Ознакомительная версия.
Все жалели двадцатидвухлетнюю вдову – яркие светло-зеленые глаза, большой рот с припухшими губами, пепельные волосы до плеч – и родителей Игоря, потерявших за пять лет обоих сыновей. Гости гадали, за кого Верочка выйдет замуж в следующий раз – за Олега или Тимура, которые после смерти Игоря стали совладельцами его бизнеса.
Молчали только Ксения Ивановна и Татьяна, мать и старшая сестра Верочки: для них и Олег, и Тимур были такими же бандитами, как и Игорь.
В кафе было душно, и Верочка обрадовалась, когда застолье завершилось и все вышли на улицу.
Ксения Ивановна предложила пожить пока у нее, но Верочке хотелось побыть одной.
Олег поймал такси, попытался на прощание поцеловать Верочку в щеку, но она увернулась.
Дома заперла входную дверь на все замки, сняла парик, приняла душ, выпила горячего молока и легла спать, завернувшись в одеяло с головой.
На первом курсе медучилища она вышла замуж за Игоря Гореславского.
Когда они познакомились, ему было двадцать девять. При советской власти он был секретарем райкома комсомола, потом занялся бизнесом. Двухметровый, атлетически сложенный, красногубый, с глазами навыкате, веселый и злой, Игорь источал ядовитое обаяние, перед которым Верочка не могла устоять. Он дразнил ее, называя самочкой, темной дурочкой, смеялся над ее стихами – каждый стишок начинался с одического «о»: «О, дождь», «О, желтая листва» и все в таком роде, и обещал в первую же ночь выбить из нее постыдный стыд, которым Верочка была отравлена с детства. Первая ночь случилась на первом же свидании – Верочка ничего не могла с собой поделать, впала в ступор, когда он принялся решительно раздевать ее, а потом повиновалась каждому слову и каждому желанию Игоря, который вел себя с нею как мясник, свежующий скотину на бойне.
Через год родила девочку.
Когда дочка начинала кричать, Игорь бил жену, и она в халате на голое тело, босиком, с ребенком на руках спасалась у соседей. Однажды Игорь так избил ее, что она оглохла на правое ухо.
На пару со старшим братом Игорь продавал наркотики, а когда брата застрелили конкуренты, занялся другой торговлей – в его магазинах и киосках круглосуточно можно было купить хлеб, сигареты, презервативы, рыбные консервы, соки в картонных коробках, конфеты, даже игрушки. Но самую большую прибыль приносила, конечно, водка.
Игорь никогда не расставался с пистолетом ТТ, носил спортивные штаны и куртку-косуху, разъезжал по городу в «москвиче», лопавшемся от громкой музыки. В конце июля он отправился на встречу с дружками и пропал. Нашли его только через две недели. Спасатели вытащили из Пахры изрешеченный пулями «москвич», к рулю которого был прикован наручниками Игорь – лицо его было объедено рыбами.
На похороны Верочка надела черный парик, который превратил бледно-розовую красавицу в жгучую вамп.
Через три часа она проснулась.
Наверху было тихо – там жила старуха Катя, существо дикое и непомерное. Всю жизнь она работала обходчицей на железной дороге, похоронила двоих мужей, но так и осталась бездетной. Огромная, костлявая, в прямом черном пальто до пят, в мужских ботинках, зашнурованных шпагатом, с папиросой в зубах и с тощей овчаркой на поводке, она целыми днями бродила по городку и стонала, стонала, а по субботам покупала в деревне живых кур, рубила им головы топором в кухне – от этих ударов содрогался весь дом. Овчарка с хрустом, с урчанием пожирала куриные головы и громко фыркала, когда перья попадали в нос.
Снизу доносилась тихая музыка – сосед Николай Иванович Сосновский, умиравший от рака, слушал Генделя. Вот уже полгода он не выходил из дома, лежал в маленькой комнате, обложенный подушками, слушал музыку и улыбался бескровными губами.
Когда-то Николай Иванович был капитаном дальнего плавания, бесстрашным моряком, мощным красивым мужчиной, любимцем женщин, а теперь он радовался, когда без посторонней помощи мог добраться до туалета.
Толстенькая усатая жена Ия самоотверженно ухаживала за ним, кормила с ложечки, спала рядом, на полу. Она давно оплатила и место на кладбище, и гроб, который ждал своего часа в гараже и служил временным хранилищем для банок с вареньем. По воскресеньям Ия встречалась с мужчиной, за которого собиралась выйти после похорон, но пока соблюдала приличия и закрывала лицо носовым платком, когда занималась с любовником сексом.
Спасаясь от побоев, Верочка чаще всего пряталась у Сосновских, плакала на груди у Николая Ивановича, и всякий раз он терпеливо ее выслушивал. Они пили чай, болтали о том о сем, иногда Николай Иванович рассказывал о тех странах, где ему довелось побывать.
Верочка никогда не рассказывала Игорю об этих чаепитиях и разговорах. Между ними, между нею и соседом, ничего не было, никакой тайны, а если что и было, так это тепло, которое вызывал у Верочки бархатистый голос Николая Ивановича, но ей не хотелось, чтобы муж знал об этом тайном тепле.
