– Теперь вы по нашей квоте включены в состав делегации, едущей на Олимпиаду от Усть-Каменогорской области, как активист и общественник. А кто, интересно, вас рекомендовал?
Казаков многозначительно поднял палец вверх и посмотрел в потолок.
– А-а-а! – почтительно закивал инструктор. – Понятно…
Он долго плутал по извилистым коридорам старого, построенного в тридцатых годах в стиле конструктивизма здания Казахского государственного университета имени Сергея Мироновича Кирова. Почему Кирова, а не какого-нибудь Бабая? Дело в том, что цивилизованная история казахского народа, в общем-то, началась с Октябрьской революции. Тысячи лет казахи были кочевниками. Бродили по бескрайним степям. Вели натуральное хозяйство. Ели бешбармак и казы. И может быть, так и остались бы в истории народом трех жузов, никогда не имевшим собственного государства и застрявшим на стадии родоплеменных отношений, если бы не Ленин и его интернационализм. Они дали возможность казахам сделать грандиозный скачок из исторического небытия в двадцатый век. Разоряя своей национальной политикой центральную Россию, обрекая ее народ на вымирание, коммунисты поднимали окраины великой империи. Миллионы русских и нерусских интеллигентов были отправлены сюда на ликвидацию повальной неграмотности, нищеты, бескультурья. Композитор Брусиловский собрал народные казахские мотивы и создал из ничего музыку. Русские архитекторы построили прекрасные города. Инженеры и рабочие возвели заводы. Так что Казгу не зря носил имя большевика из Ленинграда. Правда, сейчас выравнивание жизни окраин с центром не было столь явным, и молодые казахи уже старались не вспоминать о цивилизаторской миссии России.
Анатолий сделал еще пару поворотов по коридору. И, наконец, наткнулся на дверь аудитории с табличкой «122». За дверью царила тишина. Поэтому Казаков слегка приоткрыл ее и осторожно заглянул. Аудитория была полна. На него сразу уставилась целая сотня любопытных черных глаз. Шли занятия, народ записывал вопросы к экзамену по римскому праву.
Смутившись, Казаков прикрыл дверь и принялся ждать. Минут через десять резко распахнулись обе половинки двери. И хлынула черноголовая, раскосая толпа студентов, в которой редко-редко вдруг появится славянское лицо или обесцвеченная перекисью водорода искусственная светлая шевелюра. Анатолий внимательно вглядывался в каждого выходящего, чтобы не пропустить Амантая. И вот наконец кто-то похожий показался в дверях.
Это был он. Все такой же слегка сутулый, тощий, плечи, как вешалка, черная челка над раскосыми черными глазами. Но одет, как на картинке. Костюмчик не хуже, чем на том очкастом хлыще из «Спутника». Дипломат в руках. Одним словом, «элегантный, как рояль». И было еще что-то новое, появившееся в его облике, чего Анатолий, тоже вращавшийся среди студентов, никак не мог определить.
– Аманчик! – позвал он его. До сей секунды он даже не представлял себе, как на самом деле скучал по друзьям. А тут вдруг его неожиданно залила какая-то невесть откуда взявшаяся бешеная радость от этой встречи. Сердце застучало в груди. Кровь хлынула в лицо.
Амантай недоуменно оглянулся на голос. Несколько секунд разглядывал новое обличье Казакова, его бакенбарды, усы, пышную шевелюру. Удивленно спросил:
– Казак! Ты, что ли?
– Да, я, я! – крикнул Толька и двинулся к нему, широко расставив руки для объятий.
– Ты? Откуда? – Амантай обрадованно улыбнулся, не показывая зубов. И как был с коричневым дипломатом в руках, обнял его.
Странное дело. Жили они врозь уже год. Не общались. Писем не писали. Так, только вполуха слушали, что с кем происходит. А стоило встретиться – и нахлынуло прежнее. Сразу вспомнился их рай. Жемчужное. Детство.
– Как ты сюда попал? Почему? Мог бы хоть написать, что приедешь! – закидал его вопросами Амантай.
– Да я…
Анатолий уже хотел по старой привычке всем делиться с друзьями рассказать о том, что он по заданию едет на Олимпиаду, но вовремя вспомнил, что время не разлей воды кончилось. А теперь у каждого из них своя, взрослая, жизнь, у которой свои правила. Как отнесется к этой его миссии Амантай – тоже неясно. А в сомнении лучше воздержаться. Поэтому он уклончиво ответил:
– Да я по делам. В ЦК комсомола приехал.
– О-о-о!
Турекулов оценил его приезд, судя по возгласу, высоко. Кто-кто, а Амантай, упорно карабкающийся по комсомольской карьерной лестнице, понимал значимость такой командировки.
– А что за дело у тебя там? Может, я чем помочь могу?
