Ознакомительная версия.
– Не, это скучно, – перебил его Веселый. – Это я и потом записать могу. Вот вы, значит, по профессии кинорежиссер?
– Да. Работал на «Белгоскино» в Минске.
– Вот! – обрадовался Веселый. – А что сняли? Может, я видел.
– Не видели, – хмуро буркнул Фролов. Хотел добавить «и не увидите», но не стал.
– Ну ладно. Давайте тогда сразу с 22 июня. Где были? Как узнали о начале войны?
Фролов подробно рассказал о своей командировке, о Никитине, о том, как застряли в Невидове, как туда вошли немцы…
Веселый с огромным интересом слушал рассказ Фролова. Искренне восхищался каждым «сюжетным» поворотом и подталкивал собеседника к новым подробностям.
– Да? – хохотал он. – Так. Ну а вы? А он? А вы?! А они?!?
Казалось, он доверяет каждому слову, а вопросы задает исключительно из человеческого любопытства. Впрочем, изредка он что-то черкал на листке, но как ни пытался разглядеть Фролов, что именно, так и не смог.
– Значит, этот Фляйшауэр хотел, чтоб вы ему помогли?
– Отчасти, – уклончиво отвечал Фролов. – Но это просто фильм… Мы же никого не предавали.
– Да ну конечно! – восклицал Веселый. – Просто сотрудничали с немцами на почве, так сказать, искусства. Я правильно понимаю?
– Нет, мы не сотрудничали, – упрямо возражал Фролов.
– Ну это я так, образно. Он трудился и вы трудились. Так сказать, сотрудились. То есть сотрудничали.
– Да не сотрудились мы с ним! – нервно отвечал Фролов, вытягивая очередную папиросу из пачки Веселого. – Мы вообще отказались от какого-либо сотрудничества.
– Ну это понятно – с технической точки зрения дело непростое.
– Не поэтому, – гнул свою линию Фролов. – Просто потому что… не хотели.
Странное дело – чем больше подробностей и деталей выкладывал Фролов, чем больше хотел внести в свое повествование неоднозначности и сложности, тем более однозначным и простым все выглядело. И на немцев работали, и с какими-то сомнительными элементами в виде уголовников якшались, и партизанам помогать отказывались.
– Да мы не отказывались, – поправлял особиста Фролов, чувствуя, что веселость последнего имеет какую-то неприятную зацикленность – в шутливой форме все перевирать в сторону легкомысленного, если не сказать, преступно легкомысленного поведения допрашиваемого. – Просто откуда мы знали, где их искать? Да и не просили они у нас ничего.
– А потом, значит, все друг дружку поубивали? Немцы уголовников, и наоборот.
– Ну, получается, так, – кисло согласился Фролов.
– И что же, никто не выжил?
– Наверное, кто-то выжил, но мы-то не знаем. Там живых не было.
– А вы в это время купались?
– Да никто не купался. Я же сказал. Просто Тимофей этот топиться пошел, а невидовцы пошли его спасать.
– А вы с Никитиным…
– За компанию пошли.
– Из любопытства?
– Да, – вздохнул Фролов.
Выглядело это как-то жалко и некрасиво, но ведь так было на самом деле.
– То есть ни свет ни заря встали и пошли смотреть, как человек топится. А я, кстати, понимаю. Какое-никакое, а зрелище. Хлеба и зрелищ, как говорится. У меня у самого был случай. Пошли мы как-то… Но это в другой раз. А уголовники, получается, никого из деревни не выпускали.
– Почему? Выпускали.
– Нет, просто странно, что пока немцы караулили, вы, рискуя жизнью, бежали, а когда беги не хочу, вы пошли на озеро развлекаться.
– Да, странно, – невольно согласился Фролов, но потом опомнился. – Но ведь уголовники – наши, вроде. Чего ж бежать, если враг выбит?
– А что же, в Минск вы уже решили не возвращаться?
– Нет, ну просто прошла пара дней всего, как уголовники немцев выгнали – мы ждали удобного случая.
– Чтобы бежать?
– Ну да.
– Так ведь вы только что сказали – зачем бежать, если враг выбит?
– Сказал. Но… рано или поздно все равно пришлось бы возвращаться в Минск. Мы же просто не сразу поняли, что к чему. Да и как разобрать? Уголовники-то как там очутились? Сами по себе или их специально привезли? Наши они или вроде мародеров? Вот и ждали удобного случая.
– Но какой же может быть удобный случай, если уголовники вас не караулили?
– Ну не знаю… Мы хотели на авто бежать. Ногами-то далеко не убежишь. А наш автомобиль был порезанный, а их грузовик под присмотром.
– А при немцах ногами бежали и ничего. Ох, запутались, Александр Георгич, запутались.
