Ознакомительная версия.
– Ну что, девчонки? Официальная часть закончена. Неофициальная – чуть позже. Работаем?…
* * *
Алиса, сходившая живой ногой на КТГ, вернулась в палату радостная, но растерянная:
– А меня выписывают! Сказали, дома дохаживать! Я мужу сказала, пусть сейчас и приезжает.
Начала собирать вещи в пакетик – рубашку из-под подушки, домашнее полотенце со спинки кровати… Потом остановилась, обернувшись к Насте. Села к ней на кровать:
– Я так рада, что вы с Денисом помирились. И что с тобой познакомилась, рада. Увидимся же еще, да?
Настя кивнула:
– Да у нас с тобой одна детская поликлиника будет – первая, на Золотой горке.
И обе дружно расплевались:
– Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! – и уж потом засмеялись.
Мила смотрела на девчонок с улыбкой…
* * *
Саша Сосновский стоял возле стола завотделением, а тот делил мимозу на веточки. Формировал трогательные букеты, а в кабинете пахло весной.
– Владимир Николаевич, ну, вы потратились! – вдруг дошло до Саши. – Я тоже кое-что принес, но вы просто… Дед Мороз какой-то. По фамилии Рокфеллер…
Бобровский глянул иронично на Сашу:
– Я по фамилии Ротвейлер. Но не сегодня. Ты бы хоть стихи написал, пиит. Как девчонок обрадовал бы, а?
Сосновский отказался гордо, даже с вызовом:
– Я не могу всем! Я только одной могу.
Завотделением исподлобья глянул на Сашу:
– А всем сразу, что – жалко? Или слабо?
– А всем сразу… я конфеты принес, – отбился тот.
– Ну, так неси свои конфеты! – скомандовал Бобровский. – Стол-то у меня будем накрывать.
Сосновский метнулся к выходу:
– Ну, сейчас схожу…
* * *
В коридоре было тихо: мамочки сходили на обед, лежали по палатам, многие спали. «Мамочка спит, а срок подходит» – как в армии…
Возле Таниного поста сидела усталая Прокофьевна и с видимым удовольствием мазала руки дорогим кремом – Таниным подарком:
– А пахнет как… Хоть ешь его… На руки-то изводить жалко.
Таня улыбнулась:
– Не жалейте, Прокофьевна… Я всегда такой беру. Он называется «Земляника со сливками», по-французски только…
И Таня продолжила что-то писать, старательно склонившись над столом.
По коридору бесшумно, как ниндзя, крался Бобровский, спрятав руки с большим пакетом за спиной. Подошел к посту.
Прокофьевна увидела его первая, расплылась в улыбке:
– Владимир Николаевич, а вы что же это, с инспекцией? Докладываю: все чисто, у нас производственная пауза.
Таня робко, но с симпатией смотрела на Владимира Николаевича: уроки немецкого сильно сблизили самого главного и не самого главного медиков отделения… Тот с загадочной улыбкой произнес:
– А ну-ка, Татьяна, отгадай, в какой руке?
Татьяна, всегда готовая играть и развлекаться, улыбнулась:
– В левой!
Бобровский на секунду заглянул себе за спину и сказал внушительно:
– Думай, Таня, думай…
Таня засмеялась:
– Ну, что – тогда в правой.
Бобровский лирически заговорил, протягивая ей нарядный пакетик:
Что пожелать тебе, не знаю.
Ты только начинаешь жить.
От всей души тебе желаю
С хорошим мальчиком дружить!
Таня растянула шелковые ленточки на пакете, заглянула внутрь и заверещала от восторга: там сидел хорошенький сувенирный зайчик из «Икеи», до невозможности похожий на саму Таню – белозубый, глазастый, с нарощенными ресничками…
Бобровский прокомментировал:
– Не поверишь, еще зимой его увидел, и отойти не мог: это ж Танюшка, ее портрет!.. Елена Прокофьевна, а это – вам!
Прокофьевна, волнуясь, как девушка, заглянула в свой пакетик и тоже всплеснула руками:
– Владимир Николаевич, родной! Да вы что, мысли читаете? Откуда знаете, что мои любимые? Вот, спасибо, вот, угодили старухе!
Любопытная Таня подергала Прокофьевну за рукав:
– А что у вас там?…
А Прокофьевна, доставая и показывая Тане флакончик «Красной Москвы», открыла флакончик, намазала за ушами:
– М-мм… Как в молодость вернулась!
Бобровский полюбовался на старушку, попробовал представить, какой она была… дцать лет назад: красивая, должно быть! Опять отвернулся, порывшись в своем пакете, и сказал:
– Так… Опять выбирайте: в одной руке у меня цветочек, в другой… поцелуй.
Таня, зачем-то отерев руки о халатик, тут же выступила вперед, протягивая Владимиру Николаевичу свое нежное юное лицо:
– Меня, меня поцелуйте! Можно в губы, я без помады… Мне двадцать один год…
Бобровский, пряча улыбку, сурово сдвинул брови:
– Таня, опять думай!
