– Туалет, ванная, – показывал двери в прихожей. – Тут сосед, беженец из Боснии, с родней. А это – мое.
Открыл.
Разгрузились.
Грохнулись на ложепосадочную мебель – отнесем к ней полутораспальную кровать и раскладной диван.
Был стул еще. Один.
Щукин выразил общую мысль:
– Уф-ф-ф-ф...
– Видите, – сказал Дядя Тепа, – я не бомж.
Самоучитель немецкого лежал под столом.
На стене висели расписание поездов и голая баба.
– Тебе не надоели общежития?
– Нет, это другое...
Чибирев прошелся по комнате.
В холодильнике обнаружилась пустота.
– Можно? – Он открыл шкаф. – О, да у тебя даже вешалки есть!
По правде говоря, он ожидал увидеть в шкафу пустые бутылки. Ошибся. На полке стояла банка с маринованными устрицами. Открытая, не полная. Маринованные устрицы еще не импортировались в Россию. Чибирев банку взял, поднес к носу.
– А ты не перепутал шкаф с холодильником?
– Черт! – воодушевился Дядя Тепа. – Помню ведь, были!
Со своей стороны Чибирев тоже помнил об устрицах. Когда Дядя Тепа звонил ему в Петербург из Германии, он непременно вставлял в разговор о каких-то загадочных устрицах, будто ест их едва ли не каждый день, так в Германии хорошо. Заманивал.
– Вот какие они, – сказал Чибирев. – Не свежие.
– Сам ты несвежий!
– Я сказал не «несвежие», а «не свежие». В смысле маринованные. Я ведь думал, что свежие ешь.
– Свежие... не свежие!.. Какая разница!.. Можно подумать, ты маринованные ел!
Устрицы выворотили на тарелку. Ели руками. Дядя Тепа расхваливал продукт. Спрашивал, где еще такое попробуют.
Большую часть своей доли он щедро предложил гостям, поделив ее надвое.
Щукин и Чибирев воздержались от прямых оценок.
Дядя Тепа резюмировал сам:
– На редкость сытная пища.
Прозвучало внушительно, но недостаточно для того, чтобы потушить голодный блеск в глазах гостей – аппетит приходит во время еды; Дядя Тепа счел нужным добавить:
– Обед уже скоро. Привезут в полдень, в двенадцать, поделим на троих. Надо бы выспаться до обеда.
Распределение спальных мест – двух на троих – сопровождалось шуточками известного рода. Гости легко объединились против хозяина комнаты (а также полутораспальной кровати), назначив его объектом насмешек. А не сменил ли ты, друг, ориентацию здесь? А не для конспирации ли ты голую бабу на стену повесил? Дядя Тепа вяло отбрехивался. Голую бабу повесил вовсе не он, а прошлый хозяин этих пенат, временный, правда, хозяин – азюлянт с Украины. Ах, с Украины? («Из Украины» еще не вводили как норму.) Ах, даже не ты?.. И т. д. И т. п.
В конечном итоге Щукин и Чибирев, обнаружившие себя воинствующими гетеросексуалистами, улеглись вдвоем на диване – валетом, а Дяде Тепе, чью ориентацию признали неопределенной, оставили его законное ложе.
Чибирев мгновенно уснул, еще при свете.
Щукина, как свет погасили, потянуло на продолжение темы.
– Нет, правда, у тебя есть тут подруга?
– В общем, не очень так чтобы есть.
– Ну а как же ты тогда, или что?
– Как. Никак. В публичном доме мне не понравилось. Был.
– Дорого?
– Не в том дело. Она имитирует оргазм. А я вижу.
– И хочешь крикнуть «не верю»?
– Мне не нравится. Я ведь плачу... А она... мне спектакль...
– А ты хотел бы, чтобы бесплатно спектакль?.. На халяву?
В животе спящего Чибирева зашумели перевариваемые устрицы.
Дядя Тепа заговорил о немках. В чем их проблема? В отсутствии мужиков. То же самое, что и в России: где мужики настоящие? В России настоящие мужики мочат друг друга или сваливают за кордон. Здесь никто никого не мочит, здесь и так все словно моченые. Пьют пиво и таращатся в ящик. Вот и все мужики. А женщины здесь социально активные, им трахаться хочется, им хочется полноты бытия. У них глаза голодные. Поэтому когда сюда приезжает мужик-эмигрант, он партнершу найдет. Да его самого, кому надо, найдут. А вот одинокая женщина сюда приедет и будет здесь бесполезна, еще бесполезнее, чем у себя на родине.
– Честно говоря, – сказал Щукин, – я думал, наоборот. Спрос как раз на женщин на наших...
– Так ведь речь не о борделях, а о чувствах человеческих, сильных...
– Но ты ее еще не нашел...
– Возможно, тот самый случай, когда нашла меня она.
– Да? Все-таки так, значит? Что же ты мне голову морочишь? Ну, рассказывай.
– Она заканчивает университет в этом году. Будет искусствоведом. Знает русский. Интересуется современным искусством. Россией...
