А Чебаков ничего существенного за весь вечер так и не сказал, ни на один вопрос, заданный Валерой, не ответил по существу. Правда, Валера особенно и не налегал на каверзные вопросы, следуя указанию Иваныча не раскрывать цели своего посещения Угорска. Если верить Чебакову и кивкам Купчикова, то получалось, что в Угорске все делается в соответствии с указаниями свыше, и даже с некоторым опережением, что всякие там нарушения правопорядка, законности и прочего пресекаются на корню и не получают развития. Короче говоря, тишь да гладь, да божья благодать.
– Профилактика – вот самое главное, на что нацелена городская администрация, которой я имею честь руководить с самого начала существования, – разглагольствовал мэр, теряя некоторые слова и даже предложения, то и дело подливая в рюмки французский коньяк, а Валере так даже с опережением.
И Валера принимал это как должное, уверенный, что может выпить если не ведро, то половину, и при этом голова его будет работать как часы. И он доказал это на стройке в студенческом стройотряде, где с едой было неважно, а с водкой – хоть залейся, так что его там даже прозвали Непромокаемым.
Поначалу он записывал все, что говорил мэр, но потом понял, что в этом нет никакого смысла, убрал блокнот в карман, сказав, что он вполне удовлетворен полученными данными и что, если господа составят ему протекцию, он был бы не против встретиться с хозяином… этого… как его? – Фука, и на том считать свою миссию исчерпанной.
Протекцию ему пообещали, и он, хватив на посошок, расшаркавшись и выплеснув на головы собеседников фонтан витиеватой благодарности, оторвался от стола и, нарочито качаясь и спотыкаясь, – так по крайней мере ему казалось, – покинул ресторан. И теперь стоял, пытаясь сообразить, чем убить оставшееся до возвращения с работы Аделаиды время. Конечно, можно бы заглянуть в кафе, но ради чего? Поесть он поел, выпить выпил, подцепить девку – нет никакой нужды, когда впереди ночь с весьма аппетитной женщиной, пусть и старше тебя лет на десять, зато истосковавшейся по мужской ласке. Опять же, неплохо было бы помыться перед этим и отдохнуть. Решив таким образом все проблемы, он зашагал знакомой дорогой через сквер в сторону пятиэтажных «хрущеб», вдыхая теплый воздух, напоенный запахами пыльной листвы, распустившихся на клумбах фиалок и надвигающейся грозы.
И точно: Аделаида еще не пришла. Валера открыл все окна, затянутые зеленой сеткой от комаров, и устроил в квартире сквозняк. Поначалу, правда, продувало теплым воздухом еще не остывшей природы, бетона и асфальта, но чем ближе подвигалась к городу гроза, тем воздух становился прохладнее, затем подул порывистый ветер, зашумели за окном деревья, а с первыми каплями дождя посвежело настолько, что после тепла воздух показался даже излишне прохладным. Но дождь пошумел и затих вместе с ветром.
Валера заглянул в большую комнату, где ему отведен для ночевки диван: диван был разложен и застелен. На столе стоял графин с чем-то розовым. Валера, страдая жаждой, понюхал – пахло клюквой. Он налил стакан и с удовольствием выпил клюквенного напитка, с благодарностью подумав о предусмотрительной хозяйке. Потом, раздевшись, прошел в крохотную душевую, отделенную от туалета прозрачной занавеской, и, мурлыча незамысловатый мотив, встал под душ, не включая титан для нагрева воды, и долго плескался под прохладными струями, отдающими хлоркой и болотом. Вытершись большим махровым полотенцем, тоже пахнущим чем-то соблазнительным, завалившись на диван, некоторое время смотрел телевизор, показывающий всего две программы, ничего интересного не высмотрел, выключил его и взял со стола газету «Угорские ведомости», большую часть которой занимала реклама и телепрограмма.
Внимание его привлекли стихи. И заголовок: «И солнце уже село»:
Стою на улице. Гудок
далекой электрички
ко мне доносит ветерок
и вонь сгоревшей спички;
и вонь дешевых сигарет,
и вонь паленой водки…
А ей всего пятнадцать лет,
и с дырами колготки.
Она стоит под фонарем,
в нем красный свет мигает…
Ты помани ее рублем:
рубля ей не хватает.
А то, что ей пятнадцать лет —
кому какое дело!
Ей не хватает на обед…
И солнце уже село…
«Странно, – подумал Валера. – Такие стихи – и в «Угорских ведомостях».
Еще была небольшая заметка о работе фермерского хозяйства, в котором постоянно росли удои молока на одну корову, урожаи картошки и овса на один гектар пашни. В репортаже из отряда «Поиск» рассказывалось о том, как ребята нашли в болотах вокруг озера Круглое немецкую самоходку и советский самолет, что вытащить эти раритеты из болота одними ребячьими силами никак нельзя, нужна тяжелая техника.