Верочка помогала жене Николая Ивановича – научила ее ставить уколы, капельницы, иногда читала больному вслух – у соседа было много книг, которые он не прочел раньше.
Она замерла, прислушалась.
Нет, ей не показалось – Николай Иванович действительно стонал.
Быстро оделась и побежала вниз.
Дверь была открыта, музыка звучала слишком громко, Николай Иванович стонал, в комнате пахло аммиаком. Некогда было выяснять, где Ия и почему она оставила мужа одного. Открыла окно нараспашку, быстро сделала укол, поставила капельницу, и через полчаса Николай Иванович пришел в себя.
Верочка напоила его мятным чаем, рассказала о том, как хоронили и поминали Игоря, как Олег пытался ее поцеловать, а она увернулась, и какое впечатление произвела на всех, надев черный парик.
– Пора нам с тобой прощаться, Верочка, – сказал он с улыбкой. – Похоже, пора.
– Да ладно вам, Николай Иванович… хотите еще чаю?
– Пора, Верочка, пора…
Она растерялась, потому что не знала, что говорят в таких случаях.
– У меня к тебе прощальная просьба…
– Конечно, Николай Иванович!
– Разденься, Верочка, – сказал он. – А чаю не надо.
Она уставилась на него, и Николай Иванович повторил:
– Разденься. Просто разденься.
Верочка спросила шепотом:
– А если войдут?
– Не войдут.
Она стянула через голову платье, расстегнула лифчик, сняла трусики, села на стул, по коже бежали мурашки, замерла, не сводя взгляда с мужчины.
– Встань, пожалуйста…
Встала, выпрямилась.
– Дай руку, – сказал он.
Она протянула руку.
Николай Иванович сжал ее пальцы своими, влажными и холодными.
– Как же хорошо, Верочка, – сказал он. – Как хорошо…
Верочке стало жарко.
Она чувствовала, как медленно, все медленнее бьется его сердце, а ее сердце билось все чаще и сильнее. В груди ее образовалась трепещущая пустота, словно ей было страшно, но это был не страх, а что-то другое, какое-то другое чувство, но Верочка не понимала, что это за чувство, и пыталась думать о том, что чувствует Николай Иванович, который держал ее за руку и не сводил взгляда с ее груди. Его холодеющая рука и ее горячая рука соединили их на несколько минут, и они словно замерли в каком-то промежутке между жизнью и смертью, на головокружительной высоте, его рука вдруг дрогнула, и эта дрожь передалась ей, ее пальцам, ее телу, и на какую-то секундочку смерть, жизнь, любовь, все эти выси и все эти бездны стали одним целым, одной жизнью и одной любовью, одним бессмертием, а потом его рука дрогнула в последний раз, Николай Иванович закрыл глаза и замер.
Верочка осторожно высвободила свои пальцы, накрыла Николая Ивановича одеялом, быстро оделась и на цыпочках выбежала из комнаты.
Дома открыла холодильник, выпила водки – второй раз в жизни, перевела дух, но пальцы все равно дрожали. Легла под одеяло. Ее трясло. Ничего более ужасного, более невероятного, ничего более странного в ее жизни не случалось. Это было чудо. Теперь она знала, что такое чудо. Теперь она точно знала, что это такое. Подтянула ноги к груди, согрелась, заснула, но пальцы все равно дрожали.
Через полгода она вышла замуж за Олега, а когда его убили, стала женой Тимура, родила еще троих детей. Когда Тимур бросил ее и скрылся, ей пришлось продать квартиру и загородный дом, чтобы рассчитаться с кредиторами. Несколько лет жила с детьми у старшей сестры Татьяны, которая держала маленькое турагентство. Потом устроилась медсестрой в частную клинику. У нее были мужчины, но они относились к ней только как к красавице, то есть как к дурочке, и прочных отношений не складывалось. В тридцать восемь у нее обнаружился рак молочной железы – пришлось удалить грудь. После автокатастрофы, в которой младшая дочь лишилась ног, Верочка попыталась покончить с собой, но ее спасли.
Отчаяние охватывало ее все чаще, но всякий раз, когда казалось, что жизнь зашла в тупик и не стоит продолжать эту муку, она запиралась в ванной, подставляла руку под холодную воду, и ее вновь захлестывало то странное, то особое чувство, которое она пережила, держа за руку умирающего соседа, а потом в роддоме, когда ей принесли ее новорожденного сына, а потом в тамбуре ночной электрички, когда бандит поставил ее на колени и приставил к горлу нож, а потом в больнице, когда врач откинул одеяло, чтобы показать ей дочь с обрубками ног, а потом в церкви, когда на следующий день после похорон старшей дочери услышала голос священника: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ!», и она опять оказывалась на головокружительной высоте, в пустоте, одна, и все это – все эти выси и все эти бездны, все эти концы и начала снова становились одним целым, одной жизнью, одной любовью, и пустота начинала трепетать, роиться, кипеть, мерцать, словно в ней вот-вот вспыхнет свет, и хотя свет так и не загорался, а только обещал, Верочка переводила дух, вытягивала перед собой руки и улыбалась сквозь слезы, глядя на свои дрожащие пальцы…
Ознакомительная версия.
