Но в целом всё спокойно. Нас ещё ждёт августовский дефолт 98-го, который добьёт-таки многих из тех, кто осмелился пережить потрясения этого непростого десятилетия всем властям назло. А пока наступило сравнительное затишье. Цены продолжают тупо ползти вверх уже безо всяких обоснований, как у тяжелобольного продолжает расти температура, хотя врачи уже дали ему все нужные для выздоровления лекарства, сделали все необходимые уколы, но организм всё равно движется в противоположную от выздоровления сторону к смерти. Но это уже никого и не удивляет. Никого уже не удивляет ни бандитизм, ни терроризм, ни полное безвластие в стране. Люди имеют свойство привыкать к любым ужасам и нелепостям жизни, а иначе они давно бы уже вымерли.
А я, как всегда, еду из Петербурга домой после работы и учёбы на вечернем факультете. Со мной едет Инна Бородина, которая работает в школе нашего города лаборанткой в кабинете физики и учится на вечернем отделении педагогического института – ныне он имеет статус университета. Инка зубрит историю России по старому учебнику истории СССР, а я мусолю учебник «Криминологии». Совсем недавно в России многие институты получили статус университетов, поэтому теперь даже студенты технических факультетов достаточно усердно изучают психологию и философию. По этим дисциплинам надо перечитать кучу литературы, включая вот эту самую «Криминологию». Очень познавательно. Я заставляю себя прочитать параграф о «прогрессировании процесса криминализации населения в современной России», но у меня уже устали глаза, поэтому смотрю в окно и слушаю стук колёс. За окном солнце клонится к закату, и, чем ближе оно к горизонту, тем синее становится белый снег. Весна уже перевалила за точку равноденствия, но снег даже не собирается таять. Ехать ещё долго, но хорошо вот так ехать и смотреть на солнце, когда под твоим сиденьем есть печка. И пусть она бьёт по ногам постоянно открывающейся при торможении поезда крышкой, зато работает! В вагоне не очень много народу – по два-три человека в купе, – и большинство людей спит тем здоровым мёртвым сном, каким спят смертельно уставшие за день люди.
Почему-то после Перестройки вагоны электричек стали ужасно раскуроченными, как и всё остальное вокруг. Говорили, это потому, что раньше электроподвижные составы строили в Риге, а теперь они все выслужили свой срок эксплуатации, да и Рига стала заграницей. И вот мы едем в вагоне, где слабо светит только каждый пятый плафон, а отвалившиеся от стен диваны раскачиваются в такт движению. Того и гляди, упадут в проход, а где-то уже упали. С некоторых из них содрано дерматиновое покрытие целыми клочьями, а где-то, вместо сидений, вообще остался только металлический каркас, так что некоторые пассажиры возят с собой какую-нибудь фанерку или что-то в этом роде, чтобы пристроиться на этих конструкциях при большом наплыве пассажиров. Многие печки под сиденьями тоже сломаны, разбиты или просто украдены. И от всего этого веет такой разрухой и упадком, что лучше смотреть в окно.
– Ой, я не знаю, как буду зачёт по истории сдавать, – вздыхает Инна. – До чего всё перекорёжили! Новых учебников днём с огнём не сыщешь, а в старых, послушай, что написано: «Благодаря коллективизации сельского хозяйства товарная продукция по зерну возросла с 1926-го по 1953-ий год в четыре раза, по молоку – в три раза». А профессор нам на лекции сказал, что эта самая коллективизация проводилась с использованием насильственных и репрессивных методов и привела к значительным убыткам и разрушению сельского хозяйства. Вот кому верить?
– Никому. Историю надо воспринимать как математику: это «икс», а это «игрек», и никаких оценок событиям не давать. Скажешь на экзамене, что коллективизация проводилась с такого-то по такое-то, и всё. А то у нас не история, а сплошные эмоции по поводу «паразитизма и загнивания продажного капитализма».
– Так ведь даже по датам значительные расхождения! В одних учебниках написано, что она началась при Троцком в двадцатые годы, а в других – при Сталине в тридцатые. И потом, надо же изложить всё в виде какого-никакого рассказа. И ещё, смотря кому выпадет сдавать. А ну, как я ляпну про рост продукции, а экзамен будет принимать человек, сочувствующий новым веяниям? Я сдавала историю Древней Руси по Карамзину, и мне «трояк» влепили. Я думаю: какого перца? Я же всё точно ответила! Это потом мне сказали, что преподаватель, который у меня экзамен принимал, категорически не согласен с Карамзиным и даже диссертацию написал о том, что он создал свою «Историю государства Российского» по заказу императорской семьи. Вот так зубришь-зубришь, а потом приходишь к выводу, что знаешь только то, что ничего не знаешь.
