Ознакомительная версия.
Нет, конечно, муж во многом прав. По сути. А по форме? Но он говорит, что форму искать не собирается. Много чести. И продолжает свои «наезды».
Я боюсь, что Данька уйдет из дома. Куда?
Муж отвечает:
– Пусть катится на все четыре стороны. И учится быть мужиком и отвечать за свои поступки.
А я боюсь, что Данька окончательно сорвется и наделает глупостей. Начнет поддавать. Куда его занесет? Кто знает?
Я прошу мужа пожалеть сына. Он говорит, что я – полная дура и лучше бы мне пожалеть себя.
– Посмотри на себя в зеркало! – кричит муж. – Ты превратилась в старуху!
Неужели это правда? В зеркало смотреть боюсь.
Но я гну свое. В который раз призываю сына пожалеть и поддержать.
Здесь его дом. Родители, которые должны ему помогать. В конце концов, детей любят любых. И неудачных тоже. Даже больше, чем удачных. Но все мои увещевания – мимо.
Мама говорит, чтобы я брала Илюшку и переезжала к ней. Куда там! Без меня они просто поубивают друг друга. Я – буфер. И еще – сливная яма. В меня можно сливать все – плохое настроение, неудачи, раздражение, проблемы со здоровьем.
Я все обязана вынести. Все выслушать, успокоить, убедить, что все не так страшно. Утешить. Примирить. Расставить по своим местам.
Я обязана. Потому что я – женщина. Я мудрее, сильнее, терпеливее. Я все могу. А что не могу, все равно – смогу. И никого не волнует, чего все это мне стоит!
Я пытаюсь объяснить сыну, что ему нужна помощь специалиста, что у него депрессия. Пытаюсь объяснить мужу, что у него невроз и ему нужно попить что-нибудь успокоительное.
В ответ получаю: «Пей сама. У меня все в порядке». Это от них обоих. Слово в слово.
А что? Они правы – мне нужны и специалист, и успокоительное. Только у меня на это нет ни времени, ни сил.
Дальше – больше. Данька начинает по вечерам исчезать из дома. Приходит под утро. Я опять не сплю. Стою у окна.
Выясняется все довольно быстро – доносят соседи. Он ходит к Ларисе Моргуновой во второй подъезд. Лариса – мать-одиночка. Разведенка. Работает кассиром в ближайшем магазине.
Я пошла в магазин. За кассой сидит белая мышь. Или моль. Как угодно. Блеклое, бледное немолодое лицо без косметики. Хвост на затылке. Неухоженные руки. Взгляд как у снулой рыбы. На вид – лет под сорок. Знаю, что тридцать шесть. Эмоций – ноль. Бьет по клавишам кассы, как автомат. Ни на кого не смотрит.
Боже! Что он в ней нашел? Если Нюся была черный хлеб, Марьяна – пирожное, то эта – тухлое яйцо.
Я в ужасе, но мужу ничего не говорю. Представляю, что из этого получится! Подруги и мама успокаивают меня и говорят, что это от безысходности. Скоро пройдет. Остается только надеяться. А что мне еще остается?
Соседка Алевтина предлагает мне пойти к этой Лариске и устроить скандал. Обещает свою подмогу. Алевтина торгует на рынке турецким тряпьем. В ней я уверена. А вот в себе – нет. Я на такое не способна. Пока. А дальше – кто знает?
Даже я не знаю, до чего меня доведет эта жизнь.
* * *
На улице меня окликнули, я обернулась. Кристина. Бывшая Данькина подружка, та, что из кубанской станицы. Сразу ее не узнала – Кристинка здорово поправилась. Объясняет, что это после родов и еще – в бакинской семье ее мужа царит культ еды. Просто нереальный. И свекровь, и золовка часами стоят у плиты. Я спрашиваю, как ей живется. Она вздыхает и отвечает не сразу:
– По-разному, теть Лен. Очень по-разному.
Приняли ее настороженно, не сразу. Русской невестке обрадовались, мягко говоря, не очень. Подозревали в корысти. Когда родился мальчик, понемногу смягчились. Рождение мальчика – большое и серьезное событие. Но ей непросто. Разница в воспитании, другая культура. Права голоса практически нет, все решает муж. А это и хорошо, и не очень. Достаток есть, нужды нет ни в чем, но… Свекровь для сына – главный авторитет. Ее слово – закон. Свекровь – женщина неплохая, но абсолютно чужой человек. Резкий и жесткий. Авторитарный. Все дети – взрослые и женатые – слушаются ее безоговорочно.
И она, Кристинка, там чужая.
Счастливой Кристинка не выглядела. Вздохнула и сказала, что поняла одно – замуж надо выходить по любви. Одного уважения недостаточно и сытой жизни тоже. Это ее выводы. Но у каждого по-своему. Помним и другие примеры. Хотя не согласиться с ней трудно.
Мы расцеловались, и я пожелала ей удачи. Очень искренне пожелала.
Ася называла свою свекровь «Тоня, Поджатые Губки». И вправду выражение лица у Антонины Михайловны было… Ну, всем человек недоволен! Никогда не видела ее не то чтобы смеющейся, а даже просто с улыбкой. Ей не нравилось абсолютно все – кино, книги, передачи по телевизору. Мода – ну, это вообще кошмар и ужас! А современные песни! А реклама на улице! А продукты в магазине! А отсутствие морали в современном обществе! А товарно-денежные отношения? Короче говоря, мир зол, беспросветен и катится в тартарары. Люди алчны, бесстыдны и безнравственны.
