Ознакомительная версия.
Мария обратила внимание, что в ее отсутствие Николь и баба Нюся привели Улю в порядок. Раза два Уля даже взглянула на врача и на всех них блуждающим взглядом.
– Больная говорит по-французски? – спросил доктор Мари.
– Как мы с вами.
Врач улыбнулся – ему польстили слова Мари. Дело в том, что сам он был южанин, а Мари отличалась великолепным парижским выговором, и ему до ее французского было, по-русски говоря, семь верст и все лесом.
Выслушав, а затем выстучав Улю под рубашкой, врач задал несколько вопросов, больная отвечала не очень вразумительно, хотя и по-французски.
– На вопросы отвечает с трудом, как бы сквозь сознание, кожа горячая, влажная, – заключил врач, – надеюсь, что все не так страшно, как кажется на первый взгляд. Левое легкое чистое, а в правом множественные влажные хрипы. Предполагаю правостороннюю нижнедолевую пневмонию. Главное уход. Неоднократная смена белья, протирание тела теплой водой с небольшим добавлением уксуса, но я вижу, ее только что протирали. Надо поворачивать больную в постели, почаще поворачивать, то на бок, то на спину, не давать залеживаться в одном положении. Куриный бульон, обильное горячее питье с травами, с лимоном, с медом. Сейчас я выпишу откашливающее средство. – Врач примостил на колени свой чемоданчик, выписал рецепт и подал его почему-то Николь. – Фрукты, овощи, легкое, но богатое витаминами питание. Тепло, дневной свет, уют – и все будет в порядке. Да, растирание тела камфорным маслом на ночь, впрочем, я вижу, вы уже растирали.
– Так, – сказала Николь, вместе с рецептом врача решительно забравшая бразды правления в свои руки. – Ее надо укутать и вынести в машину.
– Девушка молодая, но перевозить ее сейчас, – врач замялся, – в нашей карете очень холодно…
– У нас в машине будет потеплее, главное, чтобы ваши парни снесли ее с пятого этажа.
– Чем же ее укутать? – спросила Мария по-русски и стала снимать с себя пальто.
Баба Нюся метнулась в свою квартирку и принесла большой серый платок из козьего пуха.
– Ще с России платочек, – радостно улыбаясь, сказала баба Нюся, – ще с моих коз чесала пуху, с дому. – Она ловко укутала голову, плечи, грудь, спину Ульяны громадным платком, почти спеленала ее. – Ось, а таперича надягаите польты, а сверху ще одеялкой!
И Николь, и Мария, и баба Нюся были ловкими, рукастыми женщинами и снарядили Ульяну лучшим образом.
– Баба Нюся, а где ее документы?
– А ось сумочка на стульце.
Мария прихватила сумочку Ульяны. Здоровенные санитары понесли на руках вниз спеленутую Ульяну. Николь, Мария, баба Нюся и врач двинулись следом. Потом Мария умудрилась обогнать санитаров, пролезла бочком, успела открыть и завести машину прежде, чем они вышли из подъезда.
Санитары и врач к превеликому своему удовольствию получили, по выражению Льва Толстого, «в заднюю часть ладони». Мария хотела было и бабе Нюсе отдать за платок хорошую денежку.
– Ты че, доча! – шарахнулась от нее старушка. – Ты че, спятила.
Марии стало стыдно, она крепко обняла и поцеловала бабу Нюсю троекратно, по-русски.
Николь вела машину уверенно и осторожно. Мария примостилась бочком на заднем сиденье, поддерживая Ульяну.
XXX
За десять дней Мария и Николь подняли Ульяну на ноги. А еще через неделю она настолько окрепла, что можно было пускаться в путь: в Марсель, а там и в Тунизию. Все это время яхта «Николь» ждала их в марсельской гавани.
– Мне только съездить на кладбище, проститься с Андреем Сидоровичем, да отдать платок бабе Нюсе – он у нее один, а зимой под нашей драной крышей такая холодрыга, что ой-ё-ёй! – сказала Ульяна.
– Поехали. И я с тобой, – с готовностью предложила Мария.
Новое кладбище Бьянкура поразило воображение Марии казенной тупостью, скудостью и бессердечием, которые в данном случае соединились воедино как-то особенно причудливо и изощренно. Могилка к могилке, холмик к холмику были подогнаны здесь вплотную. По всей территории обширного косогора, на котором размещалось кладбище, стояли над могилками одинаковые, сваренные из кусков железных труб православные кресты, выкрашенные почему-то ядовито-ультрамариновой краской. На фоне серого неба эти кресты с черными номерами на поперечных перекладинах вместо имен и фамилий выглядели как-то особенно вымороченно, наверное, душу брала оторопь еще и от того, что крестов было очень много – сотни, и они поднимались по косогору шеренга за шеренгой.
