Маленькой шалунье Сесиль исполнилось уже три года, а Марсель все еще в точности помнил тот день, когда она родилась. Он сидел в аэропорту Парижа, когда позвонила Дороти, рыдающая в истерике.
– Марсель, я рожаю! Они везут меня в больницу. Я же говорила, что ты не успеешь. Ну почему, почему ты никогда меня не слушаешь?!
Всю обратную дорогу в Монреаль он маялся в самолете. Пытался спать, но сон не шел, смотрел в иллюминатор, но ничего не видел. Его не оставляло ощущение, что он забыл, оставил на земле что-то важное. И эти мысли мешались с видениями о Дороти, которая, наверное, мечется сейчас в родильном отделении.
Он успел к самому финалу. И новорожденную Сесиль дали ему на руки. Ребенок был таким крохотным, таким сморщенным и плакал, но на отцовских руках тут же смолк.
– О, мсье, вы ей нравитесь! – засмеялась медсестра.
С тех пор Сесиль была папиной дочкой. Марсель не мог отказать ей ни в чем, вся жизнь его, работа, отдых – все было подчинено этой крошке. По воскресеньям он водил ее гулять на площадку, покупал сладости, отчего Дороти бесилась: она была сторонницей здорового воспитания детей. Впрочем, у нее самой не было особых склонностей к педагогике, и она только диву давалась, как этот мужчина знает все наперед. Марселю удавалось почти всегда угадывать: отчего плачет его дочь и чего хочет – даже пока она не умела говорить.
Молодые родители разговаривали с Сесиль на родных языках, Марсель на французском, Дороти на английском. Втайне Марсель мечтал, что потом он научит ее и русскому тоже.
Он осознавал, что не сможет развестись с Дороти уже никогда. Ну, если она сама не захочет, конечно. Нанести такой удар дочурке он бы не посмел. А Дороти все и так устраивало. Она писала в год по роману и очень скоро приобрела значительную известность, больше не сидела дома, ходила на презентации и интервью, ее приглашали на ток-шоу. Теперь супруги редко встречались, были заняты каждый своими делами. Даже с дочерью они общались в разное время. Так что мысль о разводе отпала сама собой, Марсель и так почти не чувствовал, что женат, – и был этому весьма рад. По крайней мере, Дороти теперь не докучала ему своим настроением, недовольством и пространными разговорами.
Они втроем переехали в собственный дом в пригороде Монреаля. Иногда к ним заглядывали Лена с Романом, изредка – знакомые Дороти.
Однажды Марсель приехал домой на обед. Сесиль играла с соседским мальчиком за оградой дома напротив, через улицу. Увидев машину отца, она заулыбалась.
– Папа приехал!
Забыв про соседского мальчика, девочка кинулась к обочине и на глазах у замершего от ужаса Марселя перебежала через дорогу. Машин в этот момент не было, но, несмотря на это, у Марселя внутри похолодело. Он схватил дочурку в объятия и сжал, ревниво, сильно.
– Сесиль Моран! – поставив ее на тротуар, проговорил он строго, стараясь унять дрожь. – Пообещай мне, что никогда больше не будешь вот так кидаться через дорогу. Никогда. Ни при каких условиях. Дорогу переходят, встав у обочины и посмотрев сначала влево, потом вправо. И убедившись, что машин нет нигде, слышишь, нигде – можно идти. Поняла меня?
Уловив незнакомые нотки в голосе отца, девочка сжалась и захлюпала носом. Марсель присел на корточки и обнял ее.
– Не реви. Я не ругаюсь, просто испугался за тебя, я ведь тебя люблю. Но пообещай мне, что переходить дорогу будешь осторожно.
– Обещаю, папочка, – прошептала Сесиль.
Марсель видел, как покраснели ее глазенки, видел застрявшую в светлом локоне колючку от соседской изгороди, зеленое травяное пятно на платьице.
– Пойдем, будем учиться переходить, – вздохнул он и потянул девочку за руку. Встав у дороги, он кивнул налево:
– Смотри. Нет машин?
– Нет.
– Тогда пойдем до середины. А теперь смотри направо. Нет машин?
– Нет.
– Вот так и надо переходить. Поняла?
Из соседского дома спешила мать мальчика, мадам Флорэн.
– Мсье Моран, что-то случилось?
– Не знаете, где наша няня? Дети играли без присмотра…
– А она ушла в магазин, сказала, что ненадолго.
Этого хватило. Через час Марсель уже рассчитал няню своей дочери. Простить ей такое он бы все равно не смог.
Дороти была в гневе:
– Ты считаешь, я буду сидеть с нею круглые сутки? Я, между прочим, тоже работаю.
– Найдешь другую няню. Или лучше я найду. Потому что лучше уж так, чем потом увидеть, как твой ребенок бежит прямо под колеса. Или тебе все равно?
