Ознакомительная версия.
А врачи решали языковые проблемы каждый как мог.
Почему они не учили язык, я так и не поняла. Но это было именно так.
Поэтому мои больные так обрадовались, услышав от русского врача свою родную речь. Но, увы, мое знание языка оказалось иллюзией. Дальше произнесенных этих двух слов дело пока не пошло.
Немецкий язык я учила не только в школе. Несколько лет я брала частные уроки у немки из политкаторжан, живущей в соседнем с нами доме. Ее звали Фрида Оскаровна, мы с мамой ее прозвали «наша немочка». Маленькая, субтильная женщина не пробудила во мне жажду познания. Но кое-что я все-таки усвоила. Однако это годилось только для хороших отметок в классе и поддерживало мою самоуверенность. Встретившись с немцами, я ровно ничего не могла понять. Слушая больных, я просто не различала слов. Их горькое разочарование ясно читалось на лицах, таких обрадованных при моем появлении. Но преобладающим было чувство стыда перед Фаиной Александровной, которой я так самонадеянно заявила, что непременно найду с больными общий язык.
Безнадежный тупик оказался и на пути ее приказания «познакомиться с больными». Каким образом это можно выполнить, не понимая ни одного слова? Фаина Александровна, кстати, упомянула, что очень мало, но все-таки может помочь, выздоравливающий больной Шустер. Он знает десятка два русских слов. Это иногда помогает выйти из затруднительного положения. Однако после моего заявления, гордость не позволила отправиться на поиски этого Шустера.
Из шести больных я выбрала, как мне показалось, говорящего наиболее медленно и членораздельно и кое-как сумела понять, что у него в шахте случился сердечный приступ, и его отправили в госпиталь.
Этим и окончилось мое знакомство с больными. Другим больным задавать вопросы было бесполезно – ответов я не понимала. А, кроме того, открылась еще одна серьезная проблема – я поняла, что даже по-русски я не всегда могу, исходя из соответствующего заболевания, сформулировать вопросы больному. Это уже прямо относилось к профессии.
Словом, я с первых шагов попала в тупик.
Выход я нашла. Как мне казалось, очень удачный.
Прибегла к самому простому. Изучила истории болезни, написанные ранее другим врачом и, согласно описанию, осматривала, прослушивала и проперкутировала каждого больного.
У пятерых имелась сердечная патология, с явлением декомпенсации различных степеней. У шестого, пожилого, истощенного человека, была левосторонняя пневмония. Состояние расценивалось как тяжелое. Я осматривала больных очень внимательно, тем более, что это им, несомненно, нравилось.
Но удивительное явление!
Как хорошо я умела различать сердечные шумы, когда рядом стоял преподаватель. Помню, на четвертом курсе я сдавала зачет на больном, выздоравливающем от долевой пневмонии. Как легко и просто я показала тогда зоны различных хрипов и заслужила высокую оценку. Все казалось таким понятным. А теперь? Боже мой, я не слышала и не понимала ровным счетом ничего. Слушала еще и еще – и все безрезультатно. Сплошное отчаяние.
В этот момент сообщили, что Фаина Александровна ждет всех в ординаторской. Начинается ее обход.
События этого дня нанизывались, как бусы на нитку, – первый рабочий день, первый больной, первый обход.
Выхожу в коридор – навстречу шествие, отделение в полном составе: впереди Фаина Александровна, за ней хвост белых халатов, в который вплетаюсь и я.
Обход обстоятельный, в классических традициях. У каждой кровати – подробный доклад лечащего врача, затем тщательный осмотр больного. Потом разбор плана лечения или его результатов, если оно начато. Вопросы к лечащему врачу, и самые неожиданные – к любому из присутствующих, например:
– Ваше мнение, что делать дальше?
Слушать надо было внимательно. Вопросы Фаина Александровна задавала предельно конкретные. Такими должны быть и ответы. Если не знаешь, пеняй на себя. Тон резкий, почти прокурорский, но в нем было что-то из нутра идущее, из самой души. И не было обиды.
Известно, что в детстве все усваивается глубоко, прочно и на всю жизнь. А ведь это и было мое врачебное детство. Именно тогда закладывались истоки того, что получило развитие в дальнейшем.
В системе воспитания специалиста у Фаины Александровны наравне с медицинской наукой стояла любовь к больному. И поэтому я имею право сказать, каким же профессионально прекрасным было мое детство. И человечески – тоже.
