Ознакомительная версия.
Браслет с силой рванулся назад, толстый повод лопнул, как перетянутая струна. Фильмер едва успел выскочить в коридор; как обезумевший, Браслет с размаху ударил копытами в дверь. Вершковая доска треснула посередине.
– Наверх, – приказал Фильмер подручному.
С ловкостью опытного гимнаста он вскочил на перегородку. Помощник вскарабкался следом. Увидев Фильмера на перегородке, Браслет взвился на дыбы и с оскаленными зубами ринулся на своего врага, но достать его не смог. Сильный удар между ушей повалил его на колени. Больше он не пытался защищаться. Спасаясь от жгучих ударов, он заметался по деннику, но длинные хлысты из китового уса всюду настигали его.
– Бери хлыст, лезь сюда! – приказал Фильмер Сеньке.
Не смея ослушаться, Сенька, бледный, с посиневшими губами, полез наверх. Потный, дрожащий Браслет носился по деннику. Кожа на спине и на боках вздулась толстыми рубцами. Из рассеченной кожи сочилась кровь и окрашивала пышные белые клочья пота в розовый цвет.
– Бей, чего смотришь! – крикнул Фильмер.
Сенька поднял руку, но, встретившись с обезумевшими, налитыми кровью глазами Браслета, уронил хлыст. Фильмер яростно взмахнул рукой. Браслет опустил ниже голову, ожидая удара. Через мгновение он услышал чей-то крик, но боли не почувствовал. С перегородки кувырком слетел Сенька. Через всю спину у него вздулся багровый рубец. Браслет перестал метаться. Он забился головой в угол, покорно подставляя лихорадочно дрожащее тело под равномерно падающие удары. Потом он зашатался и рухнул на пол.
Когда Фильмер в последний раз вытянул жеребца по ногам, он даже не вздрогнул. Он лежал, растянувшись на соломе и тяжело дыша, как после долгого бега. Крупные слезы скатывались по окровавленной морде на солому.
– Будет, – сказал Фильмер, выходя из денника. – Через три часа я на нем поеду. Приготовить! – приказал он, уходя из конюшни.
Браслет лежал не шевелясь.
Когда через три часа Фильмер вернулся в конюшню, он увидел, что Браслет по-прежнему лежит на полу. Опустившись на колени, Сенька осторожно снимал с него мокрой ватой засохшее мыло и кровь.
Фильмер схватил Сеньку за шиворот и выбросил из денника.
– А ну, вставай! – крикнул он Браслету.
Браслет вскочил и, весь съежившись, прижался к стене.
– Ничего, ничего, привыкай, голубчик, это только начало, – успокаивал Фильмер.
На Браслета накинули сбрую. Каждое прикосновение причиняло ему сильнейшие мучения, но он не сопротивлялся. На кругу Фильмер сразу послал Браслета врезвую.
Браслет бежал, торопливо перебирая ногами.
– Боится, бедный, – жалел Сенька, который вместе с Рыбкиным наблюдал за проездкой. – Смотри, как старается.
Браслет шел резво, но на каком-то особенном ходу. Он неуверенно перебирал передними ногами, высоко подбрасывая задние. Четкого, размеренного хода, всегда присущего ему, не было. Но Фильмер сиял, – взбесившийся жеребец был покорен. В конюшне Браслет опять заволновался и не позволил себя распрягать.
В денник его завели с трудом. Он упирался и дрожал всем телом.
* * *
До приза осталось две недели. Фильмер ежедневно сам тренировал жеребца. У Браслета болели плечи и спина, но он теперь слушался каждого движения удил. Фильмер был на седьмом небе от счастья.
Через неделю наступил день приза. Когда Сенька пришел собирать Браслета, он лежал на соломе вялый и равнодушный.
Перед призом Фильмер проминал Браслета. Сенька и Рыбкин наблюдали за работой. Мимо них вразмашку прошел Браслет. Он старательно перебирал негнувшимися, словно чужими ногами. На высоко поднятой оберчеком голове тускло мерцали два больших глаза.
На втором кругу Фильмер послал врезвую. Преодолевая боль, Браслет стал шире выбрасывать ноги. Гул голосов и музыка духового оркестра взвинчивали нервы и напрягали мускулы. Браслет оживал. Движения стали гибкими, задвигались плечи. В темных арабских глазах опять появился блеск.
– Гляди, гляди, пошел, – схватил Сенька за руку Рыбкина.
Они сидели на наезднической трибуне. Мимо них, широко выбрасывая ноги, мчался Браслет. Это шел прежний Браслет, неутомимый, горячий и послушный ипподромный боец. Каждое движение его было красиво, сильно и необходимо. Казалось, что он, наездник, качалка – это единый организм, неудержимо стремящийся вперед. Только уши жеребца нервно вздрагивали да зубы злобно закусили жесткие удила.
Поравнявшись с трибуной, упоенный успехом, Фильмер повернул Браслета и поехал к старту. Оркестр играл военный марш. Браслет шел, четко шагая в такт марша. Зазвонил колокол.
