «для скрытой сексуальности». Снаружи – «взвейтесь кострами», внутри – леопард. «Тот, кто будет вас раздевать, – громко говорит продавщица, – будет искренне удивлен».
