Ознакомительная версия.
– Я устаю очень, – призналась она как-то Даше.
– И я устаю, – сказала Даша, – то приготовить, то постирать, то квартиру убрать. Вот если бы можно было только с Ритулей играть и гулять…
Лариса так ей и не сказала – она-то устает именно от Дани. Не от готовки, не от глажки. От того, что нужно быть с Даней. Играть, гулять, общаться. Она уставала даже от его голоса, от выражения его лица.
Лариса жила как в армии – до дембеля. Дембель – три года. Срок, когда можно будет отдать Даню в садик. А она не будет его видеть. С восьми до шести.
– Ой, я так боюсь Ритулю в сад отдавать, – сказала на очередной прогулке Даша, – так жалко.
– Почему? – не поняла Лариса.
– А вдруг ее там обидят? Или отругают. Или она плакать будет и меня звать. Я решила, что на полдня буду водить, а после обеда забирать.
Ларису волновало другое:
– Лишь бы не болели. А то, говорят, дети неделю ходят, неделю болеют и дома сидят.
– Нет, главное, чтобы нравилось. И чтобы воспитательница была добрая.
В три года Лариса отдала Даню в сад. Вообще-то садиков было два. Даня не задерживался в каждом дольше двух месяцев.
– Забирайте, – рано или поздно говорила очередная воспитательница. – Или отводите в частный детский сад. Я не собираюсь это терпеть за свою зарплату.
Даня с коллективом боролся, как мог. Лариса вела бесконечные разговоры с родительницами избитых и обиженных ее сыном детей. В первом садике она согласилась мыть туалет в группе, когда уволилась нянечка, и подсовывала воспитательнице в ящик стола то сотню, то две.
Во втором Лариса пошла к заведующей и предложила спонсорскую помощь. Заведующая оглядела Ларису с ног до головы и сказала, что нужд у детского сада – много. Начиная от ремонта веранды на улице, заканчивая стиральной машиной. Для стирки штор. И развела руками – мол, выбирайте.
– Стиральная машина, – выдохнула Лариса.
Заведующая назвала желаемую марку.
Марка стоила дорого.
– Илья, мне нужны деньги, – позвонила ему Лариса.
– На что? – спросил он.
– На стиральную машину. В детский сад. Заведующей.
– Ты не должна этого делать. Это не частный сад, а государственный, – завелся Илья. Он всегда был против необоснованных, а следовательно, пустых, с его точки зрения, трат.
– Там все дают. Кто-то вон будет ремонтировать веранду, – сказала Лариса.
– Я не собираюсь покупать стиральную машину какой-то бабе.
– Тогда Даньку оттуда исключат.
– Пусть попробуют. Я на них в суд подам. На каком основании?
– Даня неуправляем.
– Все дети плохо себя ведут. Что теперь, их в сад не брать?
– Ладно, я сама разберусь.
Она не хотела пересказывать Илье то, что ей говорят воспитательница и родительницы: ее сын неуправляем, агрессивен и психически неуравновешен. Его нужно лечить. Или держать дома.
Даня в саду подсматривал за девочками в туалете. Не так, как все мальчики, а с особым цинизмом. Говорил девочке, что, если та не снимет трусики, он ее в тихий час привяжет колготками к кровати и убьет. Девочка плакала от испуга и послушно снимала трусики.
Потом он принес чужую игрушку. Дорогую. Электронную.
– Чье это? – спросила Лариса.
– Мое, – ответил Даня.
– Не ври. Ты ее у кого-то отобрал?
– Нет. Нашел.
– Завтра же ее вернешь тому мальчику, у которого ты отнял игрушку.
– А как ты все узнаешь? – спросил он у нее.
– Про что? – не поняла Лариса.
– Про меня? Ну, что я отобрал у мальчика?
Надо было придумать про птичку, которая летает и следит за детишками, кто как себя ведет, и рассказывает мамам. Или про Деда Мороза, который тоже все знает и привозит послушным детям подарки на Новый год. Или еще что-нибудь придумать.
– Я вижу тебя насквозь, – процедила Лариса, – до печенок.
Даня испугался. Он подумал, что мама и вправду видит, что у него внутри. И может вынуть его, например, печень. И съесть. Печень ведь едят. В садике котлеты делают. Вонючие и невкусные.
Лариса поругалась с родительницами. В саду случился скандал – кто-то из родительниц узнал, что воспитательница специально открывает настежь окна в тихий час. Сама сидит в теплой кофте, а дети лежат в трусиках и маечках. Открывает, чтобы дети простудились и не ходили в сад. Меньше народа – меньше работы. Дети действительно болели все по очереди. Все, кроме Даньки. Родительницы собрались у ворот и решали, что делать с воспитательницей. Было решено написать коллективное письмо заведующей. Письмо написали и пустили по кругу – ставить подписи. Лариса подписывать отказалась.