Короче, типичная брюзга и ханжа.
Нет, разумеется, она была во многом права. Очень во многом. Но нельзя же воспринимать все так безысходно! Нельзя же во всем видеть один негатив! Нельзя же, в конце концов, так не любить все то, что тебя окружает!
Ведь остались на свете семья. Друзья. Природа. Хорошая музыка. Старые книги. Картины в Пушкинском. Море осталось, осенний лес. Пение птиц по утрам. Первый снег и первый невзрачный цветок мать-и-мачехи, говорящий о том, что пришла весна.
Нет. Для нее не осталось. Все было плохо и очень плохо.
Работала она педиатром в детской поликлинике. Говорила, что врачи – идиоты, мамашки – придурошные, а дети – так те вообще вырожденцы. Куда катится мир? Катастрофа!
Соседки, все как одна, сплетницы. Подруги – завистницы. Ну их! Все родственники неискренны и корыстны. Читать нечего, смотреть нечего, есть невкусно.
Аську она разглядывала с брезгливой миной на лице – что это? Грудь слишком напоказ. Брюки сильно обтягивают задницу. Цвет платья – признак абсолютной безвкусицы. Купальник – верх неприличия. Мелирование? Обычные седые пряди. Наращенные ногти – уродство и удел бездельниц.
Вспоминаю Сонькину девяностолетнюю бабушку. Та восхищалась рваными джинсами, голубым лаком на ногтях и разноцветными прядями в голове правнучки. Сетовала, что в ее юности такого не было. И просила Соньку привезти ей яркую помаду и крупную бижутерию в уши.
Холодец у Аськи застыл плохо. Мясо пересолено. Картошка пересушена. Торт – сплошной крем.
Обои слишком мрачные. Картины, что висят на стене, рисовал явно шизофреник. Кухонный гарнитур – как в больнице. Зачем белый? Ковер маркий. Люстру давно пора помыть. Пластиковые окна вредны для здоровья. И бу-бу-бу. Без остановки. Попробуй вынеси такого человека! Один сплошной негатив. Из всех щелей.
Но Сережа, Аськин муж, мать любил и жалел. Говорил, что она – обиженный богом человек. Не понимающий прелесть и вкус жизни. И что растила его одна, отец сбежал через два месяца после рождения Сережи.
Аська говорила, что вообще странно, что Тоня когда-то легла под мужика. Наверное, и было-то всего пару раз. «Потому что мерзко и противно. Все мужики – похотливые и наглые животные. Ну, кроме ее сына».
Еще Тоня часто повторяла, что она – человек глубоко порядочный. Не идущий на сделки с совестью и не бравший ни разу в жизни взятку. Наверняка это правда. Насчет взятки.
А кто часто говорит о своей порядочности и кристальной честности и неподкупности, тот, наверное, сам в этом сильно сомневается. Или пытается в этом убедить себя. И окружающих, видимо, тоже.
Кстати, когда заболевали ее внуки, она их принципиально не лечила. Говорила, что не хочет портить с ними отношения. Вызывайте врача! Внуков она ни разу не приласкала и не поцеловала. Дарила им только книжки про пионеров-героев, еще Сережины, и развивающие игры. Внуки ее не любили. Что вполне понятно. Аська терпела. До поры. Потом она влюбилась и ушла от Сережи. Вернее, Сережа ушел сам – у него уже давно был роман с коллегой. Так что развелись они мирно и одновременно устроили свои судьбы. Антонина Михайловна требовала размена квартиры. Сережа ей отвечал, что у него есть где жить и что квартиру он оставил детям. Она считала, что это несправедливо.
Когда Аська уехала с детьми на море, эта глубоко порядочная женщина, открыв своими ключами Аськину квартиру, вывезла из квартиры все, что посчитала нужным и что, по ее мнению, заработал непосредственно Сережа.
Когда Аська вернулась с югов, было обнаружено, что из квартиры вывезены микроволновая печь, соковыжималка, электрическая мясорубка, кофеварка, утюг, гладильная доска, телевизор, магнитофон, видеомагнитофон. Стиралка и холодильник. Две телефонные трубки с базой. Ковер из гостиной и палас из детской. Хрустальные бра и торшер. Два сервиза. Бокалы богемского стекла. Три вазы. Два подсвечника. Керамические настенные тарелки. Французский сотейник и сковородка. Мельхиоровые ложки и вилки. Ну, и так далее.
Аська, войдя в квартиру, впала в ступор и потеряла дар речи. Решила, что ее ограбили. Вызвала милицию. Милиция сказала, что замки не повреждены и что дверь открывали «родным» ключом. Аська позвонила Сереже. Он долго молчал, а потом сказал Аське, что, кажется, понимает, чьих это рук дело. Поняла и Аська. И у нее началась истерика. Ржала она как безумная. Говорила, что слава богу, Тоня оставила унитаз. Иначе бы Аська описалась в штаны. От смеха. Спасло ее, как всегда, отменное чувство юмора.
Ознакомительная версия.