Дороти впервые видела Марселя таким. Это была не просто ярость, или злоба, или недовольство. В его удивительного цвета глазах она отчетливо видела страх и затаенную боль, очень сильную, до сих пор не угасшую.
– Марсель. – Она смягчилась и даже приобняла мужа. – Прости. Это правда важно… У тебя кто-то близкий попал под машину?
– Н-нет… И не хочу, чтобы это произошло.
В эту ночь ему виделись неясные образы. Колесо велосипеда, крутящееся в воздухе, бескрайние зеленые холмы, теряющиеся в тумане, чьи-то развевающиеся волосы, красный сигнал светофора, сменяющийся зеленым, и над всем этим – чей-то крик и неумолчная, тревожная, визгливая трамвайная трель.
Утром было прохладнее, чем она предполагала. А ведь уже август… Времена года ничего не значат, когда живешь в воздухе.
Инна видела, что немного опаздывает. Взять форму и погладить ее в аэропорту она уж точно не успевала, так что пришлось нацепить ее еще дома. Этого она не любила: в метро и на улице все обязательно будут пялиться.
Она понимала, что ничего страшного в этих взглядах не было. По форме понятно, что она стюардесса, а люди почему-то считают стюардесс более интересными и симпатичными, чем остальные девушки. Она столько раз видела это многозначительное выражение лица, когда отвечала на вопрос о своей профессии. И от этого было как-то не по себе.
Что ж, ничего не поделать, переодеться все равно не успею, вздохнула она и вышла во двор.
– Девушка, с добрым утром! – послышалось сбоку.
«Ну что за идиот, – поморщилась невыспавшаяся и раздраженная Инна. – Полшестого утра. Наверняка возвращается с гулянки, и душа требует общения…» И не повернула голову.
– Девушка! – В настойчивом мужском голосе послышалась улыбка. Инна посмотрела краем глаза – и тут же оторопела. Рядом с ней стоял молодой мужчина, тоже в форме авиации, но не стюарда, а пилота. Она улыбнулась.
– Рыбак рыбака видит издалека, – покачал головой он. – Не знал, что тут, кроме меня, еще кто-то из наших живет…
– Ну вот видите…
– Куда летите? Из Шереметьева?
– Эээ… Кажется, во Владивосток. Да, точно! И – да, из Шереметьева, – эта встреча неожиданно развеселила Инну.
– Ага, а я в Мурманск. Вас подвезти?
– До Мурманска?
– Туда тоже можно, если пожелаете!
Пилота звали Паша Герасимов. Он оказался удивительно приятным собеседником, и дорога до аэропорта показалась Инне чересчур короткой. Она уже давно не общалась с кем-нибудь так непринужденно. Если быть честной, Инна вообще редко общалась с кем-то, кроме родителей, ребят из экипажа и пассажиров. Она выбрала эту профессию, потому что ее душа всегда рвалась куда-то, а самолет – самый быстрый способ добраться до места назначения. И летала Инна на пределе сил и возможностей, прося сверхурочные, несмотря на запрет, с радостью заменяя кого-нибудь из заболевших.
Они встретились с Пашей еще. Сходили в кафе и в кино. Паша показался Инне красивым. Когда он что-нибудь рассказывал, она смотрела на его рот, чувственный, с резко очерченной выемкой верхней губы. И однажды не удержалась, впилась поцелуем.
У Инны давно никого не было. Работа, небо, самолет затмевали все остальное, отодвигали человеческую жизнь на второй план. Даже если бы и появился какой-нибудь мужчина, он недолго смог бы выносить ее постоянные разъезды.
А природа, между тем, брала свое. От одного поцелуя кровь забурлила в венах, резко бросилась в голову, прилила к животу. Инна едва устояла на ногах.
Паша смотрел на нее с желанием, и еще – с пониманием. Он был свой, ему не нужно было объяснять все это, и ее реакцию, и ее вожделение.
Отдаваться любви урывками, между рейсами, между городами и странами – вот был удел Инны и Паши. Страсть кипела, затапливала голову и тело яркими волнами. Встречаясь в аэропортах, они только вежливо кивали друг другу, но на пороге Пашиной квартиры одежда падала к ногам бесформенной кучей, разлеталась по всей комнате, коридору. Жар был так силен, что они не вылезали из постели часами, стараясь потушить его телами друг друга.
– Мы с тобой не авиация, мы пожарники, – смеялся Паша, пытаясь привести в норму дыхание.
Раскрасневшаяся Инна бесстыдно улыбалась ему, и костер начинал разгораться снова.
Вот так, просто, легко, без обязательств. Не испытывая друг к другу ничего, кроме симпатии и безудержного влечения. Не обещая, не спрашивая. У каждого из них была своя жизнь, и только постель – общая.
И было в этом что-то от отчаяния.
