Он взмахнул полной рукой в сторону длинной и беспорядочной улицы, усеянной частными лавками.
– Нет, не обессудь, к тебе потом зайду, Хабибула, – улыбнулся ему Шамиль, – сейчас, клянусь, не могу.
– Когда сможешь? Я же скоро опять в кутан поеду, – бодро ответил спутник, расправляя дешевую рубашку на большом животе.
– Завтра, может, зайду, – неопределенно пообещал Шамиль, оглядываясь на сигналящие автомобили.
– Ждать буду! – радостно закричал Хабибула, подавая ему руку. – Давай ха тогда.
И пошел, слегка припрыгивая в дырявых сандалиях. Шамиль повернул в другую сторону вместе с толпой.
– Ле, что там? – спросил он у одного юнца, пробегавшего мимо.
– Движуха какая-то, отвечаю, – бросил тот на бегу, зыркнув глазом, и тут же растворился в гурьбе.
В кармане у Шамиля заиграл дагестанский гимн, он жадно прижал трубку к уху:
– Салам алейкум, дядя Алихан!
– Ваалейкум салам, Шамиль, – голос дяди Алихана звучал глухо и неуверенно. – Я твои звонки видел, не мог отвечать, тут в министерстве собрание. Ты про это, про вал этот слышал уже?
– Да, в газете обсуждали.
– Правда, говорят… – дядя Алихан тяжело подышал в трубку. – Сейчас будем решать… там еще сепаратисты вроде из-за этого собираются.
– У Кумыкского театра? – спросил Шамиль, глядя, как молодые люди плавно стекаются к площади у замысловатого полукруглого здания.
– Не знаю. Ты где сейчас?
– Я здесь тоже.
– Там особо не стой, и, короче, мы сами не знаем еще, сейчас будем этот вопрос прояснять. Фарид из правительства же есть…
Голос дяди Алихана внезапно прервался. Поняв, что связь исчезла, Шамиль спрятал мобильник и оглянулся.
Площадь пестрела разноцветными спинами собравшихся. Футболки стекались из боковых улиц, окрашивая пространство в неясный, меняющийся оттенок. Встав на цыпочки, Шамиль разглядел забитый людьми театральный подъезд и фигуру с мегафоном. О чем говорили эти люди, он не понимал, но все дальше и дальше ввинчивался в толпу. Привыкнув к кумыкской речи, он стал различать отдельные словечки и крики одобрения, вырывавшиеся из толпы:
– Тюз! Тюз!{Верно (кумык.).}
Наконец слово взял усатый взрослый мужчина, предложивший говорить на русском.
– Азиз елдашлар!{Дорогие товарищи (кумык.).} До нас тут доносятся слухи, что собираются делать новое правительство. Как так? Почему? Эти хакимы{Управители (араб.).} закрылись у себя в правительстве и решили: кумыки спокойные, кумыки все терпят, их можно убрать из власти…
Толпа загудела.
– Раньше как было? Первые места аварцы-даргинцы держали, а третье место в республике нам давали. Мы на это третье место соглашались всегда. А теперь что хотят? Все поменять хотят! На нашей земле мы всегда с русскими жили вот так, – усатый сжал ладони в замок, – в мире! Пришли горцы, и что получилось? Русские ушли…
В первых рядах послышались невнятные крики. Единственное, что уцепил Шамиль, было слово «Вал».
Усатый замотал головой:
– Не знаю, ничего не знаю! Ничего не говорят! Один день слышу: «есть Вал», другой день слышу: «нету Вала». Одно знаю: вот такая чехарда у них, – усатый беспорядочно засучил руками. – Хотят быстро-быстро все без народа поделить.
Толпа опять заныла и задвигалась. Мегафон захватил новый оратор, завернутый в зеленое полотнище с огромной черной надписью «Тенглик»{Равенство (кумык.).}.
– Нас пытаются выдавить на вторые роли! А кто первый с Россией мир заключил? Кумыки. Кто больше всех страдал в годы Гражданской войны? Кумыки. Кто в Дагестане отдал больше всего своих сыновей в Великую Отечественную войну? Кумыки. Кто первый поднимал сельское хозяйство? Кумыки. А что сейчас мы имеем? У нас забрали наши исконные исторические земли. Мы потеряли почти все свои угодья! На базарах есть хоть один кумык? Нет. Видите наши народные промыслы? Нет. Мы на это глаза закрыли, потому что мы – мудрый народ. Но дальше терпеть тоже нельзя, слушай! Пора…
Площадь загудела, почему-то послышались крики «Аллау акбар!».
– Пора освободить равнинные районы от узурпаторов, пора наладить союз с нашими братьями-тюрками! – гремел оратор. – Да здравствует Кумыкская республика!