– На старт! – раздалась команда.
Этого было достаточно. Крик стартера вернул воспоминание об усталости, боли в ногах и нанесенной обиде. Не успел Фильмер дернуть вожжой, как Браслет изо всей силы ударил задними ногами в качалку. Качалка треснула и наклонилась набок. Фильмер покачнулся и шлепнулся на землю, как мешок с отрубями. Почувствовав свободу, Браслет понес к выходу. Упираясь длинными руками в землю, Фильмер пытался встать на ноги, но застонал и опрокинулся навзничь. С круга его унесли на руках. Дежурный врач определил раздробление пяточной кости.
Браслет подлетел к закрытым воротам. Десяток дюжих конюхов едва справились с ним, опутав его веревками. Сдерживаемый с двух сторон на поводах, опутанный веревками, с петлей на шее, Браслет все-таки был страшен и пугал конюхов. Накопленная обида и злость прорвались сразу. Кроткий, добродушный жеребец озверел. Он дрожал при каждом прикосновении и, как собака, лязгал зубами. Кто-то догадался сунуть ему толстую палку. Браслет яростно впился в нее зубами и начал дробить на щепки. У дверей конюшни он уперся ногами и забился в судороге.
– Не бойся, иди, иди, милок, – уговаривал его Рыбкин.
Браслет бил задом, дрожал, хрипел и бросался на людей. Потом вдруг неожиданно сам рванулся вперед и влетел в конюшню, опрокидывая конюхов. Через порог в денник он перепрыгнул, как через высокий барьер, и, став задом ко входу, приготовился к защите.
– Надо дать ему успокоиться и простыть, – посоветовал Рыбкин.
Но на следующий день Браслет встретил Сеньку зубами и копытами. Смиряться он не хотел.
Прошло недели две. В жаркое июльское утро в конюшню пришел Лысухин. Он был весел и что-то оживленно рассказывал сопровождающему его рыхлому человеку с бледным лицом. Тот молчал, время от времени покачивал головой и пялил на Лысухина круглые, куриные, без всякого выражения глаза. Это был известный барышник, торговавший лошадьми с заграницей.
Войдя в конюшню, Лысухин потянул носом воздух и недовольно бросил старшему конюху:
– Плохо проветриваете, от аммиака дышать нечем. Слышишь?
– Слушаю-с, – по-военному ответил старший.
Мельком взглянув на других лошадей, Лысухин отправился к Браслету. Жеребец, увидев гостей, повернулся к двери и настороженно следил за приближающимися людьми.
– Ты что, голубчик, бунтовать вздумал, дуришь? – погрозил ему хлыстом Лысухин.
Браслет прижал уши, не спуская с хозяина глаз. Старший, Сенька и Рыбкин почтительно стояли позади. Из денника донесся удушливый запах разлагающихся испражнений.
Лысухин поморщился и удивленно посмотрел на старшего.
– Что это значит? Отчего такая грязь? Ты убираешь? – обратился он к Сеньке.
Сенька покраснел и молча тер ладонью по штанине.
– Так не позволяет войти к себе в денник никаким родом! – пришел на помощь Сеньке старший.
– Чепуха! Стыдитесь! Подхода у вас нет к лошади. Какой же ты конюх, если лошади боишься? – упрекнул хозяин Сеньку. – Распустились без меня. Вот, смотрите.
Лысухин взялся за скобу. Старший подскочил и уперся ногой в дверь.
– Ваше высокоблагородие!
– Ты что? – удивился Лысухин.
– Не надо, живым не останетесь, – вдруг перешел на шепот старший.
– Убери ногу, – приказал Лысухин и, открыв дверь, переступил порог.
Браслет ниже опустил голову и сильнее прижал уши, Лысухин остановился у порога и шарил в кармане, ища сахар. Он собирался с куском сахара подойти ближе к Браслету. Но второго шага жеребец сделать ему не дал. Молча ринулся он на человека. Лысухин успел прыгнуть к двери, но зубы Браслета впились в его плечо и потянули назад, в денник. Лысухин зацепился пальцами за косяк. Сенька и старший схватили его за руки и потащили вперед, в коридор. У Лысухина перекосилось лицо. Воротник сдавил шею, как петля, и не позволял свободно дышать. Старший, Сенька и Рыбкин тянули его изо всей силы, с риском вырвать ему руки, но Браслет был сильнее их, и Лысухин медленно пятился в денник. Внезапно раздался сухой треск. Лысухин, Сенька, старший вылетели в коридор и плашмя растянулись на полу. Не теряя ни секунды, Рыбкин захлопнул дверь в денник. Лысухин поднялся с пола последним. Он был обнажен до пояса. Воротничок, галстук и один манжет – всё, что осталось на нем от верхней части костюма. Сенька поднял с полу шляпу и подал хозяину. Тот машинально напялил ее на голову. Растерянный, с дрожащими губами, в смятой шляпе, в воротничке и галстуке на голом теле, Лысухин был жалок и смешон.
Ознакомительная версия.
