– Сумел бы, – уверенно подтвердил ясновидящий.
– Допустим. Но что же тогда вам помешало разоблачить Ангелину Павловну на начальной стадии отношений?
Макрицын недовольно посмотрел на собеседника:
– «Враг народа» она, что ли, раз ее разоблачать надо было? А вообще-то у нас с ней все хорошо шло, только я понять ее не сумел до конца… До сердца, так сказать, достать не смог – каждый раз что-то мешало.
– Бюстгалтер, может быть? – предположил Семен Моисеевич.
Макрицын не успел ответить – в комнате послышался слабый шорох.
– Вернемся к этой теме позже, – обронил «полуфранцуз-полуеврей». – Будьте готовы записывать, сейчас все начнется. Повернитесь к столу.
Макрицын выполнил указание. Сверху, посредине листа, он поставил заглавие: «В другом месте». И крупно пометил: «Про Залпа».
Шорох усилился и перешел в шум, который нарастал. Появились белые очертания дамы с легким желтым свечением вокруг. Стали вырисовываться силуэты других обитателей дома, определяться контуры мебели. Интенсивность и гамма цветов увеличивались, обозначились блики и тени, солнечные лучи экспериментировали с оттенками. Аура жилой квартиры, большой и просторной, воцарилась в пространстве и подтверждалась легким, не вызывавшим отрицательных эмоций поскрипыванием мозаичного паркета.
Первая фраза, которую сумел уловить ясновидящий, была необычна по своему содержанию: «А что материально вы можете дать ей? Надо у мужа спросить – как муж решит, так и будет». Слова были произнесены немолодым женским голосом, наполненным нотами повиновения и безысходности и доносились с одинаковым интервалом до Макрицына то справа, то слева. Будто под аккомпанемент метронома, подобно маленькому резиновому мячику, слова ударялись об стену, отскакивали и летели в противоположном направлении, чтобы с очередным щелчком маятника отскочить от другой стены и проделать тот же самый маршрут обратно. Еврухерий повернул голову, чтобы обнаружить говорящую, и то, что он увидел вокруг себя, мысленно вернуло его к несравненной Ангелине Павловне, благодаря которой ясновидящий единственный раз в жизни посетил театр (это произошло случайно на втором месяце их совместной жизни, когда в гастрономе в нагрузку к продуктовому набору экс-супруга получила два билета на спектакль труппы из Лаоса). Картина, представшая взору Макрицына, отчетливо напомнила сцену, с которой начинался спектакль: дорогая, без вкуса подобранная мебель; «он» и «она», неподвижно стоящие у окна, гипсовая статуэтка восточной богини…
С каждой минутой силуэты людей насыщались красками. Когда стали различимы их глаза, Макрицыну стало ясно: пара возле окна – влюбленные. В шаге от них на полу, без постамента, стояла скульптура женщины с золотым ореолом. Но самым необычным здесь был громадный трон возле входа, сделанный из шпал, тщательно отшлифованных и покрытых лаком. Торцы боковин венчали рельсы, а сиденьем служил матрас с железнодорожной полки. На троне восседал человек мужского пола, пожилых лет, лысый на верхнюю часть головы и с очень злыми, властными глазами.
Неподвижно стоявшая пара пришла в движение. Он шептал слова любви и смотрел ей в глаза. Она отвечала теми же словами и постоянно оглядывалась назад, на человека, сидящего на троне. Влюбленные обнялись и слились в поцелуе. «А что материально вы можете дать ей? Надо у мужа спросить – как муж решит, так и будет», – вновь прозвучало над их головами.
– Это же Залп!– воскликнул Еврухерий.
– Совершенно верно,– невозмутимо кивнул Семен Моисеевич. – Вы, являясь свидетелем событий будущего, видите то, что случится с Залпом через три года, если откажетесь помочь ему завтра.
– Я люблю тебя, Илл-Анна, – произнес Залп, склонившись к лицу женщины. – И прошу тебя стать моей женой!
– Я люблю тебя, Саша, очень люблю! И хочу стать твоей женой! – прошептала женщина. – Но пойми, не я это решаю. Если папа скажет «нет», я не смогу выйти за тебя замуж.
«А что материально вы можете дать ей? Надо у мужа спросить – как муж решит, так и будет», – пронеслось над ними, словно желая помешать забыться и соединиться воедино.
Лысый мужчина на троне голосом, полным злости, прохрипел: «Дом запустила, ребенка забросила, непутевая!»
– Пора мне, Сашенька. Неприятности будут, – тревожно произнесла Илл-Анна, услышав его слова.
– Мы же видимся с тобой всего раз в неделю, и то лишь несколько часов! – с досадой произнес Залп.