Потом Мария узнала как-то случайно, что года через полтора после Андрея Сидоровича Калюжного здесь же был похоронен один из ее любимых поэтов Владислав Фелицианович Ходасевич. На этом обезличенном и обесчеловеченном кладбище похоронен и человек, написавший: «Я, я, я – какое нелепое слово. Разве мама любила такого – желто-серого, полуседого и всезнающего, как змея».
– И кто же это придумал? – после долгой паузы, обведя кладбище рукой, спросила Улю Мария.
– Наверное, муниципалитет Бьянкура, кто же еще? Спасибо, что разрешают хоронить наших даром. А через пять лет всех выроют и в общую могилу – такой закон. Так что мне надо заработать денежек в твоей Тунизии, купить Сидорычу постоянное место и, как говорит баба Нюся, переховать его.
– Заработаешь, – сказала Мария, – не сомневайся. – И, глядя на жуткий лес ультрамариновых крестов, возносящихся по серому косогору к серому небу, она вдруг подумала о Михаиле, даже и не подумала, а почувствовала его всем сердцем – остро, пронзительно, до боли в груди. «Николь обещала еще раз выпросить Михаила на яхту, командир училища приятель ее Шарля. Дай Бог!»
Потом они поехали возвращать пуховый платок бабе Нюсе. Застали ее моющей лестницу в подъезде. Платок вернули. Мария принялась уговаривать бабу Нюсю взять в подарок «немножко денежек». Старуха отказывалась наотрез. И тогда вступила Ульяна.
– Баба Нюся, возьми от моей сестры Марии и от меня. Хотя Мария и сестра, но я обещаю, что отработаю и отдам ей эти деньги. Так ты согласна?
– Ой, дивоньки, шож вы со мною робите! Сроду в жизни не знала я копейки дармовой! – На синие глаза бабы Нюси под соболиными бровями вразлет навернулись слезы, лицо ее помолодело, разгладилось, пошло румянцем и вдруг проступило, как на проявляющейся фотографии, ее прежнее молодое лицо, и стало ясно видно, какая она была красавица. – Ой, стыдоба! Заругае мени дид Леха, – сдаваясь, пробормотала баба Нюся.
– Баба Нюся, бери, я за тебя отдам. Клянусь! – Ульяна широко перекрестилась.
Мария сунула в мокрые руки бабы Нюси пачку денег. Сестры расцеловали старуху, бросились к машине и были таковы.
Баба Нюся, не считая, сунула деньги в карман передника, подождала, пока машина названых сестричек скрылась из виду, и пошла домывать лестницу в подъезде. Ей даже и в голову не пришло, что денег дала ей Мария столько, что их хватило бы даже на покупку собственного домика.
Вечером этого же дня Николь, Мария и Ульяна выехали первым классом скорого поезда «Париж – Марсель». Николь расположилась в одноместном купе, а Мария и Ульяна в двухместном. Оба купе соединялись раздвижной дверью, которую можно было открывать или закрывать по желанию.
– Хорошая женщина Николь – наша! – под стук колес сказала Ульяна, когда они легли спать и погасили свет. – А я везучая – не дали вы мне пропасть, а то бы уже окочурилась!
– Ну, и слава богу! Теперь приедем в Тунизию, будешь со мной работать и еще протянешь сто лет! – сладко, заразительно зевнув, проговорила Мария.
– Поживем – увидим! – откликнулась в темноте Ульяна.
– А мне твоя баба Нюся понравилась.
– Еще бы. Баба Нюся святая. У нее муж – дед Леха, пьяница, моему был пара, и оба сыночка без царя в голове, да еще попивают, так что она одна среди трех трутней-мужиков крутится. Ты сколько дала ей денег?
Мария назвала сумму в десять раз меньше той подлинной, что сунула в мокрые руки бабы Нюси.
– Пропьют, – вздохнула Уля, – черти полосатые!
– А тебе, Улька, хочется в Африку?
– Честно?
– Ну, а как еще?
– Если честно, мне всегда в нее хотелось, еще как ты уехала. А ты на конях скачешь?
– Скачу.
– Меня научишь?
– В два счета.
– Тогда спокойной ночи.
Ульяна пока еще утомлялась довольно быстро и поэтому уснула очень скоро. А к Марии сон не шел. Грохотали на стыках рельсов литые колеса, в наполовину зашторенное окно летела тьма поздней осени, время от времени проносились в окне полосы света от освещенных станций или полустанков. Мария думала о том, как удачно продала она корабельные орудия с «Генерала Алексеева», вспоминала светло-голубые суровые и мудрые глаза маршала Петена и весь его внушительный, благообразный облик; думала о дорогах Тунизии, которые еще предстояло ей построить, о том, что хорошо бы приспособить к этому делу туарегского царька Ису; об отце Михаила инженере-механике, и, конечно же, о самом Михаиле… Она заставляла себя не думать о нем, но он мерещился ей всюду… Николь обещала, что еще раз выпросит его у начальника училища под предлогом того, что только он один понимает в капризных моторах ее яхты. «Николь отпросит, она такая…»
Ознакомительная версия.