– Почему вы не подписываете? – спросила мамаша, которая была инициатором коллективной жалобы.
– У вас нет доказательств.
– Дети болеют, какие еще доказательства нужны? – завелась мамаша. – Я сама заходила к ним в тихий час. Там холод собачий.
– Мой сын не болеет.
– А вы ждете, когда заболеет?
Мамаши стояли и смотрели на Ларису. Она развернулась и ушла. А какой смысл объяснять что-то этим клушам, похожим на Дашу по внутреннему бесхитростному устройству? Рассказывать им про только что купленную стиральную машину для заведующей, про засовывание денег в стол воспитательницы, про купленный ей же чайник в качестве моральной компенсации? Про то, наконец, что она впервые лежит на диване с восьми до шести и ни о чем не думает? Нет, думает, что, была бы пятидневка, сдала бы на пятидневку. А еще о том, что еще полежит вот так неделю и займется собой. Своей жизнью, а не жизнью сына.
Про то, наконец, что это может скоро закончиться, как уже заканчивалось. Ей дадут понять: или – или. Или она ремонтирует веранду, покупает ноутбук для сына заведующей, моет туалет – или забирает Даню из сада. Они не по прописке, а очередь расписана на годы вперед. Вон беременные записываются. А Ларисе пошли навстречу – взяли. А группы переполнены, персонала не хватает.
Лариса никак не могла понять, почему Даня так ненавидит детский сад. Она ведь ему несколько раз объясняла – если он будет плохо себя вести, то его выгонят.
– Ты будешь целыми днями со мной, – убеждала она сына, – я буду заставлять тебя заниматься, читать. А в саду весело, игрушек много, друзей.
Данька кивал, но делал все, чтобы вылететь из сада.
Он запер мальчика в подсобке на кухне, куда привел под предлогом показать новую машинку.
– А где Коля? – спросила воспитательница уже вечером, недосчитавшись ребенка.
– Его бабушка забрала, я сам видел, – сказал Даня.
– А, ну ладно.
Воспитательница не успела расслабиться – за Колей пришла мама.
– Где мой сын? – спросила женщина.
– Его бабушка забрала, – ответила воспитательница.
– Бабушка не могла его забрать. Она умерла три года назад.
Только через час, когда Коля так и не нашелся, воспитательница вспомнила, что про бабушку ей сказал Даня. Она позвонила Ларисе и потребовала срочно прийти с сыном в сад, объяснив, что пропал мальчик из группы и Даня видел его последним.
– Где он? – спросила Лариса, положив трубку. Она сразу все поняла.
Даня знал, что если мама говорит таким голосом, то будет бить ремнем. Долго и больно.
– На кухне. В темной комнате, – признался Даня в надежде, что бить не будут.
Лариса позвонила в садик и сказала, где надо искать. Колю нашли – голодного, заплаканного, перепуганного. Тот рассказал, что Даня хотел ему машинку показать и не показал. Воспитательница позвонила Ларисе и в не очень приличных выражениях посоветовала на территории сада больше не появляться. А мама Коли пообещала подать на Ларису в суд.
Сына Лариса в тот раз не била. Просто подошла к нему и спокойно сказала:
– Я не хочу тебя ни видеть, ни слышать. Ты для меня не существуешь.
– Это как?
– Просто. Ты – пустое место. Ты мне – никто.
Даня тогда взял фотоальбом и разорвал все свои фотографии. А потом разбил зеркало в шкафу. Он не плакал, не кричал. Орал. Она схватила его за руки, за рубашку и завела в ванную. Хотела умыть, успокоить. Но сын кусался и лягался. Она вышла, закрыла дверь в ванную с обратной стороны и выключила свет. Привалилась телом и держала.
– Мамочка, не надо, – кричал и бился с другой стороны Даня, – я больше так никогда не буду. Миленькая, мамулечка. Я тебя очень люблю.
– Я хочу, чтобы ты понял, что это значит – издеваться над людьми. Представь хоть на минуту, что было с тем мальчиком, которого ты запер.
– Мамочка, я все понял, я больше не буду, я не хочу, чтобы меня не было. Я же здесь. Я вот. Так не может быть, чтобы меня не было.
Лариса отпустила дверь. Данька вывалился к ней на руки. И в груди что-то шевельнулось – она сгребла его в охапку, посадила на колени и стала успокаивать. Данька прижимался, обнимал… А она его так и не поцеловала, хотя он тыкался носом ей в шею. Не смогла, и все. Гладила по голове, качала на руках, как маленького, но поцеловать не могла себя заставить.
* * *
– Так страшно бывает, – говорила Даша, – вот не вышла бы замуж, не было бы у меня Ритули, не знаю, что бы я делала. Правда?
Ознакомительная версия.