– Ой-ё, девки, какой же вы ерундой занимаетесь! – говорит нам поддатый мужик, что сидит напротив нас. – Лучше бы вы щи мужикам варили.
– А где сейчас мужики-то? – смерила его презрительным взглядом Инна и снова углубилась в чтение потрёпанного несколькими поколениями советских студентов учебника. Мужик же находит в моём лице благодарного слушателя и начинает рассказывать о том, что у него неправильно срослась кость в стопе, отчего он теперь неимоверно страдает, а жена-зараза вот погнала-таки его на работу.
– А чего же вы не сходите к врачу, чтобы вам исправили это неправильное сращение кости? – спрашиваю я, когда мужик в третий раз назвал свою жену «падлюкой».
– Я же не слабак какой, чтобы сразу к врачу бежать, – парирует мужик. – Я и потерпеть могу, не то, что бабы. Это вам всё невтерпёж! Моя змея вот погнала меня на работу, а то, что нога моя болит, ей и дела нет… Ой, как болят мои ноги…
– До чего надоел со своей ногой или ногами! – шепчет мне Инна. – Я никак не могу читать под его нытьё.
А я слушаю и мужика, и стук колёс, и смотрю на солнце, которое садится всё ниже, и на снег, который становится совсем синим, и из всего этого складывается какая-то мелодия. Солнце вдруг зацепилось за ветви деревьев. Нет, конечно же, не зацепилось в буквальном смысле, но мне кажется, что оно там долго уже сидит.
– Ой, мои ноги, бедные ноги, – жалуется мне мужик.
«Как вы устали от долгой дороги,» – сложилось у меня в голове продолжение под стук колёс, которые начали выстукивать дактиль: тУк-ту-тук, тУк-ту-тук… А солнце определённо застряло в ветках… осины:
Солнце застряло вдруг в ветках осины —
Не отпускают деревья его.
Снег перед самым закатом стал синим:
Всё, что осталось от дня моего.
Я записываю возникшее откуда-то четверостишие на листок бумаги, который служит закладкой для «Криминологии».
– Эй, малявки, а ну брысь отседа! – говорят нам два здоровых парня и добавляют мужику: И к тебе, дед, относится.
– Чего это вы к детям пристали? – слышится знакомый насмешливый голос.
Мы с Инкой оглянулись и переглянулись: рядом с нами стоит Вожатый.
– Так мы тебе место заняли, – гудит один парень Вожатому, который садится в наше купе напротив и начинает бесцеремонно нас разглядывать своим волчьим взглядом. Товарищ с больными ногами довольно-таки резво подпрыгивает и бодро шагает в другой конец вагона. Мы с Инкой тоже было вскочили, уронили свои учебники на пол и собрались драпать, но Вожатый вдруг резко выдвинул ногу вперёд и сказал нам:
– А вы куда это? Я что же, один должен ехать? Сядьте, где сидели, дети. По-хорошему.
Мы сидим, сжавшись, и нам очень-очень страшно, потому что рядом сидит настоящий живой бандит, которого много лет тому назад каким-то уродам, которых тоже кто-то в своё время чем-то обидел, приспичило зарыть в горячий песок. И он, конечно же, имел полное право сойти с ума от такого обращения. А теперь он никак не может вернуться из мира войны и смерти в мир жизни и считает своим долгом зарывать других, чтобы хоть как-то справиться со своей астмой, будь она не ладна. Но мы-то тут причём!.. Может быть, это не он? Зачем и куда ему ехать в пригородной электричке? Да нет, похоже, что он: с кем его ещё спутаешь. Мы на него не смотрим, но чувствуем, что он на нас как-то нехорошо смотрит, словно прикидывает в уме, что из этого супового набора можно приготовить. Мы вжали тонкие шеи в костлявые плечи, как два ощипанных гусёнка, и сосредоточенно уставились в мой справочник Яворского, который Инка впопыхах раскрыла вверх тормашками. Я ничего толком не вижу, потому что всё скачет у меня перед глазами. Больше всего удивляет своим поведением сердце, которое бешено колотится уже где-то в горле, и мне кажется, что оно сейчас выскочит через рот. Поэтому я крепко сжала зубы и лихорадочно соображаю, откуда появилась такая присказка, что при страхе сердце уходит в пятки, тогда как у меня оно движется совсем в другом направлении…
– Вот так надо книгу держать при чтении, вообще-то, – Вожатый выдернул у нас учебник, перевернул его и снова сунул нам. – Ба! Да я вижу, что вы из моей дерёвни.
– М-ма-м-ма, – еле слышно шепчет Инка, и у неё начинают заметно трястись руки, а у меня застучали зубы.
