Я приблизился к пианино, открыл крышку, положил руки на клавиши, сделал глубокий вздох и взял первый аккорд. И мне вдруг стало удивительно спокойно. Как бывало тысячу раз, когда я садился за инструмент. Когда какое-то необъяснимое чувство поглощало меня целиком. И одиночество отступало. Казалось, навсегда. Разве может быть одиноким человек, у которого есть музыка, настоящая музыка, вобравшая в себя судьбы многих поколений, заявляющая о себе на всех языках мира и всегда говорящая на одном. Музыка, уносящаяся, расплывающаяся по всей Вселенной и принадлежащая лишь одной Земле. Музыка, не знающая оружия и кровопролитий. И всегда сама являющаяся оружием. И побеждающая в любой войне. Музыка… В которую много раз стреляли. И которая всегда вновь и вновь возрождалась из пепла. Единственное бессмертие, которое невозможно убить, сжечь и предать забвению. Потому что это душа… И я, в который раз садясь за рояль, чувствовал себя счастливым. И разве могло быть иначе. Ведь со мной была рядом музыка.
– Ничего себе, – удивился Котька. – Вы умеете играть.
– Почему ты удивлен? И почему решил, что я непременно бомж?
Котька смутился и ненароком взглянул на мои рваные кеды.
– Тем более, нечему удивляться, – ответил я на его мимолетный взгляд. – Или ты знаешь других музыкантов?
– Знаю, – почему-то вздохнул Котька. – Но уже не знаю, настоящие ли они… Ну, как клоуны… Но ты прав, мне кажется, я уже начинаю понимать…
Павел удивился не меньше Котьки, увидев меня за роялем, даже присвистнув. И тут же по деловому заявил.
– А вот это – приятная неожиданность. Наконец-то я смогу быть спокойным за Котика. А то он давно не в ладах с музыкальной грамотой. Сколько учителей не приглашали – все впустую. Так толком и не научился играть.
– Почему вы уверены, что от меня будет много толка?
Павел рассмеялся.
– Я ни в чем не уверен. Просто мне очень уж хочется вас отблагодарить.
Я попытался сделать протестующий жест, но он тут же его пресек. И поспешно добавил.
– К тому же, я понял, что вы нашли общий язык с моим сыном. Что уже большая редкость. У него почти нет друзей. Вы, кстати, давно занимаетесь музыкой?
Не знаю почему, но мне ужасно не хотелось говорить с ним о музыке. Она была настолько личной, сокровенной, что казалось любой разговор, тем более такой дежурный и вынужденный, будет и фальшью, и маленьким предательством. Поэтому я ответил кратко. Только то, что необходимо знать работодателю.
– У меня консерваторское образование. Диплом предъявлю позднее, если понадобится.
– Ну зачем так официально! Я буду счастлив, если вы чему-нибудь научите моего оболтуса.
Павел все время пытался разрядить обстановку, но у него плохо получалось. К тому же он нервно поглядывал на часы, явно думая о другом.
– Я буду не менее счастлив, – вежливо ответил я.
Как бы сухо и сдержанно это не прозвучало, но я, действительно, был счастлив. Поначалу даже мне трудно было осознать такую удачу, внезапно свалившуюся на меня. Меньше всего в жизни я рассчитывал получить хорошую работу в ближайшее время и меньше всего в жизни ожидал, что когда-нибудь буду учителем. Тем более, что это куда лучше халтуры в ночных клубах среди криминальных рож и пьяной похабщины. Каждый вечер наблюдать зажравшихся толстосумов, соривших деньгами, было выше моих сил. Правда, некоторые после подобных пирушек не просыпались, отчитываясь уже на небесах за неправедные доходы. А некоторых я встречал по утрам в церкви, с опухшим лицом и дрожащими руками. Они держали свечу перед алтарем и что-то шептали пересохшими от жажды губами. А потом отстегивали кругленькую сумму для Боженьки и вечером вновь пировали с очищенной совестью. Именно после таких встреч я стал все реже бывать в церкви.
– Так вы может нам сыграете что-нибудь? – машинально попросил Павел, в очередной раз взглянув на часы.
Моя игра на пианино была ему так же нужна, как козлу само пианино. Слушать он ничего не собирался. Но выбора у меня не было, поскольку предстоял экзамен. И я механически отыграл парочку виртуозных этюдов Черни. Я давно заметил, чтобы произвести впечатление на непрофессионала, нужно начинать непременно с этюдов. Бешеная скорость, ловкое движение пальцев, резкий переход от форте к пиано… В общем, демонстрация обыкновенной техники, которой владеет любой музыкант, покоряет всегда. Так что я особенно не старался и умудрился даже сфальшивить в одном месте.
– Ну как? – я повернулся к Павлу, уже заранее зная ответ.
