Несколько дней она пребывала в шоке. Ее состояние обнаружилось на первом же занятии в репетиционном классе, когда вокалисты пришли распеваться перед выступлением. Сандра постоянно сбивалась и путала ноты, пришлось извиняться и ссылаться на сильную зубную боль. Ее освободили от работы на два дня, заменив неплохо играющей хористкой.
Когда шок прошел, наступил черед гнева. На агентов, давших ложную информацию. На Юлиана, не приложившего должных усилий, чтобы все ей объяснить и отговорить. Даже на Катю, защищавшую ее перед отцом и всей семьей. Но отчаяннее всего Сандра бранила саму себя за свою самоуверенность и глупость. Ведь она знала, что Дегаева пытаются найти почти двадцать лет и пока никому это не удалось. Почему, почему она решила, что ей удастся то, что не получилось у множества опытных и знающих людей? Почему она не подумала даже о такой простой вещи, как отличие нравов и уклада? Да, в Москве можно было сунуть гривенник, а лучше – рубль любому будочнику, городовому, даже дворнику, и они расскажут все о каждом жителе улицы. В Америке никаких городовых и будочников не было, и никто не собирался рассказывать о своих соседях неизвестной молодой женщине, к тому же, судя по акценту, иностранке. Здесь совсем другие люди, другие обычаи, и то, что казалось легким и доступным в Москве, в Чикаго оказалось совершенно неосуществимым.
Она пыталась торговаться с Богом, о котором в последние годы успела позабыть. Правда, в мыслях именовала его «судьбой». Она спрашивала, что ей сделать и как жить дальше, чтобы искупить вину перед пострадавшим журналистом Говерном и его семьей. И еще она спрашивала, как сделать так, чтобы не оказаться в тюрьме. Убийство она совершила поздним вечером, и в тот момент убеждена была, что ее никто не видел, – но вдруг? Вдруг кто-нибудь вспомнит рыжеволосую иностранку, бесцельно прогуливавшуюся по улице, где находилась редакция «Политикал ревю»?
Сандра старалась быть как можно менее заметной, перестала выходить на улицу без особой нужды, проводя все время вместе с артистами либо в гостинице, либо в тех зданиях, где предполагалось выступление. Когда внезапно простудилась одна из солисток, Мазини напомнил Сандре, что она обещала заменить любую артистку. Ей пришлось согласиться, но мысль о том, что она выйдет на сцену здесь, в Чикаго, и кто-то может ее увидеть, узнать и вспомнить, вызывала парализующий страх. Спела она в тот раз достаточно хорошо, но по сцене двигалась как неживая, и после представления Мазини сказал:
– Поете вы превосходно, Александра Николаевна, с этим спорить невозможно, но актерского мастерства нет, увы. Нет школы. Если мадемуазель Ташкова не поправится в ближайшее время, вам придется снова ее заменить, так вы уж, сделайте милость, постарайтесь как-нибудь на сцене-то… А лучше всего – подготовьте одну из хористок, среди них есть парочка вполне приличных голосов. Позанимайтесь с кем-нибудь из них для замены Ташковой.
К счастью, солистка Ташкова быстро вылечилась, и выходить во второй раз на сцену Сандре не пришлось.
После Чикаго им предстояло ехать по другим городам, и страх понемногу отпускал ее. Сандра по-прежнему старалась быть незаметной, чтобы не привлекать к себе внимания. Ей не хотелось, чтобы кто-то увидел, как она изменилась. Успех «Мозаики Мазини» был достойным, расчет импресарио на вкусы американской публики себя полностью оправдал, о выступлениях русских артистов много писали в газетах, а залы после первых двух-трех представлений собирались полные. Попасть на страницы газет, да еще с фотографией, Сандре хотелось меньше всего. Ведь там обязательно будет написано, что труппа была в Чикаго, и как знать, чем это может обернуться.
Теперь она знала, что убить человека невероятно трудно. И знала, что никогда нельзя быть уверенной в собственной правоте. И что существует масса мелочей и деталей, не обдумав которые заранее, нельзя приниматься за серьезное дело. И еще: что чувство вины невыносимо.
Несмотря на ее старания быть незаметной, ее все-таки заметили. Баритон из хористов, Лев Ицкович, оказывал Сандре совершенно недвусмысленные знаки внимания, открыто ухаживая за ней. По прошествии нескольких недель после Чикаго, когда оставался последний из предусмотренных гастрольным расписанием городов, Ицкович в день, свободный от выступления, пригласил Сандру в ресторан. Она пыталась отказаться, но Лев настаивал:
– В Мемфисе мы в вечер перед отъездом ходили с вами в ресторан, послушали музыку, это подняло нам настроение перед очередным переездом. И выступления здесь, в Атланте, прошли как нельзя лучше. Это хорошая примета, ею нельзя пренебречь, вы же знаете, что мы, артисты, народ крайне суеверный. Нам с вами обязательно нужно пойти развеяться, попробовать хорошей еды, потому что в поезде придется есть всякую гадость. Мы с вами зарядимся приподнятым настроением и, что самое главное, обеспечим нашей труппе успех в последнем гастрольном пункте.
