Коля присмирел и протянул мне фотокопию.
– Алексей Дмитриевич, может, я сам?
– Не справишься ты! Хотя именно тебе с руки говорить с ним. Вы ведь одногодки? Послевоенные мальчики?
– Это так.
– Ладно, – смилостивился я. – Пойдем вместе. Поучишься.
Наш агент «Гендель», служивший в городской полиции инспектором уголовного розыска, пригласил «Ленца» в отдел виз и регистраций, придравшись к мелкой погрешности, допущенной иностранцем при оформлении пребывания в ГДР.
«Ленц» оказался высоким крепким парнем весьма независимого и, я бы даже сказал, ершистого вида. Чтобы он сразу не послал нас к чертовой бабушке, мне пришлось с места в карьер объявить ему, что речь пойдет о завещании его отца.
– О духовном завещании, – уточнил я, когда он сел. – Ваш отец не рассказывал вам о годах, проведенных в русском плену?
– Конечно, рассказывал. Должен заметить, что он никогда не говорил плохо о России и русских.
– Думаю, что у него не могло быть оснований для высказываний подобного рода. Не упоминал ли он о городке Армавире на Северном Кавказе?
– Упоминал. Там отец учился в антифашистской школе, там у него был роман с русской поварихой и там ему вырезали аппендицит.
Про аппендицит я ничего не знал, но уверенно стал развивать предложенную тему.
– Это была нелегкая операция. Запущенная болезнь на грани перитонита. Наши врачи буквально вытащили его из могилы.
– Откуда вам известны такие подробности?
– Из досье вашего отца.
Он удивленно поднял брови. И тут я положил перед ним подписку покойного Вебера. Подобные документы обычно производят впечатление разорвавшейся бомбы. Не давая «Ленцу» опомниться, я продолжал:
– Когда ваш отец вернулся из плена, он был беден, как церковная мышь. Мы помогли ему открыть адвокатское бюро и помогали в дальнейшем, когда ему приходилось туго. Его заслуги перед советской разведкой трудно переоценить. Под скромной личиной провинциального адвоката скрывался гений разведки. Многие крупнейшие скандалы века связаны с его именем, но об этом никто никогда не узнает. Тридцать лет мы рука об руку боролись вместе против фашизма и милитаризма, охраняя мир на земле, но только когда его не стало, мы почувствовали всю невосполнимость утраты. Мы низко склоняем головы перед его памятью.
– Вы хорошо знали отца? – спросил «Ленц», поднося платок к глазам.
– Когда я говорю «мы», то имею в виду не себя, а нашу очень солидную и всемирно известную фирму.
– Вы говорили о каком-то завещании.
– Разве отец ничего не успел сказать вам об этом? Мы ему позволили, потому что давно знаем вас как человека, которому можно доверить любую тайну.
– Он ничего не говорил мне.
– Значит, не успел. На последней встрече с нами он сказал, что после смерти его место в наших рядах займете вы.
«Ленц» помолчал с минуту, опустив голову, потом спросил:
– Я должен написать такое же обязательство?
– Да, – ответил я и начал диктовать ему подписку о сотрудничестве.
Когда мы с Колей возвращались на службу, мой юный коллега поинтересовался:
– Алексей Дмитриевич, если бы у вас был сын, вы порекомендовали бы ему пойти в разведку?
– Ни в коем случае, – ответил я. – Оперативные сотрудники разведки мало живут. Их средний возраст сорок семь лет.
– Это единственная причина?
– Единственная.
Коля стушевался и на всем пути до комендатуры не проронил более ни слова.
Оперативные сотрудники спецслужб очень любят направлять запросы в различные инстанции, однако чужих запросов исполнять не любят, ибо исполнение запросов, порой совершенно рутинных, отвлекает от работы с агентурой и ведения дел. Получив запрос, любой опер, прежде всего, стремится сбагрить его кому-то из сослуживцев, а уж если это никак не выходит, чертыхаясь, принимает злополучную бумажку в свое производство.
Мне не удалось сбагрить запрос в отношении Ведерникова, и я, ругаясь, расписался в его получении. Пришел на свое рабочее место, бросил раздраженный взгляд на замшелую от времен и эпох черепичную крышу бывшей офицерской столовки бывшего военно-инженерного училища, крышу, изрядно намозолившую глаза, несмотря на то, что именно под ней была подписана капитуляция Германии, – и стал читать шифровку. Из документа следовало, что некий Ведерников Борис Семенович, 1910 года рождения, пенсионер, обивает пороги военкоматов большого русского города и требует присвоения ему звания Героя Советского Союза на том основании, что он в годы войны якобы возглавлял движение Сопротивления в крупнейших концентрационных лагерях на территории Германии. В Ризентале руководил восстанием заключенных, которые разоружили охрану и удерживали лагерь до подхода наших войск. Попав в окружение в 1942 году, он, будучи политруком, воспользовался документами убитого бойца Красной Армии Кудрявцева Николая Ивановича и в плену находился под этой фамилией. Центр просил подтвердить или опровергнуть эти сведения, прибегнув к помощи немцев, которым в свое время были переданы архивы службы безопасности рейха и СС.
