В случае обратной очерёдности, когда молодые вступают в брак, ещё не зная, сколь близки они друг другу духовно, трудно ожидать рождения любви. Обычно такие союзы не создают условий для всеобъемлющей духовной близости и никогда не принесут полного семейного счастья. Брак без любви – это очень плохое дело. Настолько плохое, что Л.Н. Толстой назвал брак без любви – ты извини меня – проституцией.
– Но мне кажется, что я люблю Олега.
– Когда ты на самом деле кого полюбишь, тебе ничего не будет казаться. Ты будешь твёрдо знать, что ты этого человека любишь, и именно только его одного. А ты дружишь с Олегом два года и ещё не уверена, любишь его или нет. Пожалуй, я не ошибусь, если скажу: у тебя нет никакой любви к этому человеку. И это очень хорошо. Твое сердце оказалось умнее тебя, и оно лучше разобралось в человеке, которого ты за два года никак не сумела распознать.
– Но он же горячо и искренне любит меня, а ведь ты мне как-то говорил, что на большое чувство способны лишь хорошие, правдивые люди.
– То, что я говорил раньше, я и сейчас тебе могу подтвердить. Но этого человека ты совсем не знаешь. Да, впрочем, это и немудрено. Из твоих слов, да и по собственному наблюдению, мне уже был давно понятен этот человек.
– Но ведь в правдивости и искренности его чувства ко мне и у тебя, наверное, нет сомнений.
– Нет, доченька, есть у меня и в этом сомнения. Боюсь, что в его ухаживаниях есть ещё и какие-то другие расчёты. При этом ради достижения своих личных целей он превратил в игру такое святое чувство, как любовь. И какое счастье, что ты не обманулась в этой игре и не влюбилась в него. У тебя бы всё равно наступило прозрение и отрезвление, но уже тогда расставаться с ним было бы сложнее.
– Зачем ему нужна эта игра?
– Войти в семью профессора, имеющего большой авторитет в городе, неплохой достаток и великолепную, почти уникальную библиотеку, где он становится наследником всего этого. Это уже одно само по себе неплохо для человека, мечтающего прежде всего о личном благополучии. Этот человек из тех, которые живут сегодняшним днём. Они не верят ни во что святое и признают одного лишь бога: наживу. Как сами они говорят? «На наш век хватит, а после нас хоть потоп». Мы, атеисты, не верим в загробную жизнь, но мы верим в бессмертие добрых дел, в бессмертие добра, и каждый из нас, кто имеет сердце, хотел бы внести свою лепту в общую копилку добра. При этом не столь уж существенно, оценят ли наши добрые дела при жизни или после смерти.
Из истории известен пример с адмиралом Ушаковым. У адмирала было очень ценное предложение, выполнение которого принесло бы славу России. Но чтобы оно наверное было выполнено, он предлагает графу Потёмкину, чтобы он внес его предложение от себя. Последний удивился и спрашивает: «Тебе-то какая польза от этого? Ведь никто не будет знать, что это твоя идея».
«Это неважно, – говорит Ушаков. – Важно, чтобы это было сделано и принесло бы славу России. А потомки разберутся».
Или вспомним, что говорил А.С. Попов, величайшее изобретение которого чиновники старой России не хотели признавать:
«Я русский, люблю все русское и рад, что, если не сейчас, то потомки наши поймут всю сущность и значение для человечества нового средства связи».
Так вот этот Олег твой усвоил в жизни совсем иные понятия, иные принципы.
Люба сидела страшно расстроенная. Когда она ходила в загс, ей всё это казалось как-то несерьёзно, и к Олегу она относилась так же, как будто всё это была игра. Теперь же, когда все перед ней раскрылось и она почувствовала, что нарисованный отцом портрет Олега верен, ей стало жаль и себя, и мечты, которой она предавалась так долго.
У неё не было основания не верить отцу; сколько она себя помнила, отец всегда был прав. И даже очень умные люди, учёные приходили к отцу советоваться с ним и всегда с уважением относились к его словам. Наконец, его статьи, книги… Он так тонко и глубоко разбирал сущность литературных произведений, характеры нарисованных там людей… Так неужели же отец ошибся в оценке Олега?..
Она сидела, облокотившись на стол и опершись на руку, и тихо плакала. Слезы ручьем текли по её щекам. Люба вообще-то почти никогда не плакала, а тут почему-то никак не могла сдержать слёзы.
