На следующий день Ножкин попросил Калину приехать в офис. Они заперлись в директорском кабинете и вполголоса, чтобы не услышали секретарша и бухгалтерша, обсудили создавшееся положение. А картина получилась такой: шеф проваляется в больнице не менее двух недель, а потом будет ещё отлёживаться дома, так называемый реабилитационный период. Ножкин буквально взмолился:
– Петя, бросай пока своё производство, пусть идёт на автопилоте. Положение надо спасать. Тут факсы, договора. Этим Викторыч занимался. Надо срочно слать ответы… иначе они нам штрафы выставят, а я не в курсе. Давай вдвоём разберёмся, что к чему…
Пришлось Калине работать на два фронта: с утра запускать производство, потом спешить через весь город в офис и разбираться с деловой документацией, перепиской, идущей по факсу на имя Шебаршина. Трёх дней этих сумасшедших метаний оказалось достаточно, чтобы бывший ка-питан полностью вник во все нюансы и мог полноценно заменить обоих директоров и финансо-вого и генерального. С кладовщиком, увы, оказалось куда сложнее, все его «фокусы» Калина так и не раскрыл, не успел, ведь на него навалилась необходимость «тащить» всю фирму.
Тем временем Пашков продолжал наслаждаться отдыхом как физически, так и эстетически, регулярно навещая Матвеева…
– Ну как вам Дали? – профессор кивал на один из двух альбомов репродукций, который он давал Пашкову и сейчас тот принёс их назад.
– Вы знаете, впечатление какое-то двойственное, и восхищение и отвращение. Ведь обладая таким талантом, он бы легко добился успеха в традиционной живописи. А он почему-то предпочёл это своему пароаноидально-критическому методу.
– Всё верно, – профессор понимающе кивнул. – В отличие от большинства прочих сюрреалистов, абстракционистов, и более поздних поп-артистов, Дали прежде всего прекрасный рисовальщик и, конечно, мог бы преуспеть во многих ипостасях живописи. Но он хотел, чтобы его полотна поражали экстравагантностью, били по нервам, давили на психику зрителей… Хорошо, оставим пока Дали. А из скульпторов, кто на вас произвёл наибольшее впечатление? – профессор теперь указывал на второй, принесённый Пашковым альбом.
– Вы знаете… пожалуй Мур. «Король и королева», «Мать и сын», эти скульптуры сразу запоминаются, впечатляют.
– Поздравляю Сергей, вы зрите в корень. Мур действительно едва ли не крупнейший скульптор двадцатого века, хоть у нас он почти не известен. Ну что ж, гляжу, вы в своём самообразование делаете явные успехи.
– Да какие там успехи, я же на ваших объяснениях основываюсь, – слегка смутился Пашков. – Сергей, я уже не один десяток лет преподаю. Студентам, людям, так сказать, с чистой головой, уяснить то, что вы уясняете почти с ходу, знаете, сколько времени требуется, консультаций, работы с литературой? А ведь вы человек с уже сложившимся мировоззрением, отягощённый грузом прожитых лет, и тем не менее, вам многое даётся удивительно легко.
– Не могу даже поверить, что вы мне это говорите. Мне ведь всегда довольно трудно давалась учёба, – откровенно признался Пашков.
– Видимо не тому учились. У вас определённое предрасположение, если хотите способности к гуманитарным наукам. Это я вам как преподаватель с тридцатилетним стажем говорю.
– Спасибо, Виктор Михайлович… Мне ещё никто ни разу не говорил, что я обладаю какими-то способностями, – Пашков ещё более смутился, покраснел от похвалы.
– Не за что. Тем более, что я получаю истинное удовольствие общаясь с вами. Не часто мне встречались люди, у которых был такой искренний интерес к тому, что я объясняю, даже среди студентов такие встречаются редко… Ну ладно, не будем больше терять время. Приступим к послевоенному периоду. В развитии искусства после второй мировой войны продолжились тенденции разделения на два основных потока. Первый связан с возвратом к фигуративному искусству, второй с дальнейшим развитием абстрактного движения. В пятидесятых годах это имело тесную связь с идеями и настроениями широко распространившегося в то время экзистенциализма – мироощущения, окрашенного подчёркнуто-трагическими интонациями. В противовес этим тенденциям в Англии и США возник «поп-арт», искусство предельно конкретное, заземлённое, не склонное к анализу и рефлексии. Поп-арт часто обращался к массовой культуре – рекламе, этикеткам, фотографиям звёзд кино, эстрады и так далее, противопоставляя своё подчёркнуто не-индивидуальное искусство, индивидуальности жеста, свойственной предыдущим поколениям…
Калина побывал в больнице у Шебаршина. Директор лежал в персональной палате с телевизором. Его взгляд, устремлённый на экран свидетельствовал, что он не видит и не слышит того, что передают по «ящику». Узрев Калину, он удивился и не то обрадовался, не то просто воспрял духом.