Шамиль оглянулся. Площадь как будто на миг затихла, но тотчас оживилась и заскандировала:
– Къумукъстан! Къумукъстан!{Кумыкия (кумык.).}
Тем временем на ступени театрального крыльца взошел аккуратный человек с белой полукруглой бородой. Он подождал, пока крики замолкнут, и, произнеся неясные Шамилю приветствия, стал говорить сочным внушительным голосом, изредка заглядывая в бумажку:
– Вот тут говорили: Москва нам давала места, шамхалы Тарковские с Москвой дружили… Давайте лучше вспомним, что такое Москва? Что такое русы? Русы – это варяги, а варяги – это тюрки-кыпчаки. Это тюрки вместе с Атиллой привезли в Скандинавию письменность, плуг, металлообработку. Это тюрки дали Руси алфавит. Кирилл и Мефодий были нашими кровными братьями, которые переделали древние тюркские руны в европейские буквы и придумали глаголицу, где было сорок звуков – как раз сколько нужно для нашего языка. А христианство? Патриарший престол Восточной церкви еще с четвертого века находился в Дербенте, и там тюркские священнослужители рукополагали грузинских, албанских, сирийских, коптских, византийских священников! Дешт-и-Кипчак – самая большая средневековая страна, располагавшаяся на территории всей России. Русские правители и дворяне были тюрками и говорили на своем родном языке. «Баня» – знаете что такое? «Бу-ана!», «парная». «Щи да каша – пища наша» – это кто так говорил? Степняки. Щи – это наше ачи, «кислый», каша – это от нашего кашык, «ложка». То, что едят ложкой. Киев – означает город зятя, это древний город тюркского каганата Украина. Почему в Украине сине-желтый флаг? Это хазарский флаг. «Хохол» в переводе с тюркского – это «сын неба». Несколько веков царили тюрки в Киеве, а потом нагрянули славяне в звериных шкурах, и древнее государство распалось. Теперь наши курганы уничтожены, наша степь распахана, наши кладбища снесены. Но не будем терять надежду! Возьмем сине-желтый хазарский флаг, добавим зеленый исламский цвет, получим новый флаг свободной Кыпчакской Степи!
В толпе радостно заголосили, послышались призывы: «К Правительству! К Правительству!» Толпа колыхнулась и двинулась в сторону главной площади под возбужденный рев мегафона. Шамиля радостно подталкивали в спину и что-то кричали по-кумыкски. Он отступил к высоким парапетам, примыкавшим к пивному бару «Каспий», и стал протискиваться в противоположную сторону, к морю. Его несколько раз омыло людской волной, прижало к какой-то каменной тумбе, а потом выбросило на ступени, ведущие к набережной.
Проблуждав в задумчивости вокруг высохших клумб и голубых елей и несколько раз миновав один и тот же поворот, Шамиль снова заприметил желтую цистерну с квасом и приблизился, чтобы купить стаканчик.
– Что там за маджлис? – спросила его скучающая и небрежно причесанная продавщица, кивая в сторону Кумыкского театра.
– Ходят хабары{Разговоры, молва (араб.).}, – ответил Шамиль, – что нас от России отделяют. Теперь кумыки тоже засуетились, родные земли хотят вернуть.
– Ма! – воскликнула продавщица, недоверчиво приподнимая выщипанную бровь.
– Этим равнинным мало, что Союз развалили, – послышался прокуренный голос.
Шамиль обернулся и увидел двоих пожилых мужчин в белых панамах. Тот, которому, по-видимому, принадлежал голос, медленно развернул клетчатый носовой платок и принялся промокать им потное лицо. Второй тряхнул деревянной коробкой с нардами и заказал у продавщицы две порции квасу.
– Наши кумыки, – продолжал первый, – с балкарцами хотят объединяться, а балкарцев кто отпустит? Ногайцы тоже не будут с кумыками дружить, ногайцам сперва самим нужно с землей разобраться.
– Ва, зачем? – продолжала удивляться непонятливая продавщица, орудуя золотистым краном.
Мужчина кончил вытирать лицо и неожиданно рассмеялся.
– Я тоже спрашиваю: зачем?
Засовывая коробку с нардами под мышку и хватая полные стаканчики обеими ладонями, второй зарычал:
– Нам надо кр-р-репкую власть, как при Сталине, кр-р-репкую!
Оба оглянулись на Шамиля, стоявшего в стороне со своим стаканом, и Шамиль поспешил удалиться. Беседовать о кумыко-ногайских степях сейчас не хотелось. Он решил немедленно отправиться домой и там собраться с мыслями.
Ася сбегала к Хабибуле, купила у его жены пару банок пахучих сливок, которые дня через два загустеют в сметану, и поспешила домой, чтобы оттуда наконец-то отправиться с поручением к тете Патимат, маме Шамиля. Родня считала тетю чопорной, но Ася с детства любила ее за особый запах, исходящий из ее обитых медными лентами сундуков. Банки перестукивались в пакете, руки затекали, а в голове крутились ничего не значащие обрывки из песен, рекламных роликов и странная фраза «ослиная соль». Ася очнулась только тогда, когда человек, сидевший на крыше частного домика и приколачивавший шифер, рассмеялся ей вслед:
