Ознакомительная версия.
Баранки
Дина не верила своим глазам. Они лежали на витрине и выглядели так, как в детстве. Большие, круглые, с подрумяненной, обсыпанной сахаром корочкой лакомства лежали под стеклом и всем своим видом умоляли: «Купи!» Они могли бы лежать молча, могли бы вовсе отвернуться или даже спрятаться за большим пакетом с халвой – она бы их все равно разглядела, и обрадовалась, и непременно купила бы.
– Полкило, – сказала Дина, показывая на баранки. – Нет! Лучше килограмм. Или полтора, как думаете?
Продавщица смерила ее взглядом, которым смотрят на сумасшедших, и рявкнула:
– Женщина, вам сколько?
– Килограмм, – решила Дина, не замечая хамства. Сейчас ничто на свете не могло испортить настроение.
Она вышла из магазина и помчалась по улице почти вприпрыжку. Баранки гремели в пакете сладкой мелодией, согревающей душу. Через несколько метров остановилась, быстрыми, даже лихорадочными движениями развязала кулек и, схватив баранку, откусила огромный кусок. Лицо расплылось в улыбке, к глазам подступили слезы. Наконец-то нашла. Наконец-то, это были они – те самые, из далекого детства, вкус которых Дина уже и не надеялась когда-либо почувствовать.
В первый раз баранки принес какой-то странный дядя в смешной волосатой шапке и грязных ботинках. Он неловко протянул кулек пятилетней девочке, а та вопросительно оглянулась на маму.
– Бери, Диночка, бери, – кивнула мама.
Она приняла кулек из рук незнакомца, и тот сразу стал раздеваться, торопливо избавляясь и от грязной обуви, и от смешного колтуна на голове. Эта старая шапка из облезлого кролика задержалась в их прихожей на три года, и иногда казалось, что малышка терпит ее присутствие только потому, что раз в месяц обладатель головного убора приносил заветный кулек. Это потом, став старше, она с удивлением спрашивала маму:
– Зачем ты потратила время на этого жмота?
– Диночка, вырастешь – поймешь.
Пятнадцатилетняя Диночка, конечно, казалась себе ужасно взрослой и все понимающей, а понимала только одно: ее красавица-мама всегда была достойна чего-то лучшего, чем облезлый кролик. Это еще через десять лет, разведясь с мужем и оставшись с маленькой Анечкой на руках, не имея ни связей, ни хорошей работы, ни, соответственно, хорошей зарплаты, осознала, что тогда имела в виду мама. Тяжелое послевоенное время, от мужа, кроме ребенка, остались только похоронка да комната в коммуналке. Из мебели – железная кровать с провисшей пружиной, из одежды – две телогрейки, работа нянечкой в городской больнице и никакой надежды на то, что когда-нибудь нищете наступит конец. В этой ситуации сгодится любая помощь, кто бы ее ни предложил. И, как говорила впоследствии мамина подруга Ирочка, дядя Толя (именно так звали обладателя кроличьей шапки) «воспользовался ситуацией».
Был он совсем не молод – готовился справить пятидесятилетний юбилей, – не красив и совсем не щедр. Вернее, даже скуп. А если совсем честно, то очень и очень жаден. Дина продолжала ходить в штопаных колготах, мама – кутаться в телогрейку, несмотря на то что «новый папа» работал начальником цеха на заводе и возможности, как говорится, имел.
– На отдельную квартиру копит? – интересовалась Ирочка.
– Что ты?! – отмахивалась мама. – Просто не любит тратить.
– Как это?
– Вот так. На сберкнижку кладет. А по вечерам открывает ее и любуется заветными цифрами.
– Да зачем они ему на том свете? У тебя ребенок в рванье ходит, а он любуется!
– Пусть! – отмахивалась мама.
И терпела. А когда надоело, прогнала в одну минуту.
– А почему прогнала? – спросила Дина, уже ставшая взрослой женщиной.
– Он мне на день рождения цветы принес.
– ???
– Подарил и аж светится весь. Я, говорит, дорогая, теперь каждый день букеты таскать буду. Спрашиваю, откуда, мол, такая щедрость души и кошелька? А он отвечает, что кошелек ни при чем. Был, говорит, сегодня на кладбище, мастера одного провожали. Обратно иду, гляжу, на памятниках-то полным полно букетов разложено. Я самый роскошный выбрал. Мне для тебя, дорогая, ничего не жалко. Ты не смотри, что он короткий, поставь в какой-нибудь низкий вазон и любуйся. В общем, отправила букет в помойку, а его – восвояси. Все. Иссякло терпение.
– А до этого все-таки зачем мучилась? – спросила Дина.
Мама тогда погладила ее по руке и ответила:
– Ты очень любила баранки.
Баранки девочка действительно обожала так, будто были они самым редким на свете деликатесом. Несмотря на то что жизнь стала налаживаться (мама, которая великолепно шила, устроилась в ателье портнихой и быстро обросла домашней клиентурой), никакие купленные сладости не могли заменить девочке любимого лакомства.
