– Пошли кого за флаконом на уголок, – пробурчал он с капитулянтской мрачностью.
– Пару тысяч подбрось, – предложил начальник, соотнося нули на купюрах с бутылкой ларьковой сивухи. Таковы были цены эпохи.
Ничто не смягчает национальные трения так, как выпивка. Смотря с кем пить, конечно.
– Да хрен ли нам национальность? – здраво рассуждал начальник. – У героев нет национальности!
– И у мертвецов нет национальности! – горячо поддерживал зам. – Тем более отдавших жизнь за благо страны!
Он открыл стеклянную дверцу шкафа под портретом и вытащил из однотипного ряда тисненую серебром биографию Нахимова:
– Вот! На первой странице: «Родился в семье смоленского дворянина…» Ну?
– Вот тебе и иерусалимский дворянин, – печально сказал начальник. – А все сходится…
То есть у людей произошла типичная психологическая сшибка. С одной стороны, хотелось всяческих благ, которые предлагали без всяких условий. С другой стороны, выходило так, что принять дар означало отдать Нахимова в другой народ. Раз тебе дают по той причине, что он был еврей, – то фактом приема подарка ты соглашаешься с его причиной! Хитроумные жиды упаковали оба факта в один флакон.
– Христопродавцы! – восхищенно плюнул зам. – Вот замутили? Съешь вкусный пряник – и ты наш!
– И рыбку съесть, и попку не ободрать, – подытожил начальник задачу. – Подкинь-ка еще две тысячи.
И после литра ацетоновой сивухи на керосине с осетинским спиртом, пожертвовав часть здоровья чести флага, они упрятали послание в сейф, убедив друг друга про утро вечера мудреней. Для людей, знакомых с похмельем, это странное утверждение.
Мы мало знаем про тонкие миры и связь небес с земным несчастьем, но закон парных случаев срабатывает с неукоснительностью дуплета. Назавтра перекошенный зам продевал тело в двери эдаким собачьим извивом.
– Ты вчера телевизор смотрел? – спросил он вместо «здравия желаю».
– Ну, нет, – выжидательно посмотрел начальник, особым офицерским рецептором предощущая отыгрыш за свою вчерашнюю выпученность.
– И Кобзона не видел?
– Вместо телевизора, что ли? Тоже нет. Я его вообще не люблю.
– Я тоже. И никто не любит. Но побаиваются. Значит уважают. Что и требовалось доказать. А устраивается неплохо. Знаешь, что он вчера делал?
Заинтригованный замовским сбивчивым поносом:
– Что? – предположил начальник прозорливо. – Хотел взять над нами шефство? Говорят он мужик денежный и щедрый.
– Ему хорошо быть щедрым, он гангстер!
– Так что он вчера? банк грабил?
– Хуже. Он пел! – выкрикнул зам.
– Не может быть! С чего бы? Новости дня. А ты чего хотел? Чтоб он прыгал с шестом?
– А с кем он пел?
– С кем пил, с тем и пел!
– Отнюдь. Тут вам не филармония.
– Да хрен ли ты ко мне приклепался со своим Кобзоном! – вскипел начальник. – Головка со вчера бо-бо? Иди постучись ей об стенку!
– С Ансамблем Александрова он пел! – торжествующе объявил зам.
– Ан сам бля… сам бля… один бля… Ну и что?
– А то, что они подпевали!
– И что?
– А то, что при этом еще и приплясывали! Всем ансамблем!!!
– Н-у и ч-т-о???!!!
– То!!! Ты вообще сегодня тупой! А что они пели и приплясывали?
– Что! то! в пальто! цыганочку!
– Евреечку! Хаву-нагилу они пели и приплясывали!
– А это что?.. – помолчав, спросил начальник.
– Ну тундра, – сказал зам. – Ничего, скоро узнаешь. Сам плясать будешь.
Он по-ленински сунул большие пальцы в проймы воображаемого жилета и стал выбрыкивать ногами вперед среднее между канканом и еврейским танцем «фрейлахс», дудя под нос с гнусавой одышкой: «Ха-ва-а – нагила! ха-ва-а – нагила!»
– Песец всему, – сказал начальник. – Ты температуру мерил? Санитаров позвать?
– Вот те крест! Честное офицерское! Под салютом всех вождей! Он пел, хор подпевал, а потом стали вот так выплясывать, всем строем, в ногу, человек двести на сцене!
Начальник представил картину. Картина была сюрреалистическая. Длинное многослойное построение Краснознаменного ансамбля песни и пляски Советской Армии имени Александрова, ряды фуражек, звезд и погон, вдев пальцы за проймы воображаемых жилетов, сионистски-мюзикхолльно выбрыкивает фрейлахс или как его там: зеленые штанины с кантом согласованно вздымаются кверху, а еврей Кобзон задает перед ними темп и солирует. Смесь богохульства с шизофренией. Этот милитаризованный шабаш сокрушал устои.