– Где же она тебя такого нашла?
– А на рынке. Видела, как я мухобойки продаю.
– Чем же ты ее пленил, извини?
– Она сказала, что я, по сути, художник.
– По какой сути?
– По своей сути.
– В смысле артист?
– Нет, не артист. Актуальный художник. Акционист, если на то пошло.
– Кто, кто?
– Ак-ци-о-нист. Слово «акция» знаешь?.. Это из области современного искусства. Вроде жанра такого. Я – в жанре. Ну, как тебе еще объяснить...
– Красивая?
– Представь себе, да.
– А как ты без билета катаешься, ей известно?
– Представь себе, хорошо известно. Я рассказывал.
– Зачем же ты ей это рассказывал?
– Спрашивала, я и рассказывал.
– Спрашивала? О чем?
– О жизни.
– И про публичный дом рассказывал?
– Когда-нибудь и о нем расскажу.
– А зачем, Теп?
– Это область ее интереса.
– Публичный дом?
– Моя жизнь. Она считает, что я свою жизнь творю как произведение искусства. Как художник.
– Херово ты свою жизнь творишь, Теп.
– Может быть. Зато как художник.
– А как зовут?
– Катрин.
– Правда? Мой первый сексуальный опыт Катькой звали. Семнадцать лет. Это мне было семнадцать, а ей двадцать с хвостиком. – Щукин ностальгически глубоко вздохнул было, но глубокий вздох перешел в зевание.
Дяде Тепе этот зевок показался циничным. Он приподнялся на локти.
– Я рад за твой первый сексуальный опыт, но у нас совсем другая история. У нас не было ничего. Вообще ничего.
– Не было и не будет?
Дядя Тепа пожал в темноте плечами.
– Я просто вижу, что очень ей нравлюсь.
Гость поленился спросить: «Как кто?»
Дядя Тепа не решился сказать: «Как художник».
Чибирев и Щукин проснулись одновременно, взаимолягнувшись; тут же затеяли спор, кто кого разбудил. День обещал быть солнечным. Дядя Тепа сидел на кровати и раскладывал мухобойки по кучкам-поленницам – вел изделиям счет на листке, отмечая черточками десятки. Ранняя пташка.
Обед себя ждать не заставил. Приближение обеда – не только по времени, но и физической точкой в пространстве – Дядя Тепа зарегистрировал четко – по звуку мотора. Привезли, впрочем, еще и в объявленный срок, а не к нужному месту всего лишь. «Есть!» – сказал Дядя Тепа и удалился с тарелкой (ночью устриц ели с которой) за дверь, наказав гостям не подходить к окну, не выглядывать.
Торжествуя, принес на новой тарелке вареного мяса кусок с картофелем фри в виде гарнира. Поделили мясо ножом.
– А в коробочке что?
Дядя Тепа, ликуя, круглую булочку вынул.
Далее:
– Джем! Апельсиновый!
На одно, представьте, употребление. Ам! – и готово. Но сколько вкуса, изящества – в крохотной ванночке, причем если здесь потянуть, без проблемы откроется.
Масла маленький параллелепипед – в блестящей обертке – грани ровные, любо смотреть.
Демонстрировал пакетики один за другим – упаковками спешил удивить: соль, перец, чай, а главное – майонез: приходилось ли вам, господа россияне, из пакетика выдавливать майонез? Не ложкой черпать из банки, а выдавливать из пакетика? И какой майонез, отметьте, пожалуйста, – с пищевыми добавками, а не просто!
Плавленого сыра две квадратные полоски, на удивление тонких и, что Дядю Тепу больше всего восхищает, каждая в своей упаковке! Апофеоз. Каждая в своей упаковке! Каждая полоска запаяна в полиэтилен!
– И после этого вы будете ругать Запад?
Вспомнили, как у нас даже в лучшие времена продавщицы в продмагах не желали колбасу или тот же сыр нарезать , а все норовили куском отмахнуть. Не каждая продавщица соглашалась нарезать.
– Нет, здесь режут машиной.
– И у нас появляются, – сказал Чибирев. – Я видел в магазине на Невском аппарат для нарезки...
– На спор – сломается, – Дядя Тепа сказал. Щукин напомнил друзьям о феномене довеска.
В том, что отрезали куском, была своя прелесть. Когда он был маленький, любил вместе с бабушкой ходить в магазин, он смотрел на весы, предвкушая довесок: сколько не хватит до двухсот, скажем, граммов – десять, пятнадцать? Продавщица, прицелившись, отрезала довесок в приложение к целокупному куску, бабушка всегда отдавала довесок маленькому Щукину, и он его тут же съедал. Нет, маленький Щукин не был голодным, дома он часто отказывался от колбасы или сыра, но в магазине – довесок... непередаваемый вкус!
– Ну нет, – сказал Чибирев, – никаких довесков я в магазинах не ел. Мне не разрешали есть в магазине. Мама моя говорила, что есть в магазине – это предел неприличия.
– Видите, как вас по-разному воспитывали. А каков результат? Один и тот же.
