– Фу ты ну ты! Ева, ты меня извини, но ты просто дура набитая!
– Ха-ха-ха!
– На кой чёрт травить себя этим дерьмом в таком нежном возрасте? У тебя вся жизнь впереди, – меня начинает тошнить от её рассказов, а она смеётся:
– Это у мужиков всё лучшее впереди, а у баб – сзади. Так мой фазер говорил.
– Ну, а что он ещё тебе говорил?
– Да это он не мне говорил, это он вообще говорил. Мои предки со мной так особо и не разговаривали: пожрала и иди в свою комнату… Да нет, я больше не буду ширяться: не понравилось. Хотя Соньке очень понравилось, потому что у неё таких мерзких глюков не было, а только чудные видения. А меня так глючило, наверно потому, что мазер любила фильмы ужасов про гигантских насекомых смотреть. Фазер на работу или по бабам уедет, а она весь день лежит перед ящиком и смотрит, смотрит, смотрит фильмы американские про всяких глистов размером со слона. Вот у меня, наверно, это в голове и отложилось. Она любила фильм один смотреть, там люди превращались в гигантских тараканов. У главной героини жених превратился в таракана, а она отказалась с ним трахаться. Так он её изнасиловал прямо в своём тараканьем обличии. Так классно! Мазер моя прямо в восторге была, всё твердила: «Вот меня бы кто так». А ты не смотришь такие фильмы? Сейчас, по-моему, других-то и не показывают, хотя я уж телек давно не смотрела. Теперь даже наши дураки научились такие фильмы снимать.
– Да уж, мастерство растёт прямо на глазах у изумлённой публики.
– Вот о чём я скучаю, так по телеку! А ты ширялась когда-нибудь?
– Не-а.
– А чё?
– Ну, может же у меня быть хоть какой-то недостаток, – я ловлю себя на мысли, что в наш «продвинутый» век тотальной раскрепощённости и терпимости к нетерпимому приходится как бы оправдываться за то, что не пичкаешь себя всякой дрянью.
– Надо всё в жизни попробовать.
– Это опять не твои слова, Ева. Это опять что-то из рекламы. Ну, а ещё что ты любишь?
– Money, баксы.
– А из людей тебе кто нравится?
– Ева Браун. Сам Фюрер называл её идеалом арийской женщины, чьё призвание – служение мужчине-воину. Она так эффектно умерла! Я тоже так хочу…
– И тебе её не жалко? Несчастная ведь баба, умерла молодой в разгромленной стране. Чего ж хорошего?
– Странно, но почему-то её совсем не жалко. Мне из всех людей больше всего было жалко ту бабку, у которой мы с Сонькой и Тёмкой жили. Она была какая-то… настоящая, что ли. Я даже не знала, что такие настоящие люди могут быть. Вот моя мазер придуманная от и до: всё у неё откуда-то слизано, позаимствовано, все ужимки, повадки. Всё до последнего волоска взято то из журнала какого-то, то из фильма, то из шоу! А своего ничего нет. И фазер такой же, и его тёлки все до одной. А эта бабка была такая, какая есть, и ничего про себя не выдумывала. И это так здорово: быть настоящей, хотя… Почему же она была такая бедная? Такая добрая была, хорошая, хотя мы ей и чужие совсем. В Бога верила, но не так, как все сейчас верят для показухи, для прикола или от скуки, а по-настоящему, – и тут у Евы лицо становится хмурым и непроницаемым: – А я в Бога не верю. Нет никакого Бога! Если бы он был, то обязательно помог бы этой бабке. Она же хорошая была, очень хорошая! Самая лучшая из всех людей, каких я знаю. Вот если бы у меня такая бабушка была… Бог сделал её нищей и больной за её доброту, а хорошо живут только злые и грязные люди. И чем поганей они себя ведут, тем лучшая жизнь им достаётся. Не знаю, как в других странах, но в ЭТОЙ – именно так. Или это Бог у нас какой-то другой?.. Ты не представляешь себе, какие крокодилы на «мерсах» разъезжают, а старуха эта даже пешком до Питера ходила, потому что денег не было у неё. Рано утром выйдет, к ночи дойдёт, на вокзале переночует и идёт к Кузнечному рынку цветочки и редиску продавать. У неё в доме все стены были какими-то бумажками увешаны, какими-то грамотами и похвальными листами за победы в соци… социальных соревнованиях.
– Социалистических.
– Ну да, со-ци-а-лис-тических. Я её спрашиваю: «Бабушка, а что это за бумажки?». А она говорит, что этот не бумажки, а награды от Советской власти за её добросовестный труд. Я говорю, что же это за труд, который оценивается такими бумажками. Она всю жизнь отработала, а ей вместо зарплаты такие бумажки выдавали. Даже мой фазер до такого не додумался пока. У Тёмки от прадеда хоть ордена остались, их продать или на что-то обменять можно, а вот эти грамоты кто сейчас купит? И ведь у многих стариков такие грамоты есть. Мы по разным заброшенным домам потом тусовались, брать нечего, а только эти грамоты на стенах… Нет, я теперь совсем не смогу дома жить.