– Вот только Нахимова на той сцене и не хватало, – произнес начальник под впечатлением.
– Конец света. Давай застрелимся? – предложил зам.
– Тебе хорошо, ты дурак… Тебя жена еще из дому не выгнала, что зарплаты полгода не приносил? Вы что едите, кстати?
– Так я же бомблю, – пожал плечами зам. – Как все. Ты же знаешь.
– А я – ночным охранником, – печально сказал начальник училища. – Ты тоже знаешь.
– Но нельзя же сдавать Нахимова в израильскую аренду за вторую зарплату! – с истеричной ноткой вознегодовал зам и встал на фоне портрета Нахимова с воздетой рукой, как на плакате «Родина-мать зовет!»
– Почему нет? – с одесской интонацией спросил начальник неожиданно для себя и хихикнул. – Довольно удачный бизнес. Безотходное производство. У нас теперь рыночные отношения, ты не слыхал? Продается все, что не крадется. А здесь ты получаешь товары и услуги, а взамен у тебя ничего не убывает!
– Кроме чести, – сказал зам.
При слове «честь» товарищи офицеры посмотрели друг на друга и захохотали с отвязанным цинизмом.
– А почему ты уверен, что они написали неправду? – и начальник потряс вчерашним пакетом над столом.
Зам инстинктивно отстранился от идеологически вредоносной биографии:
– Это ж надо. Торговать компроматом на исторических героев. Вот до чего мы дошли.
– А-а. Всегдашняя позиция власти: называть компроматом ту правду, которая не нравится.
– Что, – осклабился зам, – на халявную машину запал?
– Я и тебе буду давать покататься.
Необходимость принять решение раздирала их, как буриданова осла между королевой красоты и чемоданом долларов. Когда надо принять решение, офицер распыляет ответственность.
– А что мы думаем? Соберем офицеров. И решим все демократически.
Офицерское собрание взволновалось, как море перед золотым дождем. И стали определять национальность адмирала методом голосования. Лучше лишиться иллюзий, чем денег. Перспектива второй зарплаты зомбирует моряка и превращает его в пирата.
– Англия… – мечтательно сказал строевик и закатил глаза, как умирающий петух.
Есть такая швейцарская поговорка: за спиной богача стоит черт, а за спиной бедняка – два. Два черта вышли из-за спин товарищей офицеров и разделили проблему на две неравные части.
Во-первых, все хорошее, само идущее в руки, однозначно надо брать и не отдавать. Решить только, что сказать: «спасибо» или «дайте еще»?
А во-вторых, что же касается подноготной адмирала:
– Черт возьми, – здраво рассудили офицеры, – а почему, собственно, платить должны за национальность? А если бы Нахимов был эскимос, то содержать училище должна тогда Гренландия?
– А какой идиот первый решил, что если признать Нахимова евреем, то дадут денег, – а если не признать, так не дадут?
– Вот пусть армия назовет суворовское училище имени Багратиона, и требует деньги с Грузии!
– А лучше имени Бенигсена – и с Германии!
– Если им нужен точно еврей – пусть берут своего дважды Героя генерала Драгунского и оформляют шефство над артиллерийскими курсами «Выстрел»!
– А нам-то с того что будет?..
Жизнь требует от военных прямолинейности. Националь-но-финансовую дилемму похерили как ложную и несуществующую. Не надо все усложнять.
В конце концов офицерское собрание выработало мудрое и простое соломоново решение. Деньги и все прочее немедленно взять. Евреев поблагодарить. Написать ответное письмо очень вежливо. Но в нем категорически объяснить, что великий русский флотоводец Павел Степанович Нахимов был русский. Резолюцию покрыли аплодисментами. Взяли биографию, взяли морскую энциклопедию, взяли историю флота, и засели за письмо типа запорожцев еврейскому султану.
Дворянский род Нахимовых берет свое начало от сотника Ахтырского казачьего полка Михаила Тимофеевича Нахимова, писали в письме. Он был казаком, и участвовал в суворовских походах на Очаков и Хотин, и был начальником ахтырской таможни, а в 1757 году был указом Елизаветы пожалован в сотники и возведен в дворянство, когда уволился со службы. Это и есть дед адмирала Нахимова, отец его отца Степана Михайловича. Так что Степан был уже нормальный дворянин, а никакой не отставной козы выкрест-барабанщик. И мать Феодосья Ивановна никакая не Раиса. И в доказательство есть запись в церковной книге, и дьячок Овсянников ту запись подписывал. Так что мы понимаем ваше желание породниться с героем, но против правды не попрешь. Но за ваши патриотические намерения благодарны страшно. Надеемся, что национальность нашего общего великого полководца никак не отразится на благородстве и полезности ваших намерений. С военно-морским приветом!