– Неплохо, – ответил он, словно что-то соображал в музыке. И после неловкой паузы, как бы невзначай, заметил. – Вот только в одном месте вместо соль диез нужно было сыграть фа бемоль. Впрочем, возможно, такая маленькая неточность мне просто почудилась.
Он сразил меня наповал. Этот напыщенный индюк, без конца размышляющий о торговых операциях, что-либо кумекает в музыке?! Такого просто не может быть! И надо же было мне так опростоволоситься.
– В таком случае не понимаю, – я уже приобрел дар речи и спокойно спросил, – зачем вам нужен учитель музыки? Вы не меньше моего разбираетесь в ней.
– Ну, во первых, чтобы учить сына, нужен такой пустячок, как время. У меня же его просто нет. Во-вторых… Во-вторых, я гораздо меньше вашего разбираюсь, поверьте. У меня нет ни консерваторского образования, ни какого другого. Разве что полный курс музыкальной школы, которую я просто ненавидел. И этюд Черни… Это чистая случайность. Я играл его на выпускном экзамене. И настолько вызубрил, насколько и ненавидел. Так что запомнил на всю жизнь. Даже если и захочу забыть – не смогу, как видите. Да и не так часто приходится блеснуть знаниями.
– Все-таки заметить такой промах, – я все еще сомневался.
– Не берите близко к сердцу. Мне нужен не просто учитель. Мне надо, чтобы мой сын принял этого учителя. Это гораздо важнее, чем перепутанные бемоли и диезы. К тому же есть надежда, что Котик полюбит музыку. У него к ней довольно скептическое отношение.
– Зачем? – я пожал плечами. – Заставлять сына заниматься, учитывая, что вы сами прошли через все это. Не самая приятная вещь, когда тебя заставляют заниматься тем, что ты ненавидишь.
– Вот именно потому, что сам прошел, я и хочу, чтобы Котик научился играть. Поверьте, не самое плохое в жизни знать вещи, которые могут и не пригодиться. Уровень образования!..
Он в который раз взглянул на часы. Наверное, нервничал, что его жены все еще нет.
– Ну, да ладно, – слишком весело и слишком громко предложил Павел. – Бог с ней (я так и не понял, с музыкой или женой). Мы сейчас хлопнем по рюмочке и обсудим вашу новую работенку. Идет?
Я с радостью согласился. В животе давно уже урчало, а от жары, которая даже к вечеру не спадала, ужасно хотелось пить.
Вскоре мы сидели в громадной кухне. Простая мебель из лозы. Большой круглый стол, покрытый льняной клетчатой скатертью. Такие же льняные клетчатые занавески. Большое окно выходило прямо в сад, густо засаженный деревьями и цветущими кустами. Я давно не чувствовал себя так хорошо, почти по-домашнему. После выпитой бутылки красного вина (именно оно, по мнению Павла, лучше всего утоляло жажду) я наконец-то смог расслабиться. И мрачные мысли, и чувство неуверенности впервые за долгое время оставили меня. Я невнимательно слушал Павла, продолжающего без умолку рассказывать об успехах своей фирмы, где он был хозяином и президентом, о его грандиозных планах, о будущем его сына. Я просто кивал и все время смотрел за окно, прислушиваясь к шепоту листьев, щебету птиц и дыханию легкого ветерка. И громкий, уверенный, почти настойчивый голос Павла только мешал мне.
– Ну, так вот, мне осталось какой-то месяц тянуть эту лямку, сам понимаешь, Кира, я непременно должен сделать все, чтобы сделка состоялась. И только тогда, через какой-нибудь жалкий месячишко мы всей семьей укатим на Средиземное море, к пальмам, кокосам и обезьянам, – хохотнул он. – Терпеть не могу обезьян. В жизни не поверю, что мы от них произошли. Хотя… Если по секрету, так было бы лучше. Понимаешь, как-то реальнее, ну, что ли обоснованнее. Конечно, сейчас такое говорить не принято, да я и регулярно посещаю церковь… У меня даже есть знакомый батюшка, к нему постоянно на исповедь похаживаю. И всем, чем могу, материально помогаю божьему делу… Но если честно… Знаешь, многие со мной согласятся, хотя немногие признаются… Но как-то с обезьянами было бы проще. Ну, эволюция. Ну, совершенствование. Ну, развитие разума. Это понятно. И, если честно, не так страшно. А остальное… Если только задумаешься. Ужас… Если за все нужно платить. Обезьянам платить ничего не нужно. Я даже согласен, чтобы они были моими родственниками. Дальними. А тут… Все-таки, думаю, Дарвин был не такой уж дурак. Он на какое-то время предоставил человеку внутреннюю свободу и дал возможность забыть о страхе. Дал возможность понять: все, что мы делаем в жизни – всего лишь результат наших усилий и не более. Призывал человека совершенствоваться по своей воле, что ли. Но ничего не получилось. По своей воле совершенствоваться никто не хочет. К совершенству человека может привести только страх. Вот почему сейчас все побежали в церковь.