– Смотри. – Мама выкладывала из сумки большие бруски чего-то коричневого со светлыми прослойками. – Это – шербет, – отрезала кусочек и протягивала дочери.
Дина перекатывала во рту сладкую массу, хрустела орехами и спрашивала:
– А баранки? Не было?
– Смотри, что тебе передала тетя Настя!
Соседка, которая до войны не успела ни замуж выйти, ни детей родить, а теперь уже и не надеялась (кому нужна баба за сорок, если вокруг пруд пруди одиноких чуть за тридцать?), частенько баловала девочку разными вкусностями. Она была дамой ученой, работала в каком-то институте, жила одна и, как говорила мама, «могла себе позволить спускать копейки на чужих детей». Дине то насыпали в ладошки горсть изюма в шоколаде, то угощали мармеладом, то приглашали на чаек. А к чаю щедро выставляли на стол и печенье, и варенье, и конфеты. Та вяло ковырялась ложкой в розетке, без энтузиазма грызла печенье и ускользала домой вспоминать о баранках.
В тот раз тетя Настя дала пастилу. Дина съела палочку и пожала плечами:
– Вкусно. Но все равно не то.
Мама вздохнула, прижала к себе кудрявую голову и со слезами в голосе спросила:
– Ну где же я тебе их достану, горе ты мое луковое?!
Дина не поняла, почему вдруг она стала горем: учится отлично, посуду моет, за порядком в комнате следит, готовится вступить в пионеры, маму слушает, хорошо кушает. Лук вот только терпеть не может. Так что, если она и горе, уж точно не луковое.
А баранки в самом деле были практически недосягаемы. Покупала их «кроличья шапка» в столовой своего завода, где работала фантастическая повариха Нюра. Она лепила обалденные котлеты, варила великолепные супы и пекла те самые замечательные баранки, о которых теперь оставалось только мечтать. Дина так никогда и не узнала, что однажды мама ходила к проходной завода – хотела попросить кого-нибудь купить вожделенный продукт, но так ни к кому и не подошла – была слишком скромной и нерешительной женщиной.
– Если бы кто из знакомых работал, – говорила она и разводила руками.
То, что не следует просить об одолжении «грязные ботинки», девочка понимала. Нет знакомых – значит нет. Но однажды…
Однажды Дину пригласили в гости. Казалось бы, воображение должна была поразить отдельная большая квартира одноклассницы, настоящие картины на стенах и красочные ворсистые ковры на полу. Но поразили баранки, призывно сверкающие румяными боками из вазы на кухонном столе.
– Можно? – не удержалась Дина.
– Бери, – милостиво кивнула Леля.
Девочка съела одну и с большим трудом удержалась, чтобы не попросить еще. Леля была врединой и воображалой. Ходила задрав нос и считала себя лучше других.
– Это потому, – объясняла Шурочка Зыкова – некрасивая, но умная девочка, – что у нее дедушка большой начальник.
Девочки согласно кивали, но каждая втайне считала дни, остававшиеся до заветного приглашения в гости. Леля звала всех по очереди. Так и сказала: «Приглашу каждую, а потом решу, с кем буду дружить». Дурной запашок этого заявления, конечно, уловили все, но сил отказаться от похода в ее хоромы не нашлось ни у кого. Уж слишком сильным было любопытство и желание хоть одним глазом увидеть другую – сытую – жизнь. Одноклассница слово держала. Водила всех в гости, а на следующий день выносила вердикт:
– Зинка слишком неуклюжая – едва не разбила любимую мамину вазу.
– Шурка – неряха. Сели чай пить, так она весь стол крошками угваздала.
– Машка – королева подхалимажа. Ходит и нахваливает, и нахваливает, будто к английским королям во дворец попала. Искренности ноль.
– Кто бы говорил об искренности, – утирала та слезы на школьном крыльце. Девчонки сочувствовали, но внутри ощущали тщательно скрываемую радость: у каждой еще был шанс попасть в число приглашенных.
Накануне визита Дина полночи металась по кровати, мысленно прокручивая: «Ничего не трогать, к столу не садиться, рта не открывать. Или все-таки открыть? Нет, молчать, наверное, тоже не стоит. Иначе Леля скажет: Динка – дура, молчит и молчит, слова не вытянешь. Значит, говорить надо, но спокойно, без восторгов». Она и говорила: вежливо поздоровалась с бабушкой, сдержанно похвалила обстановку, особый интерес проявила к стеллажам с книгами (пусть лучше обзовет книжным червем – не так стыдно). А потом на глаза попались баранки. Это были те самые, из заводской столовой, испеченные фокусницей Нюрой. Съев одну, Дина зажмурилась, чтобы только не видеть остальных и не испытывать манящего блеска. Иначе завтра можно услышать: «Динка – попрошайка». Нет, только не это. Испугавшись собственных мыслей, девочка поспешила оправдаться:
Ознакомительная версия.