Татьяна пригорюнилась… Прокофьевна, напротив, была настроена благодушно:
– А мне – уж что останется.
Бобровский вытянул обе руки вперед, в каждой держа по цветочку. Поцеловал женщин по очереди, приговаривая:
– Сначала – красоту, – и приник к Прокофьевне, – потом – молодость, – и в румяную щеку поцеловал Таню…
Как-то очень не вовремя зазвонил телефон на посту. Таня взяла трубку, нейтральным голосом проговорила:
– Патология, второй пост… Да, он здесь, – протянула трубку Бобровскому, – это вас, Владимир Николаевич!
Бобровский взял трубку, выслушал…
– Так. Да, у кого-то была такая группа. У кого? Недавно совсем был разговор… Универсальный донор, идеальный… муж! Да, Сосновский, наш новый врач. Ах, так он еще и почетный донор? Он у вас в базе данных? Замечательно. Сейчас отправлю.
Вера Михайловна в ординаторской раскладывала на своем столе «пасьянс» из бумаг на выписку.
– Так, эту девушку выписываем… А к нам… – она подняла вверх палец, – а вот это в науке называется «Теория парных случаев».
– О чем ты? Опять двойня, что ли? – спросила Наташа.
Вера отрицательно покачала головой:
– У нас только в седьмой палате свободное место, да? Ну вот, новенькую туда и положим. А ей тоже сорок лет, как Саранцевой. И тоже первые роды! Будет о чем пообщаться… – и, не глядя, набрала номер на городском телефоне: – Приемное? За Гурьевой можно присылать? Хорошо…
В этот момент в дверь ворвался, как метеор, Саша Сосновский, ничего не говоря, с грохотом бросил издалека – просто метнул – на стол большую двухэтажную коробку конфет и тут же вихрем умчался в неизвестном направлении…
Женщины переглянулись. Вера сказала:
– Торнадо! Пожар, что ли?…
Наташа взяла в руки увесистую коробку:
– А это что – нам? С 8 Марта поздравил, так надо понимать?… Без лишних слов?… Эх, учить и учить его еще Бобровскому…
* * *
Сергей Стрельцов уже собирался уходить из нового дома и перед этим обходил квартиру, придирчиво глядя на стены, потолки, открывал и закрывал кран в ванной, сливал воду в унитазе…
Перед тем как выйти, огляделся, оценил натюрморт: прямо напротив входной двери – роскошное зеркало, возле которого стояла одинокая табуретка с шампанским, виноградом трех сортов на тарелке и двумя бокалами. В трехлитровой банке рядом с зеркалом – три длинноногие алые розы…
Сергей удовлетворенно, если не сказать, самодовольно хмыкнул и вышел, закрыв дверь. Сухой щелчок – и высокое зеркало осталось ждать свою красивую хозяйку…
* * *
Бессменная Прокофьевна, благоухающая царственным запахом «Красной Москвы», привела в седьмую счастливую палату еще одну мамочку – сорокалетнюю женщину, чем-то похожую на подростка: то ли стройностью, то ли задорной стрижкой с кудлатым чубчиком, то ли мальчишеской повадкой. Животик у нее был небольшой, а одета была мамочка не в халат, а в спортивный костюм – явно с чужого плеча…
Мамочка-подросток оказалась не робкого десятка, поздоровалась громко, весело, компанейски – так, как в походе:
– Добрый день всем! Будем знакомы: я – Валентина. Мне 40 лет, у меня первая беременность.
Изложено было так верно и бодро, что Мила, всегда одобрявшая в своих студентах умение четко излагать свои мысли, совершенно искренне ответила:
– Я очень рада.
Настя с доброй улыбкой смотрела на двух взрослых теток, которых так интересно свела жизнь…
Валя, оглядывая пространство тумбочки, заявила:
– А я так просто абсолютно счастлива! Жалко, на обед опоздала, но мы сейчас… За знакомство… Кто йогурт будет со мной за компанию?
Мила отказалась за себя и за Настю:
– Спасибо. Мы пообедали недавно. А здесь ты почему, какие-то проблемы? Вроде не похоже, чтобы по «скорой» тебя привезли…
Валя отрицательно и энергично покачала головой:
– Никакой «скорой», все планово. Правда, план – мой! Как решила, так и сделала! Но, оказывается, врачи сильно не любят такие сюрпризы, когда мамке – сорок, а она на учет только на двадцатой неделе встала, от амниоцентеза категорически отказалась, да и на УЗИ не очень рвалась.
Врачи правильно рассчитали: было что обсудить мамочкам Саранцевой и Гурьевой. Мила спросила у Вали:
– А что ж ты так поздно собралась на учет? Сразу же и на сохранение отправили?
Валя улыбнулась просто, женственно:
– Да не хотела я, чтобы тревожили… его. Мою нечаянную радость!
Ознакомительная версия.
