Ознакомительная версия.
– Ты просто Мата Хари какая-то, только без танцев.
– Иди в баню, – и Маша швырнула в друга смятой салфеткой. Степочка хохотнул и вышел из серверной. Через невыносимо долгие четыре минуты он вернулся обратно с шоколадкой в руках.
– Ты что, ходил покупать батончик? – прошипела Маша, брызгая ядом. – Пока я тебя жду…
– Шоколадка – тебе, – обиженно бросил Степка. – Я должен был как-то отвлечь Жанну. Ты что, не помнишь, что запоминаются только последние действия? Теперь, если Жанну спросят, что я хотел, когда подходил к ней, она скажет, что я только хотел взять шоколадку. Сечешь?
– И этот человек называл меня Матой Хари! – всплеснула руками Маша. – Ну что?
– Переговоры, – кивнул Степа. – В большой переговорной рядом с Щучкиным кабинетом. Начали где-то минут двадцать назад.
– А с кем?
– А ты мне этого не поручала! – возмутился Степа, откусывая кусок шоколада.
– Это же мне?! – обмолвилась было Маша, но махнула рукой и отвернулась. Пора. Пробил час. Другого шанса не будет. И все же, тут, всего в нескольких десятках метров, отделяющих Машу от правды, она вдруг поняла, что совсем ее не хочет. Перехотела. Нет, какое ей дело до этого парка? Ну и ладно, гольф – тоже хорошая игра. Можно сделать вид, что все так и было задумано. Она может бросить работу, Николай это ей предлагал.
Маша прошла мимо кабинета Роберта – быстро и стараясь не столкнуться ни с кем взглядом. Никто бы не удивился ей тут. В конце концов, она все еще работала на Щучку, пусть и формально, а ее жених был крупнейшим заказчиком в их бюро. Маша быстро взлетела по лестнице, так никем и не замеченная, подошла к дверям, за которыми располагалась переговорная, и остановилась, пытаясь справиться с сумасшедшим сердцебиением. Зачем она туда идет?
Она положила руку на дверную ручку. Еще несколько ударов сердца. Она нажала на ручку двери, и от того, что творило ее сердце, стало больно и тяжело дышать. Маша распахнула дверь переговорной и сделала шаг вперед. В мягком искусственном свете, за огромным овальным столом сидели улыбающийся своей фирменной улыбкой маньяка-убийцы Щучка, Гусеница в вызывающе коротком платье с золотой вышивкой, какой-то незнакомый мужчина с сигаретой в руке. И это при том, что курить у них в офисе категорически запрещалось. Сигарета не пахла, наверное, электронная, но мужчина затянулся и выпустил изо рта облако пара.
Рядом с ним сидел Николай. Никаких сомнений больше не осталось, Николай сидел рядом с мужчиной, а перед ними лежали планы того, что весьма напоминало гольф-клуб. Маша замерла и, кажется, вообще перестала дышать. Теперь она пожалела, что не продумала заранее, что делать в случае, если Николай будет на переговорах. Потому что он был здесь, смотрел на Машу изумленно и расстроенно. Кажется, он даже побледнел. Это было неважно.
– Мария? – первым пришел в себя Щучка. – Что ты тут делаешь? Николай сказал, ты приболела. Это не заразно?
– К вам не пристанет, – заверила его Маша, проходя внутрь. Она подошла к столу – никто ей не помешал – и взяла в руки планы чего-то под названием Istra Elite Sport&Health Center. – А почему все по-английски? Николай, ты же так ненавидишь все английское? Хотя о чем я, это же гольф-клуб, в нем нет ничего русского по определению.
– Как ты сюда попала? – спросил Николай после долгой и мучительной паузы. – Кто тебе сказал?
– Мне приснилось, что ты меня предашь, – прошептала она и бросила бумаги на стол. – Я испугалась, что этот сон может стать явью.
– Кто тебе сказал? – еще громче спросил он.
– Коля, успокойся! – Гусеница вскочила и вышла из-за стола.
– Успокоиться? Ты ей сказала? Так ты решила «решить вопрос»? Оля, я тебе говорил, что против всей этой затеи, но ты продавила решение через совет директоров. Маша, я ничего не смог сделать, это было не в моей власти. Я не владею землей, корпорация…
– Ты не смог даже поговорить со мной? – уточнила Маша мертвенно-спокойным голосом.
– Я собирался, – ответил Николай очень тихо. – Я не хотел расстраивать тебя.
– И я должна в это верить?
– Постой, но это правда! – возмущенно парировал он. Маша сделала пару шагов назад, чтобы уклониться от Николая, спешащего к ней.