– Как же ты дальше жить планируешь?
– Я выйду замуж за мешок с деньгами и буду жить в своё удовольствие.
– А если он не захочет?
– Кто?
– Ну этот. Мешок с деньгами.
– Да куда он денется-то! – Ева делает бровки домиком, и её лицо вновь приобретает детское выражение. – Кто его спрашивает, ваще! Мешок – он мешок и есть. Меня мазер научила, как надо действовать. Хочешь, я тебя научу?
– Валяй, подруга.
– Надо вести себя как надувная силиконовая кукла и всё. Мужик любит приключения и весёлое времяпровождение, и твоя задача – создать это для него, а то он тут же увлечётся другой. Это как кипящее молоко прозевать: чуть замешкаешься, а оно уже и убежало.
– Кто оно?
– Ну не оно, а он!
– А мужчина как должен себя вести в отношениях с женщиной?
– А он ничего не должен. Он только оценивает по достоинству потуги женщин по его завоеванию. Только мне надо скорее вырасти.
– Зачем?
– Затем, что я где-то слышала, как япошки изобрели робота-женщину, которая и всю домашнюю работу выполняет, и все желания своего хозяина, и говорит только то, что он хочет слышать, и настроение у неё всегда одно и то же – весёлое. Это они воплотили мечту мужиков, которые устали от живых женщин. Америкашки даже кино про это сняли, «Степфордские жёны» называется. Вот мне и надо успеть замуж выйти, пока все богатенькие не обзавелись такими роботами, которые их будут ублажать и развлекать по первому зову.
– Ты же сказала, что никогда не станешь кого-либо развлекать.
– Ну, это же не навсегда. Этот лох на мне женится, а я все деньги из него вытрясу и к Соньке с Тёмкой уйду. А может, и не пойду я замуж, – раздумывает вслух Ева и грызёт ногти. – Нет, лучше я к фашистам подамся, с ними как-то интереснее.
В вагон заходит ватага мальчишек. Они собирают бутылки и банки для сдачи в пункты приёма. У них уже набрано несколько мешков. Это такие же заброшенные дети, дикие, как зверята, не боятся ни сумы, ни чумы, ни тюрьмы.
– Во, это тоже наши! – обрадовалась Ева и поприветствовала мальчишек своим тонким голоском: – Привет, мужики!
– А, Евка, – заметил её самый старший мальчик лет десяти. – А Тёмка где?
– На деле.
– Мы сейчас выходим, а ты?
– Я с вами!.. Ну, пока, – говорит она мне как своей старой знакомой, словно бы прощается со мной на денёк-другой.
– Пока, – отвечаю я и поднимаю ей воротник куцего пальтишка. – Ты бы хоть шарфик себе какой сообразила, а то снег сейчас за шкирку будет сыпаться.
– Да плевать! – пищит Ева и убегает за мальчишками.
Они выходят на небольшой станции и идут по платформе. Я вижу, как они ёжатся под ударами снежного ветра, и вот уже их маленькие фигурки исчезают в кулисах бурана. Эти дети вырастут, выживут, хотя и не все, но те, кто останется, будут сильнее и живучее своих домашних ровесников, как лесной зверь, привыкший спать на снегу и добывать себе пищу, сильнее и живучее своих обленившихся сородичей из зоопарка. И когда-нибудь они, возможно, постучат в наши окна, захотят заставить нас воспринимать их всерьёз.
В вагоне осталось пять человек: скоро конечная остановка. Моя остановка. Ещё три станции, и я дома. Надо будет купить в магазине у вокзала чего-нибудь к чаю… Я вдруг ощущаю, что карман мой, где лежал кошелёк, подозрительно лёгкий. Так и есть! Эта тёзка жён великих вождей свистнула у меня кошелёк! «А ты-то, дура великовозрастная, пошла плести младенцу чего-то про генералиссимуса Суворова!» – ругаю я себя, но в тот же момент мне становится жалко Еву: она-то, дурёха, думает, что отхватила большой куш, а в кошельке всего сто рублей и гарантийный талон на ремонт утюга…
Я ставлю в главу прихода своей воображаемой бухгалтерской ведомости законный жирный плюс напротив плаксивого: «А зарплату-то опять не выдали». То-то было бы славно, если бы этот ребёнок, беспристрастно сортирующий людей на недочеловеков и сверхлюдей, рассказывающий тебе, взрослой тётке, как надо окрутить богатого мужика, стащил бы всю твою зарплату! Ах, Ева-Ева, мать всех людей и мужчин в том числе… Это я, когда билет вытаскивала, сунула кошелёк в карман. А билет-то, билет тоже тю-тю… Но он через пару дней кончается, так что ещё один плюс тебе обеспечен – сплошные плюсы, а не жизнь! Хотя, опасные наступают времена, когда каждый карманный воришка, недоучившийся в детском саду с английским уклоном, станет провозглашать себя сверхчеловеком.