– Пётр Иванович! Спасибо что навестили… Вот видите… шарахнуло… никак не ожидал…
Калина присел на стул рядом с койкой.
– Держитесь, Владимир Викторович. Поправляйтесь и ни о чём не беспокойтесь.
– Да я бы рад… всё забыть. Как тут не беспокоиться? Пётр Иванович, я вас прошу… времен-но, пока я не встану, помогите Ножкину.
– Это станет возможно, если я буду наделён полномочиями принимать решения, вами наделён, – жёстко поставил вопрос Калина.
– Да я понимаю. Я прозвоню Ножкину… Я вас прошу, Пётр Иванович… Вы сможете, я верю в вас, – Шебаршин лежал в тренировочном костюме поверх одеяла и опершись на локоть моляще смотрел на Калину.
– Ну, чтож, попробую. Только и у меня к вам есть кое-какие вопросы… Я просмотрел некоторые документы, договора, и у меня есть свои соображения, – Калина говорил так, будто ещё до конца не решил принимать ли ему предложение директора, или нет.
– Да-да, Пётр Иванович, всё что угодно. И ещё, если вам удастся удержать фирму на плаву… В общем, я вас введу в состав учредителей, на равне с Ножкиным.
– А деньги?… У меня нет денег на выкуп доли в уставном капитале? – возразил Калина.
– Насчёт этого не беспокойтесь. Это не такие уж большие деньги. Я вам займу… на неогра-ниченное время и без процентов…
Калина вновь окунулся в работу, привычно, с головой. Он уезжал из дома в семь утра и приезжал не раньше восьми вечера. Первым делом он урегулировал отношения с прежними арендаторами, с НИИ. На старом месте осталось ещё не вывезенной дробильная машина и примерно пару тонн малоценного сырья. Калина понял сразу, если не заплатить полностью долг за аренду, можно потерять и машину и сырьё, которые по стоимости «тянули» гораздо больше. Он убедил Ножкина, не ставя в известность Шебаршина, все полученные в банке деньги «бросить» на выплату долга. Благодаря этому он в течении недели вывез остатки сырья. В залоге оставалась только дробилка, но её демонтировать и вывезти было не так-то просто. Ещё сложнее оказалось наладить отношения с подмосковным комбинатом. Калина лично ездил туда трижды за две недели, выпил две бутылки дорогого шотландского виски с различными тамошними руководителями… Он договорился-таки о поставке тех четырёх тонн полиметаллического концентрата, который Шебаршин безуспешно пытался сбыть в Германию.
Между этими делами Калина съездил на Рождественку и продал часть произведённой лига-туры и электролизного серебра. Таким образом были добыты деньги на текущие расходы. Он буквально летал, появляясь то в офисе, то в химлаборатории, то в цеху. Сотрудники фирмы, видя как «крутится» их временный руководитель, тоже старались, или делали таковой вид. Особенно цен-ной была помощь Людмилы. По просьбе Калины химички ударно работали, получив из серебря-ной лигатуры почти десять килограммов чистого серебра. На Рождественке за серебро дали по доллару за грамм и у Калины появилась возможность выплатить все долги по зарплате.
– Ну, Петя ты даёшь, столько дел провернул… прямо еврей, ей Богу, – восхищённо качал головой Ножкин. – У тебя в роду случайно картавых не было?
– Не было. У меня все родичи колхозники, – недовольно отреагировал Калина.
Подмосковный комбинат, конечно, как всегда занизил процент золота в полиметалличес-ком концентрате и вместо извлечённых оттуда трёх килограммов «показал» лишь два. Калина опять поехал на комбинат и… Не стал ругаться, а, напротив, сделал своим «собутыльникам» заманчивое предложение. Он сказал, что согласен получить деньги даже не за два, а всего за полтора килограмма… Но чтобы эти деньги немедленно перевели на счёт фирмы. Обычно деньги от таких сделок поступали не ранее чем через два-три месяца. Таким образом на счёт фирмы почти моментально поступило более двенадцати тысяч долларов. В результате была окончательно погашена задолженность и дробильная машина стоимостью в пятнадцать тысяч «зелёных», наконец, вызволили из залога и перевезли.
Пашков где-то во второй половине своего отпуска позвонил домой Фиренкову, поинтересовался, как тот справляется со складом и узнал от него, что Шебаршин в больнице, а в фирме вовсю рулит Калина, да так, что ого-го. Пашков искренне обрадовался. Ему очень не хотелось по выходу из отпуска сразу встречаться с директором. Теперь процесс возвращения мог пройти без лишней нервотрёпки. Уже в первых числах декабря, за несколько дней до конца отпуска, он в отличном настроении, в очередной раз отправился к Матвееву.