– Не знаю, Сашенька, ничего не знаю. Как папа скажет, так и будет. Я люблю тебя, ты необыкновенный человек. Я мечтаю, чтобы ты стал моим мужем. Мечтаю, чтобы рядом с моим сыном был такой человек, как ты. Но я несвободна, Сашенька. У нас женщины не бывают свободны. Пойми меня!
– Ты ведь взрослая, любимая, тебе двадцать девять лет, у тебя есть ребенок. Разве ты не можешь сама распоряжаться своей жизнью? – дрожащим голосом спросил Залп.
– Она все может! – неожиданно вмешался в разговор женский голос.
Макрицын увидел, что статуя ожила. С доброй, открытой улыбкой она подошла к Илл-Анне и тихо сказала:
– Сестра, если ты любишь его, если ты веришь и доверяешь ему, если чувствуешь в нем родного человека – иди наперекор всему ради него!
– Кто эти люди? – обратился Еврухерий к Семену Моисеевичу. – И почему у этой Илл-Анны на шее косынка повязана?
– Они – ажь-журры, – объяснил космополит, – болотные люди. Обычаи у них такие – порядочная женщина всегда с косынкой, а распутная – без.
– Никогда не слышал про них, – признался Еврухерий. – Даже если не гулящая, все равно распутная, когда без косынки?
– Значения не имеет. Они другой смысл в понятие вкладывают. Вернее, два. Первый – замуж вышла по любви, а не по воле отца; второй – пошла против веры. Если что-либо из этого женщина совершила, значит, распутная.
– У них по религии, что ли, так? – заинтересовался Макрицын.
– А если и так, то какие выводы вы сделаете, Еврухерий Николаевич?
– Тогда мне ясно все будет. Религия – вещь серьезная!
– Странно мне подобные высказывания слышать, – усмехнулся космополит. – Они вас характеризуют плохо. Вы, значит, человек непостоянный в суждениях и позицию меняете в зависимости от ситуации.
– С чего вы взяли?
– Ну как же, Еврухерий Николаевич! Я совершенно другие мысли от вас насчет религии слышал. Напоминаю ваши же слова: «Бред это все и ерунда. Понапридумывали глупости всякие от бессилия».
– Не помню такого, – буркнул ясновидящий.
– Ажь-журры – язычники, если вам интересно, – продолжал пояснения Семен Моисеевич. – Троепреклонцы-десвяполы.
– Никогда не слышал, – признался Макрицын.
«А что материально вы можете дать ей? Надо у мужа спросить – как муж решит, так и будет», – звучало в комнате, порядком уже поднадоев и Еврухерию, и космополиту. Из-за спинки трона вышел мужчина, приблизился к Илл-Анне и, активно жестикулируя, заговорил очень эмоционально под одобрительные кивки восседающего:
– Оставь его! Он небогат и не наш. Я уже договорился: скажи «да», и один человек нашего племени, занимающий высокое положение, с очень большими деньгами и связями, приедет из дальнего болота и женится на тебе.
– Нет, не хочу никого, я Сашу люблю! – ответила Илл-Анна. – Вик-Арра за нищего замуж вышла и счастлива, потому что в любви живет. Ее муж – совсем не болотный, из деревни приехал с жалкими копейками.
– Поэтому она и распутная! И ходит с открытой шеей! – ответил человек.
В комнате возникла женщина с хитрым, неприятным лицом. Подошла к Илл-Анне и заговорила вкрадчивым голосом:
– Ты что, с ума сошла? Зачем он тебе? Мы тебе нашего найдем, болотного и богатого!
– Но я люблю Сашу, – повторила Илл-Анна. – Мне никто, кроме него, не нужен. Он необыкновенный!
– Ты же знаешь, что наши женщины не имеют права любить. Мы – не распутные, по любви замуж не выходим и против воли отцов не идем! Или твой отец одобрил твою любовь? – прищурилась пришелица.
Появилась еще одна женщина, за ней другая, и все отговаривали Илл-Анну от встреч с Залпом. Лицо влюбленной становилось все более грустным, на глазах появились слезы…
Макрицын был потрясен увиденным и услышанным.
– Кто они? – спросил он Семена Моисеевича.
– Вик-Арра – сестра родная, человек на троне – отец.
– А те, что отговаривают?
– Мурлыканы. Так у них родственники называются. Мужчина – дядька ее по отцу, первая женщина – жены его сестра. Остальные… Да ну их к черту, Еврухерий Николаевич! Мне совершенно не доставляет удовольствия пребывать в компании этих людей, но вы должны спасти Залпа, поэтому терплю.
Илл-Анна, а следом за ней и Залп поочередно исчезли. Сестра вновь превратилась в статую – застывшее лицо казалось милым и благородным. Затем цвета начали сходить на нет, и вскоре остались лишь белые очертания в окружении усиливающегося желтого свечения.
– Почему она светится? – спросил Макрицын.
– Косынку сняла, против веры пошла, – объяснил космополит.