Надо сказать, что сотрудники ведомства Кальтенбруннера к моменту штурма их цитадели, соседствовавшей с рейхстагом, успели многое из своих архивов эвакуировать на Запад, а многое сожгли, так что рассчитывать на быстрый и легкий успех не приходилось.
Немцы оказали мне посильную помощь. Они выложили несколько десятков томов с различными материалами по кацетам, где имелись и списки участников Сопротивления. Я работал по вечерам и к исходу третьего вечера раскопал двух Кудрявцевых. Против одного из них была карандашом поставлена галочка. Подобными галочками были помечены некоторые фамилии в каждом списке. Я на всякий случай выписал всех помеченных в свой блокнот и спросил у старичка-архивариуса, что могли означать эти птички.
– Кто ж его знает, – ответил архивариус. – Может, это были руководители групп, а может, осведомители гестапо. Какая теперь разница? Все они стали дымом крематориев.
– Осведомители-то, положим, не стали, – проворчал я. – Ну что ж, и на том спасибо. Возьмите ваши фолианты. Еще раз благодарю за оказанную поддержку.
– А знаете что, – вспомнил вдруг старичок. – Тут у нас живет один фрукт. Служил в гестапо, занимался, между прочим, кацетами, а потом сам угодил в ваш Гулаг. Отмотал огромный срок и строит теперь социализм в новой Германии. Хотите поговорить с ним?
– Конечно, хочу!
Он поковырялся в каких-то бумагах и выудил из них нужный адрес.
На следующее утро я отправился в деревушку Ленин, спрятавшуюся в грибных лесах у самого Потсдама. Ленин читается с ударением на последнем слоге и не имеет никакого отношения к вождю мирового пролетариата. Тут произрастают самые большие и красивые во всей Германии тыквы. Желтые, розовые, голубые, оранжевые, зеленые, полосатые, они покоятся на крышах, свисают со стен и заборов, поддерживаемые деревянными подпорками, горделиво возлежат на огородных грядках и надменно возвышаются над цветами палисадников. Среди этих тыкв и коротал свой век бывший хауптштурмфюрер, а по-нашему капитан СС Бруно Кнайзель. Вопреки моим ожиданиям, этот неприметный человек предпенсионного возраста принял меня весьма радушно.
– Очень рад, очень рад! Я десять лет помогал в Сибири советским чекистам. Мы вместе разоблачили немало врагов мира и социализма из числа бывших нацистов.
– Вы были нашим агентом?
– Да. Хотите пива? Или может быть
чего-нибудь покрепче?
– Спасибо. Я за рулем. Но от бутылки минеральной воды не отказался бы.
Мы уселись в саду под старой яблоней. Кнайзель налил себе пива, а мне плеснул минералки.
– Ну и что же привело вас ко мне? – спросил он на чистейшем русском языке и тут же рассмеялся, прочитав удивление на моем лице. – Я из фольксдойчей. Меня взяли в гестапо из-за того, что я владел русским. Знаете, иногда в нашей работе лучше без переводчика. А ведь мне приходилось иметь дело преимущественно с военнопленными.
– Вы обслуживали концлагеря?
– Да.
– Меня интересуют сведения о деятельности антифашистов-подпольщиков в кацетах.
– Группы Сопротивления? Разумеется, они возникали повсеместно, однако мы успешно противостояли им.
– Каким образом?
– Путем внедрения в эти группы агентуры.
– Этой агентурой руководили вы?
– Я работал с наиболее ценными источниками.
– Назовите их.
– «Лилиенштайн», «Клюге», «Краус», «Вальтер», «Марианна».
– И кто же был самым удачливым?
– Несомненно, «Краус». Талантливейший актер! А как он говорил! Когда «Краус» появлялся в бараке, послушать его сползались даже полуживые из самых дальних углов! Он быстро создавал группу, сдавал ее нам, и мы тут же переводили его в другой лагерь, но уже под новой фамилией. Таким способом мы быстро избавлялись от наиболее активных.
– Какова судьба этих наиболее активных?
Кнайзель развел руками.
– Вы же взрослый человек!