Мысль о скором возвращении на Родину придавала Сандре сил, и настроение у нее в последние дни стало много лучше. «А в самом деле, зачем я отказываюсь? – подумала она. – Лев прав, надо сходить, развеяться. Сборы наша труппа делает отличные, Мазини несколько раз намекал, что после подведения финансовых итогов выплатит хорошие наградные сверх оговоренного жалованья. Если он и мне заплатит, а не только солистам, то я смогу купить подарки для всех домашних. Если Левушка верит в приметы, то, может быть, надо к этому прислушаться? Будет успех – будут деньги».
Ицкович повел ее в ресторан, где они с удовольствием слушали ставшую уже привычной уху джазовую музыку. На столике Сандра увидела маленькую желто-красную карточку, на которой было написано «Конкурс». Она не обратила на нее никакого внимания, и когда официант, приняв заказ, протянул руку к карточке и вопросительно посмотрел на нее, Сандра только молча кивнула. Официант карандашом что-то записал на оборотной стороне карточки и сунул ее в карман.
Каково же было ее изумление, когда после очередного музыкального номера конферансье объявил:
– Леди и джентльмены, а теперь – наш традиционный субботний конкурс! Сегодня мы импровизируем на тему знаменитой композиции «Цветок в пустыне»! Заявки на участие в конкурсе подали пять гостей. Итак, мы начинаем! Прошу выйти на эстраду гостя, сидящего за столиком, – он вытащил из конверта желто-красную карточку и взглянул на нее, – за столиком номер два!
Раздались ободряющие аплодисменты, через зал к эстраде шагал невысокий брюнет с тонкими усиками, чем-то напомнивший Сандре Юлиана Казарина, а в это время музыканты играли популярную песню «Цветок в пустыне».
– Кажется, я оказалась участницей конкурса, – сказала она Ицковичу. – Я же кивнула официанту, когда он забирал карточку, и он записал на ней что-то, наверное, номер нашего столика. Но я ведь не знала! Мне и в голову не могло прийти, что эта карточка что-то означает. Как вы думаете, удобно будет отказаться? Или здесь так делать не принято? Мне не хотелось бы поступать вопреки местным обычаям.
– А зачем вам отказываться? Спойте, покажите им, на что вы способны, – улыбнулся Ицкович. – Вы же ничем не рискуете. Послушайте только, как плохо поет этот тип с усиками! Вам ничего не стоит заткнуть его за пояс. Давайте же, Сандра, выходите и пойте. Я ведь слышал, как вы занимаетесь одна, и слышал, как вы поете, когда занимаетесь с нами. Так пусть и публика услышит, а не только артисты нашей труппы.
Выпитое вино и радостные мысли о скором окончании гастролей сделали свое дело, нерешительность Сандры куда-то улетучилась, и когда на эстраду вызвали участника конкурса, сидящего за столиком номер семь, она стремительно прошла через зал и легко поднялась на подиум. За клубами плывущего в воздухе табачного дыма она плохо различала лица и только сейчас, стоя на эстраде, вдруг поняла, насколько в зале душно. «Как я буду петь? – с ужасом подумала Сандра. – Здесь же нечем дышать, я закашляюсь сразу же, как только возьму дыхание… Ну что ж, как говорится, ввязался в драку – бейся до конца. Как-нибудь!»
После первых спетых ею нескольких тактов по залу пронесся приглушенный смех: акцент у нее был все-таки очень заметным. Но уже к концу первой строфы публика примолкла: началась импровизация. Сандра выбрала для себя слушать саксофон и свободно, с неожиданной легкостью, которую сама в себе раньше не предполагала, фантазировала, придумывая все новые и новые обороты музыкальных фраз, ориентируясь на опорные ноты, издаваемые саксофонистом. Сложный, постоянно меняющийся ритм, казалось, жил внутри ее тела, в этом ритме пульсировала кровь, билось сердце и где-то в груди вспыхивали разноцветные искры.
Возвращаясь к своему столику под гром оваций, Сандра вдруг осознала, что впервые за последнее время не думала об «этом». Джазовая импровизация просто не оставила места мыслям и чувствам. Ицкович вскочил, поцеловал ей ручку и подал стул.