Отец молчал: не мешал дочери выплакаться. Затем, тронув дочь за плечо, сказал: «Я могу только повторить, что я сказал вначале. Ты взрослая и вправе сама решать свою судьбу. Но я знаю, что ты будешь несчастлива. Мало этого. Я бы очень не хотел иметь у себя такого зятя. И если всё же ты решишь вопреки моему совету соединить с ним свою судьбу, ты сделаешь несчастной не только себя, но и нас с матерью. По существу, мы не только не приобретём себе сына, как мечтали, но и потеряем свою дочь, ибо, выйдя замуж за этого человека, ты крепко испортишь наши отношения.
Наплакавшись, пережив в себе большую внутреннюю борьбу и успокоившись, Люба сказала:
– Спасибо тебе, папа, за твой откровенный разговор. Я всегда знала, что у тебя найду такой совет, который не получу нигде.
На следующий день Олег явился к Любе самоуверенный и развязный. Он считал, что наконец-то он добился самого главного – любви Любы и её согласия на брак. Всё остальное уже зависело от его ловкости и настойчивости. По прежнему опыту зная, что влюблённые девушки охотно уступают просьбам возлюбленных и чем просьба звучит настойчивее, тем скорее она выполняется, он решил, что ему можно и с Любой не церемониться. Подсел к Любе вплотную, стремясь её поцеловать. Люба отклонилась от его поцелуев, но ничего не говорила. Он же смотрел на неё как на свою жертву и, не понимая каприза, снова подступился к девушке, но она решительно встала и отошла к окну.
– Олег, у тебя все зубы здоровы? – спросила она совершенно спокойно и как бы с заботой.
На какой-то момент он смутился, но затем оправился и развязно сказал:
– У меня такие зубы, что я монету могу перегрызть.
Люба ничего не сказала, продолжая наблюдать за Олегом.
Последний почувствовал что-то неладное и, желая закрепить право над будущей женой, подошёл к ней и настойчиво стал привлекать её, стараясь поцеловать.
Люба уклонилась от его ласк.
– Почему ты отказываешься меня поцеловать? Что ты корчишь из себя недотрогу? Ведь я же тебя целовал! Ты же моя жена?
– Нет, Олег, я ещё не жена твоя и неизвестно – буду ли я ею.
– Как это так! Ты же дала мне слово. Ты отказываешься от своего же слова? Где же твоя хваленая принципиальность?
– Зачем ты, Олег, так грубо со мной разговариваешь? Я тебе слова не давала. Я дала предварительное согласие. А окончательное обещала дать позднее.
– Но мы же с тобой были в загсе! – настаивал он, желая сыграть на её правдивости, вспоминая, как она говорила, что никогда на ветер слов не бросает.
– Мы были в загсе на предварительном собеседовании. Нам советовали хорошо все обдумать принять окончательное решение и через три месяца прийти с ним в загс опять…
И всё-таки Люба вышла замуж за Олега. Как это случилось и почему – ни я, ни мать, с которой я разговаривал позднее, понять не могли. Чем и каким образом Олегу удалось переубедить Любу и добиться согласия на брак вопреки логике, советам родителей и даже собственному разуму – трудно себе представить…
Тогда же я потерял их из виду. Не знаю, как они жили первое время. Но через два года меня потрясла весть о внезапной смерти профессора, Любиного отца. Его везли в машине «Скорой помощи» в нашу клинику, и он по дороге умер от инфаркта. В тот же день я позвонил на квартиру профессора. Мне ответил бодрый голос молодого мужчины. Между нами произошел такой диалог:
– Кто звонит?.. Академик Углов? Что вам нужно, товарищ академик?
– Я бы хотел поговорить с хозяйкой – Марией Фоминичной.
– Я здесь хозяин! А Марии Фоминичны нет дома.
– Хорошо. Позовите, пожалуйста, Любу.
– Люба убита горем. Вы же знаете, что у нас произошло большое несчастье. До свидания.
В трубке я услышал короткие гудки. Признаться, я растерялся. Знал, что Мария Фоминична страдала гипертонией, – такие люди особенно тяжело переносят нервные потрясения, при этом у них нередко в эти минуты случается гипертонический криз, а то и паралич. Я бы хотел помочь жене профессора, но как это сделать?..
В то время у меня было много дел, в том числе неотложные, горячие. Только сразу после похорон я сумел навестить семью профессора… Был почти уверен, что Марии Фоминичне нужна помощь. И не ошибся. Она лежала в кабинете мужа и мучилась головными болями. Пришлось вызвать из клиники сестру, мы сделали ей уколы, приняли неотложные меры. И как только ей стало легче, она протянула ко мне руку, сказала:
– Пойдите посмотрите, что они там делают?
Просьба мне казалась странной, неуместной для горестного момента, я забеспокоился: уж не нарушилась ли умственная деятельность, но просьбу поспешил исполнить. Оставил с Марией Фоминичной сестру, сам пошёл осматривать квартиру.