– Да так, пустяки, – поскромничал Анатолий, – для поездки на Олимпиаду документы оформляю…
– Ну, ты даешь, старичок! – Амантай еще раз с завистью глянул на друга. – Я секретарь комитета комсомола факультета, а и то не смог пробиться… Молодец…
– Ты как вообще поживаешь? Видишь кого-нибудь здесь из наших? Шурка тут где-то должен быть… Чего не пишешь?
– А ты-то сам пишешь? Тоже мне…
Им обоим не терпелось узнать все новое друг о друге.
– Давай, дружище, где-нибудь пойдем посидим, – предложил Казаков.
– Давай! – живо отозвался Амантай. – Только я не особо разбираюсь, куда можно сходить…
– Жарко у вас. Хоть пивка попьем. У меня тут рыбка сушеная. Привез друг из Астрахани.
– В пивную?! Вроде не очень удобно! – заметил Турекулов. – Я все-таки комсомольский работник.
– Да брось ты! Друг приехал. Один раз в год и тебе можно.
– Ну, может, тогда к «мертвяку»? – с сомнением в голосе произнес Турекулов.
– Ку-у-у-да?
– Да это здесь, рядом с факультетом, больница есть, в ней морг, а за забором больницы пивная. Вот наши студенты ее и прозвали «У мертвяка»!
– Ха-ха-ха-ха! – Анатолий звонко рассмеялся, показывая белые крепкие зубы и закидывая голову. – Ну, к «мертвяку», так к «мертвяку». Главное, чтоб недалеко было. Уж больно жарко…
В пивнушке к крану тянулась длинная очередь. И как всегда, не было свободных кружек. Но Анатолий в отличие от Амантая быстро освоился в обстановке. Через пару минут он уже поставил Турекулова рядом с одним из студентов в очередь и позаимствовал у тех, кто заканчивал процесс потребления, пару тяжелых ребристых стеклянных кружек.
Через пять минут они уже сидели на скамеечке, разложив жирную астраханскую рыбку на газету, и увлеченно рассказывали друг другу о житье-бытье.
Анатолий только сейчас, увидев, как Амантай, прежде чем сесть на скамейку, расстелил платочек, определил то новое, что появилось в друге: лощеность! Такое ощущение вызывают все, кто занимается комсомольской работой. Чем-то неуловимым они отличаются от нормальных людей. Вот и он тоже обрел этот налет.
Впрочем, эти мысли не мешали ему радоваться встрече с другом.
Сначала Турекулову было как-то не по себе здесь. Тем более что за соседним столиком он заметил пару знакомых студентов. Но, отхлебнув пивка, Амантай помягчел. Перестал топорщиться. И уже спокойнее относился к Толькиным усам и бакенбардам.
– Жаль, Шурки нету. Хорошо бы сейчас нам всем встретиться! Посмотреть друг на друга. Ведь только сейчас начинаем понимать, как здорово мы жили тогда в Жемчужном, – не переставая чистить рыбку и отхлебывать из щербатой кружки, говорил Казаков.
– Да, сейчас вспоминаешь, – кивал головой Амантай, – и думаешь: глупые мы были. Чего-то обижались. Особенно я. Бойкот ему объявляли. Посмотреть бы на него. Как он? Чем дышит? Чего добился?
– А ты сам как? Что думаешь делать-то?
– Я хочу по партийной линии идти. Мне агай Марат посоветовал юрфак закончить и сразу попытаться попасть в райком или горком комсомола. А если повезет, дядя может помочь и в ЦК устроиться.
– Ну, у тебя и планы, Аман! Прямо наполеоновские. Чтобы в ЦК попасть, надо башкой работать.
– А чо, я тупой, по-твоему, что ли? Не могу в ЦК работать? – обиделся Амантай, совсем как в Жемчужном.
– Разве я что-нибудь сказал обидного, Аманчик?! Давай лучше выпьем за наших друзей. За Шурку, за Андрея Франка. За девчонок наших. Галку, Людку, Валюшку! – обтирая жирные от рыбы пальцы и поднимая кружку, сказал Казаков.
– Давай!
Они чокнулись кружками так, что желтый пенный напиток чуть не пролился на газету.
– У тебя девчонка-то есть, Амантай? Как у тебя с этим делом?
– Да ну их… Есть тут одна…
Расставались они уже вечером. На вокзале. Долго обнимались. Клялись в вечной дружбе.
Крепко выпивший Казаков восторженно говорил Амантаю:
– Алма-Ата – такой город! Такой город! Я только с трапа сошел и сразу полюбил его. Все здесь чудно. Только одно меня напрягает – микрорайоны везде одинаковые. Вот скажи мне, Аман. Почему так? Поч-ч-ч-ему у нас в стране в-в-все одинаковое? Вот вокзал. Точно такой я видел где-то. А где – не помню…
– У нас не одинаковое, – политически подкованно отвечал Турекулов, поддерживая друга, – а единое. В единстве наша сила. Понял?
– По-ня-л! – пьяно кивал кудрями Анатолий. – От того, что мы одинаковые, мы сила. Страна сильная. Какие разные, они слабые. Кто в лес. Кто по дрова. А у нас все как один… Ух!