– Может быть. Или, возможно, ты не стал сообщать мне, чтобы я не устроила ничего ненужного. Не пошла к людям, не сообщила им о том, как ты решил их всех кинуть! Не написала депутату…
– Депутату? – голос Гусеницы был полон яда и сарказма. – Ты что, в самом деле не понимаешь, почему наш многоуважаемый депутат был таким сговорчивым и настроенным нам помогать? Да он первый предложил не тратить ресурс на что-то совершенно бесполезное, как общественный парк.
– Бесполезное? – вытаращилась на нее Маша.
– Конечно! Послушай, Маша, я желаю тебе добра, – этого Маша ждала от Гусеницы меньше всего. – Николай, правда, пытался сопротивляться, хотя даже он признал, что владеть загородным клубом намного логичнее и выгоднее, чем владеть каким-то парком. Ты что, планируешь зарабатывать на каруселях? Серьезно, Маша, подумай сама. Ты же теперь – член нашей семьи, ты скоро тоже будешь Гончаровой, и это значит, что ты должна научиться думать, как мы, действовать, как мы. Разве добились бы мы того, что имеем, если бы строили парки? Маша, ну же! Ты же неглупая девушка, ты должна понимать, что мы тут не благотворительная организация.
– Оля, прекрати. Не трогай ее, – закричал Николай. – Ты только сделаешь хуже.
– Она не может сделать хуже, Коля, – ответила Маша, сглатывая подкативший ком. – Никак не сможет, Коля, потому что ей никак не переплюнуть тебя.
– Маша!
– Не трогай меня. Я не знаю, как я оказалась здесь, но я никак не могу стать Гончаровой. Потому что я никогда не смогу мыслить и действовать вот так, как вы. Я хочу строить парки. Я прожила всю жизнь напротив одного из них, и самое лучшее, что было в моем детстве, было там. Я училась кататься на велосипеде – там, в парке. Я каталась на каруселях и кормила брата сахарной ватой, пока к его лицу не прилипли все тополиные пушинки в парке, и он не стал похож на йети. Мы с друзьями катались в парке на роликах и лазали по веревочному парку. Там устраивали концерты, пекли пироги. Мы сжигали там чучело Масленицы, встречали Новые года и Рождество. Я слепила, наверное, сотню снежных баб в этом парке и построила с добрый десяток крепостей. Если бы я собиралась жить в «Русском раздолье», новый парк стал бы для моих детей таким местом. А что у них будет теперь? Дороги, по которым ездят машины? Двухметровые кованые заборы, на которые все намотают пленку, чтобы скрыться от чужих глаз? Так все делают в наших загородных поселках? Я знаю, что будет дальше. Вы не построите парк, а потом вы не построите детский центр, который обещаете. Школы не будет, детского сада не будет, а если и будут, то тоже – элитные, за бешеные деньги. Вместо магазинов и кафе вы достроите еще десяток домов на продажу, потому что это просто выгоднее. Вопрос простых чисел. Вполне возможно, что эти дома будут уже не теми милыми особнячками, что строятся сейчас. Вы поставите монстров по пятнадцать этажей, и все те, кто надеялся жить в милом и уютном поселке, будут чувствовать то же самое, что я сейчас чувствую. Что завтра почувствуют жители деревни, когда узнают о вашем англоязычном центре здоровья и счастья для олигархов. Все будут несчастны и злы, и никому до этого не будет дела. В таком я участвовать не хочу. И становиться частью такой семьи тоже не стану.
– Маша, Маша! – прошептал Николай, бледный и неподвижный. Маша замолчала и посмотрела на него, даже не пытаясь скрыть отчаяния. Затем она развернулась и вышла из переговорной.
Глава 19
Традиционная для 26 % женщин
Решение пришло спонтанно, почти в ту же минуту, что за Машей закрылась дверь переговорной. Она слетела вниз по лестнице, побежала по коридору, завернула в женский туалет – единственное место, где ее точно не достанет Николай Гончаров. А чтобы он не достал, стало сейчас самым главным, жизненно важным обстоятельством, от которого зависело буквально все. Стоит ей сейчас увидеть его, дать ему говорить, напеть ей что-нибудь в уши, как тем сиренам, что убивали моряков, как она сломается. Вся ее твердость – прозрачный лед над талой водой, надави посильнее, и растрескается, провалится в море сомнений и растворится в мечтах о счастливой жизни. Что же теперь будет?
Она станет матерью. Эта мысль обожгла, как нечаянное прикосновение к раскаленной плите. Матерью-одиночкой. Да-да, вот то, чем Маша станет. Вернее, кем. Какой театр абсурда, какой жалкий финал комедийной пьесы! Мама убьет ее и побежит к Гончарову вымаливать для нее прощения. Отец – тот поймет, наверное, он всегда лучше понимал Машу. Но и он поднимет удивленно брови и спросит таким спокойным, но саркастическим тоном, в котором написаны его любимые «Трое в лодке, не считая собаки»:
– Из-за парка? Серьезно? Думаешь, парк оценит такую жертву?
Ознакомительная версия.