В обходе участвовал мужчина средних лет, которого я не видела на утренней конференции. Подойдя, он сказал общее «Здравствуйте» с резким иностранным акцентом. Среднего роста, некрупные правильные черты лица, густые темно-каштановые волосы гладко зачесаны назад. Одежда – белый халат, весь облик – подчеркнуто-аккуратный. Фаина Александровна несколько раз обращалась к нему по ходу разбора больных. Смысл, видимо, он улавливал и отвечал, преимущественно используя латинскую терминологию. Таким образом, говоря на разных языках, они отлично понимали друг друга.
Оказалось, это один из семи врачей-военнопленных, которые работают в госпитале по специальности уже несколько лет. Его зовут доктор Кантак. Он крупный терапевт, ученик знаменитого немецкого специалиста Мюллер-Зейферта, по учебнику которого учатся все советские студенты-медики.
Обход продолжался долго. Больные производили тяжелое впечатление. Преобладающей патологией была «алиментарная дистрофия». С ней я встретилась впервые: истощение крайней степени, казалось, что желтовато-серая пергаментная кожа натянута на скелет. Выпадение зубов, волос, безразличный отсутствующий взгляд.
Потерянная и ошеломленная, я смотрела на этих больных, считая, что если не сегодня, то завтра они все наверняка умрут. И не верила своим ушам, когда врачи докладывали о положительной динамике патологического процесса у того или другого больного. Действительно, в дальнейшем я увидела, что в значительном большинстве случаев удавалось возвращать к жизни этих, казалось бы, абсолютно безнадежных больных.
Наконец мы вошли в мою палату. Я подумала, что будет очень эффектно, если я вот так, с ходу доложу только что полученных больных. Пусть по историям болезни, но ведь я их проштудировала.
Я понимала – это была авантюра. Но рискнула. Когда Фаина Александровна сказала: «Это теперь палата нашего нового доктора – Ины Павловны, но она еще не вошла в курс дела», – я вполне уверенно заявила:
– Я могу доложить.
– Пожалуйста, – сказала Фаина Александровна каким-то странным тоном не то поощрения, не то осуждения.
Я доложила всех шестерых больных, бойко, наизусть, заглядывая в истории болезни лишь для того, чтобы назвать фамилию очередного пациента. На присутствующих это явно произвело положительное впечатление. И я почувствовала, как мне казалось, заслуженную гордость. Только на серьезном, неулыбчивом лице Фаины Александровны не дрогнул ни один мускул. Мне стало как-то неуютно.
После обхода, в ординаторской, дополнительно обсуждали нескольких больных. Фаина Александровна в прежней манере о чем-то живо говорила с доктором Кантаком. На меня она ни разу не взглянула.
Я вышла из отделения. Яркий день сменила наступающая вечерняя прохлада. Больные гуляли. Их было много. По центральной широкой дороге и по маленьким боковым тропинкам они ходили прогулочным шагом, в одиночку, парами, небольшими шеренгами, кучками стояли на обочине, молча или негромко разговаривая. Одинаковые, серые пижамы разнообразились тоном то более светлым, то темным, кое-где расцвеченные гипсовой повязкой или белой косынкой, поддерживающей сломанную руку, либо пестрым платком вокруг шеи.
Мое появление на дороге тотчас привлекло их внимание. Когда я влилась в толпу, она изменила свое движение. Идущие сзади меня не обгоняли, идущие навстречу, как и утром, не доходя до меня, останавливались, отходили в сторону, и когда я к ним приближалась, кланялись и говорили: «Здравствуйте». Значит, это узаконенный ритуал. Кто его придумал? Они сами, или их обучили? Интересно узнать.
Мой первый рабочий день был окончен. Каким он оказался длинным и сколько событий! Настроение было праздничное, радостное. Даже колючая проволока показалась не такой ужасной. Самое главное, чего я опасалась, не подтвердилось. Медицина в госпитале не зависит от общего режима в стране. В отделении абсолютно нормальное отношение к больным.
Но для меня лично выявились две острейшие проблемы. Они требуют незамедлительного решения: чисто медицинская и язык. Они неразрывно переплетены. Полученные теоретические знания в институте требуют ежедневной практики у постели больного. А общение с больным без знания языка – невозможно. Значит, необходимо изучать язык и приобщаться к практической медицине. Но страха перед этими проблемами не возникло. Я их непременно преодолею – думала я вполне уверенно. И радовалась этой уверенности в себе. Настроение было приподнятым.
Ознакомительная версия.