Веселый рассмеялся и шутливо пригрозил пальчиком.
Этот жест Фролову не понравился. Однако он мужественно продолжил рассказ. Но теперь он почти не спотыкался, поскольку понял, что сомнительные детали надо опускать. Не говоря уже о таких крупных просчетах, как съемки немецкого пропагандстского фильма. Они и безо всяких объяснений тянули на измену Родине. Из рассказа также исчез партизан, которого Кучник угостил кулаком в челюсть статуя Сталина, на которой плыл Райзберг, контуженый пассажир в машине, еврейские партизаны, а также Варя с ее немецким офицером. На всякий случай даже Гуревича Фролов упомянул исключительно вскользь – а то выйдет, что они скупщику краденого помогали. Единственное, что проскочило, это несчастный Кучник, улетевший из вагона. Детали со спущенными штанами и сгущенкой Фролов хотел опустить, но без них все выходило либо недостоверным, либо говорило в пользу сознательного прыжка, что было бы подозрительно.
Как ни странно, история с Кучником Веселого не развеселила, а как-то даже огорчила.
– М-да… Вот так живешь, живешь, а потом… а впрочем, что я его заранее хороню, а?
– Да, – неуверенно сказал Фролов. – Хоронить не надо.
Веселый затушил папиросу и выдержал паузу.
– М-да, Александр Георгич… вот что у нас получается. В истории вашей много случайностей и несуразностей. Согласны?
– Согласен, – кивнул Фролов.
– И отпустить я вас вот так просто не могу. Ситуация, сами понимаете, напряженная.
«Так, – подумал Фролов, – не хватало только добраться до своих, чтобы быть расстрелянным».
– А ведь мы у самого Смоленска. И враг движется на нас с угрожающей скоростью.
Сказано было хитро – как будто не фронт движется (а следовательно, и Красная армия под его давлением отступает), а только враг. И Красная армия просто терпеливо ждет, пока он приблизится настолько, чтобы дать ему наконец бой.
– Поверьте, и рад бы вам помочь, но… один раз слабину дашь, второй, а на третий уже меня самого объявят врагом.
«Вот это честно», – подивился Фролов.
– Поэтому я вас… отправлю в тыл – пусть там разбираются. И мой вам совет: если есть свидетели или просто кто-то, кто может за вас поручиться, разыщите их. Дело ваше шаткое – от одного слова может зависеть судьба. И поменьше болтайте про немцев.
«Не расстреляли – уже хорошо», – мысленно успокоил себя Фролов. А напоследок попросил несколько папирос в дорогу.
– А это завсегда, – дружелюбно протянул пачку Веселый.
Тем же днем к Фролову приставили молодого бойца, который проводил кинорежиссера к грузовику с ранеными, затолкал его в кузов и сам залез следом. И всю дорогу, пока они тряслись в кузове, пристально следил за каждым движением Фролова.
– Куда едем-то? – спросил Фролов.
– На кудыкину гору, – огрызнулся конвоир.
Разговор как-то сразу не «заклеился». Пришлось трястись под надсадный рев мотора да жалобное мычание раненых.
Поздно вечером они прибыли в населенный пункт с неприятным названием Ханыгино, где раненых принял полевой госпиталь, а Фролова, не дав ему толком передохнуть, затолкали на допрос к особисту Морозову. Ни фамилия нового следователя (вот уж вполне подходящая), ни его внешность (фиолетовое родимое пятно на всю правую часть лица) не предвещали ничего хорошего. Не то чтобы Фролов имел какие-то предрассудки по отношению к людям с физическими дефектами, но по опыту знал, что в отличие от всех прочих им приходится прикладывать двойные усилия, чтобы сохранить доброжелательное отношение к миру. Ведь мир не дает им поблажек: дети тычут в них пальцем, подростки смеются или пугаются, взрослые осторожно отводят глаза, боясь обидеть. Комплекс, как опухоль, постепенно снедает их изнутри. И если не иметь иммунитета в виде родительской любви или приобщения к искусству, он может развиться в серьезный душевный дефект. Который в разы страшнее физического. Морозова, судя по всему, в детстве не баловали и искусством не воспитывали. На мир он смотрел как на врага, которого не в силах победить, но которому можно насолить.
Он быстро прочитал дело и сразу взял быка за рога.
– С какой целью были засланы на территорию СССР?
Вопрос был поставлен иезуитским образом – отвечать на него можно было, лишь опровергнув суть вопроса.
– Я не был заслан на территорию СССР, – сухо ответил Фролов.
– То есть вы отрицаете свои диверсионные намерения? – спросил Морозов.
– У меня не было диверсионных намерений.
– А какие у вас были намерения?
– Перебраться через линию фронта с оккупированной территории.
Ознакомительная версия.