Валера отложил газету. Прислушался. Погромыхивало вдали: то ли гроза все еще не дошла до Угорска, то ли решила миновать его пыльные улицы. Впрочем, дождик немного покапал – и то слава богу. Тянуло в сон.
И тут откуда-то сверху до его слуха донесся женский голос, бубнивший что-то торопливо-однообразное. То ли кто-то молился, то ли что-то заучивал. Странно.
Под этот бубнеж он и уснул.
Проснулся Валера от близкого удара грома. Открыл глаза – за окном полыхали молнии. Хлопнула дверь в душевую, щелкнул выключатель, прошлепали шаги – у Валеры пересохло во рту и заныло в нижней части живота. Он лежал и не знал, что ему делать: встать и пойти навестить вернувшуюся с работы хозяйку? продолжать делать вид, что спит? Странная робость охватила все его тело, а по стеклу окна и жестяному заоконнику горохом рассыпался дождь, метались тени и тарахтели груженые телеги грозы. Он уж было спустил ноги на пол, как в коридоре снова вспыхнул свет, и на стеклянной двери, ведущей в его комнату, возникла тень – он поспешно убрал ноги под одеяло и замер в ожидании.
Сердце его стучало так, что, казалось, вот-вот надорвется и остановится.
Дверь тихонько приоткрылась, и тень перевоплотилась в женщину в короткой белой рубахе, то и дело вспыхивающей в белом свете молний. Валера смотрел, как она приближается к нему, точно паря в воздухе, такая тоненькая, такая невесомая, что одно его неловкое движение – и женщина испарится в воздухе, насыщенном электричеством.
Аделаида остановилась в полуметре от дивана, молитвенно прижав руки к груди, глаза ее призывно мерцали в полумраке, и он, протянув свою руку, дотронулся до ее бедра, затем двумя пальцами потянул за рубашку – и вот она уже рядом, повеяло теплом ее тела и запахом жасмина… его рука скользнула вниз, достигла края рубашки, затем заскользила вверх по гладкой коже, точно по поверхности теплой воды… и женщина, присев на краешек дивана, произнесла:
– А я подумала: такая гроза, а вы, Егор, спите…
– Мне кажется, что я и не спал, – виновато произнес Валера, решив, что так оно и было в действительности. – Я просто задремал. Ждал вас, ждал, и задремал. А тут еще кто-то бубнил наверху…
– А-а, это? Это Лизка. Надо мной живет. С четырнадцати лет, как, скажи, с цепи сорвалась девка: ни одного парня не пропустила в городе. В шестнадцать родила пацана, а он оказался с придурью. И ни то чтобы слишком заметно, а только если приглядеться да поговорить. Куда с ним? Некуда. Только в церковь. Как Осевкин церковь построил, так она там и вертится. И пацан ее там же – поет в церковном хоре. Голосистый пацан оказался. А она грехи свои замаливает. Поп наш епитимью на нее наложил сколько-то раз читать покоянные молитвы. Иногда всю ночь бубнит. Сам с ней трахается, ее же и наказывает. Сосуд мерзости – это он о ней так выражается. Да ну их! – отмахнулась Аделаида. – Я уж привыкла к ее бубнежу. Пусть себе, – произнесла она и, запракинув гулову, уставилась в потолок, прислушиваясь. Но гроза забивала все звуки.
– Я слышал, как вы пришли, и вот… – решил вернуть женщину в действительность Валера, все еще продолжая испытывать странную робость. – Кстати, меня не Егором зовут, а Валерием. Можно просто Валерой. Мама меня Лериком звала.
– А почему ж тогда Егор? – спросила Аделаида, слегка подавшись к нему.
– Не знаю, вырвалось. Хотелось сохранить инкогнито. А теперь вижу, что ни к чему это.
Женщина молчала. В полумраке странно мерцали ее глаза. За окном бесновался ветер, с гулом падала с неба вода, яркие вспышки молний проникали сквозь легкую занавеску, выхватывая из темноты неподвижную фигуру женщины, застывшую в ожидании.
Рука Валеры оставалась на ее голом бедре, слегка поглаживала атласную кожу. Тесная рубашка мешала ему проникнуть дальше, он выпростал из-под одеяла вторую руку, взял женщину за плечо и привлек к себе. Она покорно подалась к нему, затем вытянулась рядом, он сжал ее тело и замер, вдыхая запах ее волос, затем нашарил губами ее губы, и… руки их засновали, освобождая тела от всего, что мешало им слиться окончательно. Гроза торопила, подстегивала, и два жадных тела спешили насытиться, не сдерживая стонов, всхлипов и неразборчивых слов, ничего не обещающих и ничего не значащих. Когда гроза утихла, оставив за собой молчаливые тучи, поливающие дождем, а стоны Аделаиды становились слишком громкими – наверху обрывался покоянный бубнеж, чтобы затем возобновиться с отчаянной силой.
